Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
Чабан свистнул верному псу, спустился с камня, прилег на траву и вынул маленькую книжечку для спокойного чтения. Он читал сборник стихов Андрея Вознесенского «Взгляд» и немного даже подергивал ногами от удовольствия. Ноги его, торчащие из-под бурки, были обуты в баскетбольные кеды.
На гребне горы появились Грозняк и Баклажан. Они шли в альпинистской связке и с ледорубами в руках. Вид у них был измученный, но гордый – преодолели такой подъем!
– Есть еще, есть еще, Самсоша, порошок в… – начал было Баклажан и осекся.
В двух шагах от себя он увидел весьма пожилую даму, которая преспокойнейшим образом прогуливала свое тело в старомодных туфельках на тонком каблучке. На крохотной площадке над пропастью преспокойно лежало имущество дамы – желтый чемодан, футляр со скрипкой и даже ноты на пюпитре.
– Простите, мадам, но как вы сюда попали? – обескураженно спросил Баклажан.
Дама не удостоила его ответом, отвернувшись, закурила папиросу.
– Мадам, вы здесь?
Грозняк не обратил даже внимания на неожиданную встречу. Словно «демон, дух изгнания» он склонился над лугом и с сокровенным восторгом озирал фигуру в бурке, возлежащую на лугу. Губы его шевелились, и было видно, что, кроме восторга, он занят еще и каким-то подсчетом.
Общеизвестно, что размер какого-либо предмета – это всегда сравнение его с каким-либо другим предметом. В сравнении с горами фигура чабана была обычной человеческой фигурой, но когда к ней приблизились Грозняк и Баклажан, оказалось, что это фигура Прометея.
– Алейкум салям или салям алейкум? – шепотом спрашивал тренер у композитора.
– Судьба, как ракета, летит по параболе, – вдруг громко произнес чабан. – Вознесенский. Позвольте с вами поспорить. Судьба – это посох в руке странника…
– Философ!
Грозняк в ужасе схватился за голову.
Чабан обернулся, и мы увидели веселое и добродушное мальчишеское лицо. Чабан сел, и из-под бурки вылезли длиннейшие ноги в бахромчатых джинсах.
– Привет, – сказал он, не без интереса разглядывая колоритных альпинистов. Он снял папаху, и мы увидели лохматую голову вполне современных очертаний.
– …Гагемарджос, салям алейкум, – пробормотал Грозняк.
– Пасете овец? – спросил Баклажан.
– Пасу ли? О нет! Я здесь играю на фортепиано и вулканизирую шины. Простите за добродушную усмешку. Мое занятие настолько очевидно, что не нуждается в вопросах. Да, я пасу овец. Позвольте представиться. Юра Кулич-Куликовский.
Словоохотливость юного чабана поразила путников.
– Григорий Михайлович Баклажан, композитор, – представился один.
– Самсон Аполлинариевич Грозняк, доктор философии, – представился другой.
– По некоторым еле уловимым приметам вижу, что вы москвичи. Присаживайтесь на эту бурку, дорогие земляки, и угощайтесь лепешками овечьего сыра, – Юра выскочил из бурки и оказался в майке с портретом Ринго Старра на груди.
Из-за скалистого гребня вдруг донеслось трогательное, исполненное печали пенье скрипки.
– Эх, – поморщился юноша, – опять звуковые галлюцинации. С тех пор как я удалился…
– А вы удалились, Юра? – остренько посмотрел Грозняк.
– Причина – женщина? – спросил Баклажан.
Юра смутился.
– Целых две.
Он на секунду отвернулся от своих собеседников, и в его голове проплыло яркое воспоминание недавнего прошлого.
…Две весьма пожилых дамы, одна в пенсне и на высоких каблуках, другая в тренировочном костюме спортобщества «Буревестник», яростно спорили друг с другом, стучали кулаками по столу.
– Мальчик получает уродливое воспитание! – кричала одна. – Однобокое уродливое воспитание!
– Он не Ломоносов! – кричала другая. – Он не Леонардо! Мальчик может поставить мировой рекорд в десятиборье!
Сам мальчик – головой под потолок – в отчаянии метался по комнате, простирая руки к старухам.
– Бабуля, успокойся! Баба Маша, кончай!
……………….
– Нет, серьезно? – пытливо спросил Грозняк.
– Просто мне здесь нравится, – сказал Юра. – Я люблю простор. Я люблю аэродромы и не люблю метро. А здесь, – он развел руки, – посмотрите, здесь видно, что земля все-таки огромна, а горы какие огромные, – он немного погрустнел.
– Разве вам не хочется спуститься? Поступить в какой-нибудь вуз? В консерваторию, например?
Юра смущенно засмеялся.
– В консерваторию? Витамина «Т» не хватит! В смысле – таланта.
– Встань-ка на ножки, сынок, – вдруг попросил Грозняк, и в голосе его была такая профессиональная нотка, что Юра тут же удивленно подчинился.
– Ну-ка подпрыгни! – скомандовал Грозняк.
Фигура гиганта взметнулась в горное небо.
– Хватит, – убежденно сказал Грозняк. – Хватит у тебя витаминчика.
– Для консерватории, – вкрадчиво вставил Баклажан.
– У вас, Юрий, комплекс роста, – уверенно и с напором заговорил Грозняк. – На фоне этих диких штук, – он показал большим пальцем на горы, – вы кажетесь себе нормальным пацаном, а там внизу…
– Там внизу все смотрят мне вслед, – тихо сказал Юра. – Все присвистывают, говорят «ого», «вот это да» и тому подобное. Это утомительно. Здесь мало людей, и все ко мне привыкли, а для гор я вообще карапуз.
– Это комплекс роста. Дело поправимое, – уверенно сказал Грозняк.
– И потом, знаете ли, – продолжал Юра, – ко мне все время пристают спортивные тренеры, – он засмеялся. – Например, мне просто осточертели с этим идиотским баскетболом… Ты рожден для баскетбола! Что с вами, товарищи?
– Вы не любите баскетбол? – медленно проговорил Грозняк, поднимаясь с бурки. Казалось, он сейчас… Баклажан схватил его за руки и повернул к Юре свирепое лицо.
– Терпеть не могу баскетбола, но в чем дело, товарищи? – простодушно удивился Юра.
– Соображаешь, что говоришь? – заорал на него Баклажан. – В консерваторию не хочешь?
– Пойдем, Григорий, нам здесь делать больше нечего! – Грозняк вырвался из рук друга и стремительно покатился вниз, разрезая отару.
Баклажан, естественно, – связка же, – покатился за ним.
– Самсоша, Самсоша! – взвыл он.
Юра удивленно смеялся, глядя им вслед, потом извлек из торбы флейту, сыграл на ней что-то виртуозное и задумчиво уставился в небеса.
…Внизу под огромной скальной балдой дрожал Грозняк.
– Ты все сорвал, джан. Как так можно? – укорял его Баклажан.
– Мне не нужен такой игрок, – стучал зубами Грозняк. – Гриша, если ко мне придет игрок типа Алсиндора, Чосича, Чемберлена, Белова, вместе взятых, и окажется, что он не любит баскетбола, а играет в него, скажем, для денег или для славы, – я ему покажу на дверь. Гриша, когда я вхожу в метро или в троллейбус и вижу там игроков, я знаю, все они или любили, или любят, или полюбят баскетбол. Баскетбол – это самая лучшая человеческая игра. Я люблю баскетбол!
Он встал, прижался спиной к скальной балде и трогательным голосом запел песенку «Маленький игрок».
…Мелодия этой песенки звучит над горным краем. Мы видим всю округу с высоты: луг с отарой овец, опоры канатной дороги, по которой ползут кресла с горнолыжниками, зону вечных снегов, ледник, где петляют слаломисты.
Под вечер, когда тени в ущелье стали длинными и темно-синими, Юра Кулич-Куликовский пришел на метеостанцию к бородатым парням-метеорологам.
– Ребята, мне сегодня предложили поступить в консерваторию! – сказал он возбужденно.
Он присел к старенькому пианино и заиграл мелодию песенки «Маленький игрок».
– Появились два чудака, один философ, а другой композитор Баклажан… – объяснял Юра.
– Ты им играл, Юрочка? – спросили метеорологи.
– Я? Нет. Как странно, – пробормотал Юра. – Они ведь моей музыки не слышали, так почему же «консерватория»? Значит, просто подшучивали.
В домике метеорологов мерцал телевизор. Показывали баскетбол. Юра заиграл нечто печальное.
– Кто играет? – уныло спросил он.
– «Студент» и «Инженерия», – сказали метеорологи. – Хорошие команды. «Инженерия» лучше. Лучше, но хуже. Не люблю этой команды – играет, как швейная машинка строчит, а «Студент»… Да, он всегда проигрывает «Инженерии». И все равно он лучше. Позволь, все-таки лучше та команда, которая выигрывает… Не для меня!
Такой бурный спор мгновенно пролетел под крышей метеостанции и закончился он вопросом к Юре.
– А ты, Юрочка, играл в баскет?
Юра вздохнул так, словно у него уже все позади.
– Играл…
Он продолжал играть свою элегическую импровизацию, когда с порога послышался женский голос.
– Кто здесь на высоте четыре тысячи метров играет на пианино очень мило?
Метеорологи онемели: в дверях стояла горнолыжница, похожая на негатив – лицо темное и грива выцветших чуть ли не до белизны волос. Поблескивали отдаленными насмешливыми искрами ее глаза, а иногда они казались дырками в немыслимо голубое небо высокого Кавказа.
– Какая героическая компания! Привет, снежные люди!
Она говорила с легким, но вполне отчетливым акцентом.
