Артур Хейли - Отель
Тут как раз зазвонил телефон.
Ройс только хотел было поставить на стол завтрак, который несколько минут назад прикатили на столике, но Уоррен Трент жестом остановил его.
Телефонистка сообщила, что вызывает междугородная. Уоррен Трент назвался, и другая телефонистка попросила его обождать. Прошло довольно много времени, прежде чем в трубке вдруг раздался голос председателя профсоюза поденных рабочих:
— Трент?
— Да. С добрым утром!
— Разве, черт возьми, я вас вчера не предупреждал, чтоб вы ничего от меня не утаивали? А у вас хватило глупости попытаться утаить. Так вот что я вам скажу: тот, кто ведет со мной грязную игру, жалеет потом, что на свет родился. Вам еще повезло, что я все узнал раньше, чем была заключена сделка. Но предупреждаю: не вздумайте повторять такое!
Неожиданный оборот событий, резкий холодный голос буквально лишили Уоррена Трента дара речи. Немного придя в себя, он возразил:
— Клянусь богом, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.
— Он не имеет понятия! И это после того, как в вашем чертовом отеле произошел бунт на расовой почве! После того, как об этом растрезвонили все газеты Нью-Йорка и Вашингтона!
Потребовалось несколько секунд, прежде чем Трент уловил связь между этой гневной тирадой и сообщением Макдермотта накануне.
— Да, вчера утром у нас был один небольшой инцидент. Но это никак нельзя назвать расовыми волнениями. К тому же, когда мы с вами вели переговоры, я ничего об этом не знал. Да если бы и знал, то не счел бы нужным упоминать. Что же до нью-йоркских газет, то я их еще не просматривал.
— Зато их регулярно читают члены моего профсоюза. Если не их, так другие, в которых к вечеру появится подробный отчет о случившемся. И вот что я вам скажу: если я помещу капитал в отель, который дает от ворот поворот неграм, то все они, вместе с недоносками-конгрессменами, которым нужны голоса цветных, поднимут такой вой, точно их режут.
— Понятно. Значит, вас волнует не самый принцип. Мы можем поступать как хотим, лишь бы не было шума.
— Что меня волнует, это мое дело. Особенно когда речь идет о капиталовложениях из профсоюзного фонда.
— Но ведь нашу договоренность не обязательно оглашать.
— Если вы серьезно верите в это, значит, вы еще глупее, чем я полагал.
Да, действительно, мрачно подумал Уоррен Трент, рано или поздно об их сделке все узнают. Он попытался подступить к профсоюзному боссу с другого бока:
— То, что произошло вчера в нашем отеле, здесь не редкость. Такое и раньше случалось в отелях на Юге, будет случаться и впредь. Пройдет день-другой, и внимание переключится на что-то еще.
— Может быть. Но если профсоюз поденных рабочих вложит деньги в ваш отель, то после сегодняшней шумихи внимание снова вернется к нему, и чертовски скоро. А мне такой рекламы и даром не нужно.
— Тогда разрешите внести ясность. Должен ли я вас понимать так, что, несмотря на инспекцию наших дел, проведенную вашими бухгалтерами, вы отказываетесь от того, о чем мы договорились вчера?
— Ваши финансовые отчеты в порядке, не в них дело, — ответил голос из Вашингтона. — Мои люди дали положительное заключение. Сделка расстраивается по другой причине.
Итак, с горечью подумал Уоррен Трент, из-за вчерашнего инцидента, на который он и внимания-то не обратил — таким это казалось ему пустяком, вместо нектара победы он вкушает теперь горечь поражения. Решив, что никакие слова уже не помогут, он язвительно проговорил в трубку:
— А ведь раньше вы не проявляли такой щепетильности, когда дело касалось профсоюзных фондов.
Молчание. Потом нарочито мягко председатель профсоюза поденщиков произнес:
— Когда-нибудь вы еще пожалеете о своих словах.
Уоррен Трент медленно опустил трубку на рычаг.
На столе рядом с ним Алоисиус Ройс разложил нью-йоркские газеты, доставленные самолетом.
— В основном об этом пишут здесь, — сказал Ройс, ткнув в «Геральд трибюн». — В «Нью-Йорк таймс» я ничего не обнаружил.
— У них в Вашингтоне издается более поздний выпуск, — сказал Уоррен Трент. Он быстро пробежал глазами заголовок в «Геральд трибюн» и мельком взглянул на помещенный рядом снимок. На фотографии была запечатлена вчерашняя сцена в вестибюле «Сент-Грегори» с доктором Ингрэмом и доктором Николасом в центре. Потом ему, видимо, придется прочесть весь репортаж целиком. Сейчас же он был просто не в силах читать.
— Прикажете подавать завтрак?
Уоррен Трент покачал головой:
— Я не голоден. — На мгновенье подняв глаза, он встретил испытующий взгляд молодого негра. — Вероятно, ты считаешь, что мне досталось по заслугам.
— Да, пожалуй, что-то в этом роде, — помедлив, ответил Ройс. — Главное, мне кажется, в том, что вы не хотите признать, насколько все изменилось.
— Если ты и прав, пусть это обстоятельство больше тебя не тревожит. Думаю, что с завтрашнего дня здесь мое мнение мало что будет весить.
— Мне очень жаль, если так.
— Это значит, что отель перейдет к О'Кифу. — Трент подошел к окну и молча постоял у него. Потом вдруг произнес: — Вероятно, ты уже слышал об условиях сделки — в частности, о том, что я остаюсь жить здесь.
— Да.
— Раз так, то мне, по-видимому, придется мириться с твоим присутствием и после того, как в будущем месяце ты окончишь свой колледж. Хотя, наверное, следовала бы дать тебе под зад.
Алоисиус Ройс молчал. При обычных обстоятельствах он быстро нашелся бы и парировал бы колкостью. Но на сей раз он понимал, что это мольба одинокого, поверженного человека, который хочет, чтобы он остался.
Ройса не покидала мысль о том, что он должен принять это важное для себя решение — и принять его быстро. Вот уже почти двенадцать лет он был для Уоррена Трента во многих отношениях как родной сын. Он понимал, что, если останется, его обязанности в свободное от работы в юридической фирме время сведутся к роли компаньона Трента и его доверенного лица. Такую жизнь трудно назвать неприятной. И однако же, на него влияли и другие соображения, когда он раздумывал, остаться ему или уйти.
— Я еще не все обдумал, — солгал он. — А, пожалуй, пора.
Да, все в его жизни, от большого до малого, меняется, и притом внезапно, подумал Уоррен Трент. У него не было ни малейшего сомнения, что Ройс скоро уйдет от него, как ушел из его рук контроль над «Сент-Грегори». Возможно, чувство одиночества, а теперь еще и сознание того, что ты не участвуешь в большом жизненном потоке, вообще характерно для человека, который живет слишком долго.
Он сказал Ройсу:
— Ты можешь идти, Алоисиус. Я хочу немного побыть один.
