Артемий Ульянов - Записки санитара морга
(Воскресенье – единственный выходной ритуального комбината. Каждый седьмой день недели наш Стикс, несущий в своих водах нескончаемую череду похорон, замирает, взяв заслуженную передышку. Но иногда все же приходится нарушать порядок вещей. Случается это редко. Но завтра это случится.)
– Займусь, раз надо, – без особого энтузиазма согласился я, поняв, что грядущее беззаботное воскресенье будет беззаботным лишь отчасти. – А фамилия?
– Первенцев. Они его через пару часов привезут. Дачник, из Рязани едет, – пояснил Вовка. – А хоронят в Воронеже. Забирать будут в двенадцать. Делай по полной. Лады?
– Понял. Первенцев, на двенадцать.
– И еще отпевание у них будет. Отец Василий приедет. Помнишь его?
– Да, виделись однажды.
– Ну и молодца. Все, не проспи, трудяга.
– Постараюсь, – уныло кивнул я в трубку.
– Стараться не надо, надо не проспать. Агент у них Нинка, очень просила, чтоб все в лучшем виде.
– Она, по-моему, всегда это говорит, нет? Стандартная формулировка, так сказать.
– Не, в этот раз она как-то очень проникновенно это сказала.
– Не парься, Вова. Не опозорю. Отдыхай, давай.
– И ты тоже, – довольно буркнул в ответ Бумажкин. – Ну, выспись, в смысле, – спохватился он, укравший у меня тихий покой финального дня Большой недели.
– И высплюсь, и не просплю. Обещаю! – звонко отрапортовал я. И мы попрощались.
Агенты «Мосритуала», идя навстречу клиентам, отменили мое безмятежное воскресенье. На этот раз некто гражданин Первенцев, с которым мы пока не знакомы, отправится в последний путь из нашего траурного зала. Вовка назвал его «дачником», а значит, тот умер на даче. Или в рязанской больнице. Не важно. Родня, друзья и соратники отдадут ему последние почести в стенах четвертой клиники. И повезут его на родину, в какую-нибудь воронежскую деревню, где и придадут Первенцева земле на фамильном погосте, как он и хотел. Бумажкин велел «делать по полной». То есть все ритуальные услуги, на которые способен санитар Антонов, уже оплачены в кассе «Мосритуала». И я должен сделать с телом все, что посчитает нужным мой профессиональный опыт. Одеть, побрить, причесать, уложить в гроб, устранить посмертные дефекты лица, наложить грим, если потребуется. Плюс ритуальное оформление гроба (церковное покрывало, распятие и свечку в сложенные замком руки, венчик на лоб и венок в изголовье). Когда закончу, на деликатном тихом подкате вывезу Первенцева в траурный зал и вместе с кем-то из родни установлю его на постамент.
Потом отец Василий, похожий на Чехова, интеллигентный моложавый батюшка пенсионного возраста, отпоет его прямо у нас, в траурном зале. В те годы отпевания в больничном морге случались довольно редко. За три с лишним года, что я хоронил великий русский народ, я лишь пару-тройку раз видел этот красивый певучий обряд. Точнее сказать – слышал из-за закрытых дверей зала прощаний. (Сейчас это обычная практика, и у нынешних санитаров такое бывает иногда по нескольку раз в день.) Через пару минут после отпевания послышится ворчание отъезжающего катафалка, и Царство мертвых вновь вернется к своему обычному воскресному режиму: «всех впускать, никого не выпускать». Сонный санитар будет нехотя открывать дверь бригадам перевозки. И если Аид будет к нему благосклонен, таких визитов случится немного.
– Надо же, отпевание, – протянул я, возвращаясь к мягкому уюту «двенашки». – Давненько не было.
Раздумывая о том, когда лучше попросить благословления у отца Василия, до обряда или после, вспомнил, как впервые столкнулся с отпеванием в морге. Это случилось буквально через пару недель после того, как я стал полноправным членом команды дневных санитаров нашей клиники. В конце дня, когда мы закончили одевать постояльцев, Бумажкин сказал, устало вздохнув:
– Завтра первая выдача в восемь пятнадцать.
– Утра? – зачем-то спросил я.
– А чего же? Утра, конечно. В восемь жду тебя.
– Ага, – кивнул я. И поинтересовался: – А чего так рано-то?
– Да у них отпевание, и кремация ранняя. Здесь отпевание, – досадливо поморщился Вовка, явно недовольный таким поворотом завтрашнего дня.
– А кто отпевать будет?
– Отец Василий.
– Он священник?
– Странный вопрос, Тёмыч. Устал, что ли? – почти заботливо произнес старший санитар.
– Не, ну понятно, конечно, что священник, – торопливо ответил я. – Давно он здесь отпевает?
– С год уже, наверное. Да было-то несколько раз всего. Раньше другой был, отец Даниил, – лаконично ответил Бумажкин, когда мы выходили из холодильника. И добавил: – Но недолго. Теперь вот Василий отпевает.
– Почему недолго?
– Да чего-то не сработались мы с ним, – буднично ответил Вова, словно речь шла об очередном ночном санитаре.
– То есть – не сработались? – переспросил я, с удивлением задрав брови. Не сработаться можно с нерадивым санитаром, с неопытным ритуальным агентом, придирчивой старшей сестрой отделения. С патологоанатомом, на крайний случай. Но со священником-то как? Ты все сделал, он отпел. Попрощались и разошлись до следующего раза. Да и поссориться с батюшкой – нужен серьезный повод.
– Почему? – настойчиво повторил я, когда Бумажкин принялся мыть руки пахучим глицериновым мылом, так и не ответив.
– Почему? Слишком религиозный был, – серьезно ответил Вовка, широкими движениями смывая пену.
– ??! – скроил я вопросительную мину. С таким понятием, как «слишком религиозный священник», я еще не сталкивался. – Бывают не очень религиозные?
– Я в том смысле, что все не спеша, степенно, со значительными паузами. Как отпоет – слово пастве скажет, родню утешит. Не, правильно все делал, я-то только «за»… если это последняя выдача, днем уже. А когда с утра все двенадцать, а то и больше… Мы себе такой духовности позволить не можем, сам понимаешь. Итак впритык успеваем, а батюшка нам весь график рушил. Родня негодует, во все двери трезвонят, жалобами в Кремль грозятся. А как его поторопишь, когда он у гроба уже? Мы ему, грешным делом, объяснить это пытались. Он нас не понял. Покивал, конечно, вежливо. Но служить продолжал на совесть. Хороший батюшка был, между нами говоря. С ним бы в храме встретиться… А вот хоронить – увольте. Как отпевание – так нервотрепка.
– Конфликт между мирским и духовным, – констатировал я с интонацией врача, объявляющего неутешительный диагноз.
– Можно и так сказать, – рассудительно протянул он, снимая хирургическую пижаму. – А с Василием у нас проблем пока не было, слава богу. Понимает ситуацию. На вокал только налегает. Аж в подвале слышно. Но поет, правда, красиво, – заметил Бумажкин, стоя в одних трусах с брюками в руке.
