Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2007)
Очень хорошо, что “Винзавод” мы начали с “Верю!”, а закончили выставкой китайского искусства “Мы — ваше будущее” (кураторы Итан Коэн и Хуан Пунтес), яркого, сочного и оптимистического. Если бы сначала мы посмотрели “китайцев”, а потом все остальное, впечатление оказалось бы иным — после такой мощной движухи все остальное искусство выглядит депрессивным, малокровным и недоваренным. Почти буквально сырым. Скучным, наконец.
Рецепт оказывается прост и сложен одновременно — хорошо смотрятся и работают инсталляции, которым удается вписаться (или же их специально вписывают) в окружающее пространство, когда художник не только предоставляет объект (видео, инсталляцию), но и мыслит как дизайнер.
Скажем, хорошо “звучит” (выглядит) работа Даррена Алмонда “Если бы ты был рядом”: в темном полуподвальном помещении с толстыми стенами и повышенной (природной) влажностью стоят несколько видеомониторов. Расположены они так, что экраны возникают постепенно по ходу осмотра — на первом, горизонтальном, стоящем на полу, мультипликационный фонтан, блестки и искры; далее экран, на котором документальные съемки ног пары, танцующей вальс, напротив и немного в углу — экран с замедленной трансляцией лица пожилой женщины, которая медленно моргает, смотрит вдаль и думает о своем (а именно — об умершем муже), в самом дальнем углу, тоже на экране, крутится на холостом ходу стилизованная мельница — то ли эмблема “Мулен Руж”, то ли напоминание о бесплодности усилий Дон Кихота; звучит элегическая мелодия. Все это работает на целостность восприятия. Как и то, что в предбаннике зала с потолка капает, и, пока угрюмый охранник отрывает у билета “контроль”, лицо твое оказывается мокрым.
Инсталляция посвящена памяти умершего человека, памяти как феномену, старости и дряхлению и разыгрывается как по нотам — когда заявленная тема-образ одного высказывания подхватывается соседними экранами. Не напрямую, но по принципу сада расходящихся метафор. Суггестия непрямого высказывания.
А вот летающие тарелки Андрея Рудьева, висящие под потолком в захламленном чулане (скоро тут поселится галерея “Риджина”) никак архитектурно не разыграны, висят даже не подсвеченные, и все тут. Ну, висят и висят, зашли, посмотрели, поставили галочку — ни уму ни сердцу. На фотографии с сайта галереи я увидел, что тарелки должны выпускать пучки зеленого света. Но этого не было, как и многого другого, — некоторые мониторы оказались выключенными, некоторые залы (и инсталляции, как на “Верю!”) закрыты.
Проблема, оказывается, заключается в том, что российский contemporary art не умеет жить дольше одного дня — после открытия и вернисажей про выставки благополучно забывают, и галереи стоят пустыми. А тут, на “Винзаводе”, странное дело, народ идет и идет, народ неподготовленный и местами дикий. И плюсы повышенной посещаемости неожиданно оборачиваются минусами хрупкости и неподготовленности артефактов, растерянностью устроителей. Позже скажут, что галерея Гельмана оказалась закрытой, так как играющие в баскетбол посетители (что требуется по проекту) поразбивали лампочки на потолке.
Мне это напоминает ситуацию с театральными спектаклями — режиссер приходит и ставит ВЕЩЬ, которая в ходе постоянных представлений разбалтывается (актеры любят тянуть одеяло на себя, расшатывать костяк, реагируя на реакцию зала); время от времени необходим режиссерский контроль, необходимо приводить спектакль в норму, срезая наросты. В театре, где я работал завлитом, подобная практика была регулярной. Выставкам, оказывается, тоже нужен не только куратор, но и режиссер-смотритель, который поддерживал бы экспозицию в должном виде, иначе швах. Весть о выставке разносится все шире и шире, люди тянутся, привлекаются, приходят и видят не то, что задумал куратор. Нехорошо!
…А потом по широкой лестнице ты поднимаешься на второй этаж и попадаешь в только что оштукатуренный ангар, посредине которого выгорожены большие боксы для видео (в каждом отсеке транслируются куски повседневности, занудной, как зубная боль), а на стенах висят картинки и объекты. Выставка называется “Памятники тревоги нашей: истечение места” (куратор Лолита Яблонскене).
Всякие техногенности и мутирующие объекты, псевдогазеты и псевододокументация, написанная от руки, архитектурные фотографии, проекты и вид за окном — на окрестности Курского вокзала (идет поезд), на рекламные слоганы, привинченные к крышам близлежащих зданий; люди, гуляющие (вальсирующие) по двору “Винзавода”, задумавшегося об опрятности.
Так выставка пропадает, съеживается, оказывается меньше себя самой. Ее хочется пробежать, наподобие бертолуччиевских отроков; проскочить и выйти на улицу, туда, где (почему-то именно так кажется) возникают главные события — люди, холодок, пар изо рта, гастарбайтеры, давно уже обжившие это место, ставшие неотъемлемой частью пейзажа и самыми колоритными объектами. Не только таджики, но и сам завод оказывается совершенным самоигральным объектом, “местом силы”. Главным художником и главным куратором. “Винзавод” как сам себе режиссер.
Заходишь на выставку “Материя & Память” (кураторы Станислав Шурипа и Рене Падт) — человеческие фигурки, скрученные из бумаги, обыгрывают лестницу входа, разбитые люстры лежат на полу, разломанная мебель... А вокруг непривычной толщины низкие кирпичные своды, и песок скрипит под ногами, место представляет себя, раскидывается перед зрителем, которому, оказывается, нужен лишь повод, чтобы сюда прийти.
Искусство, здесь выставленное, и оказывается поводом, чье значение выхолащивается в тот момент, когда ты сюда приходишь. Очень многозначительно и вяло, ну да, картинки на стенах, чертежи, битые лампочки, видео, транслирующееся на неровные стены с пятнами и подтеками, когда эти самые пятна и подтеки важнее того, что, собственно, изображается. Артефакты оказываются несоразмерными помещению и оттого проигрывают, стираются, отступают на второй план. Вот ничего уже не помню из того, что на “Материи & Памяти” выставлено, а мрачные монте-кристовские подвальные своды до сих пор перед глазами.
Китайская выставка проходит в двух активно перестраиваемых помещениях. На стене одного из них висит большой плакат о сдаче в аренду будущего киноконцертного зала. В соседних залах и на соседних этажах идет стройка. В залах сидят аутентичные китайские смотрители (я так думаю, что сами художники). Особенно умиляют раскиданные по углам ароматизаторы воздуха — объект или забота о зрителях? (Кстати, в одном из залов китайской экспозиции — в том, что граничит с автономно организованной выставкой плакатов по гражданской обороне, висящих в золотых рамах, — сильно воняло дерьмом. Сильно. Воняло.)
Для всех объектов придумали одинаковые подставки в виде ящиков. Большие фарфоровые лужи нефти, Усама бен Ладен, уткнувшийся лицом в стену. Большой фарфоровый Мао Цзэдун с расписанным, как положено фарфоровому чайнику, лицом и фарфоровая голова Мао на фарфоровом же подносе; большие, но нечеткие фотографии все с тем же Мао и главными пекинскими достопримечательностями, огромные панно с иероглифами, яркие и декоративные, напоминающие Поллока и Мазервелла и весь американский абстрактный экспрессионизм скопом; целый зал золотых голов, похожих на посмертные маски с закрытыми глазами, — все они стоят на одинаковых подставках, отличаются лишь морщинами гримас и образуют Бирнамский лес; фигуративная живопись сочных анилиновых тонов (скажем, розенквистовская яичница на всю стену), все празднично и сочно, но главное — соразмерно: большому кораблю большое плаванье. Словно бы работы специально делались под эти большие и полуобжитые залы, хотя на самом деле это в них жизнелюбия и харизмы столько, что в состоянии отопить целую музейную улицу.
Рассматривать “Мы — ваше будущее” весело и приятно. Настроение повышается. А главное, включается думалка, не напряжное выковыривание смыслов, но легкое размышление о том, что теперь понятно, почему китайские художники — ныне самые популярные в мире (против них наши — депрессивные недотыкомки), освоившие приемы современного искусства, их экспроприировавшие и сделавшие своими. Аутентичными. Органичными. Когда художники не поют с чужого голоса, не повторяют задов мирового искусства, но собой, своей синдроматикой это искусство вперед продвигают.
Обыгрывание коммунистической символики, оказывается, может быть незлым, аполитичным и остроумным. Расставаться со своим прошлым, оказывается, можно не скрежеща зубами и не утопая в недельных запоях, а умно и играючи, по-моцартовски.
1 Начало заметок о Второй московской биеннале см. в предыдущем номере “Нового мира”. (Примеч. ред.)
