Виктория Платова - Stalingrad, станция метро
Слава богу, что в папке обнаружились и другие фотографии — Илья в демисезонной и сумрачной Европе; он хорошо улыбается и, кажется, счастлив. Елизавета не знает, какую из фоток оставить себе на память; наверное, ту, где Илья стоит вполоборота, ухватившись рукой за ажурную решетку, в кашемировом пальто и вязаном двуцветном шарфе. Если бы такого красавчика увидели Пирог с Шалимаром, они бы просто в осадок выпали!.. А если бы Елизавета еще и сказала им: вот мой очень близкий друг, для которого я много значу… Нет, они бы ни за что не поверили! Потому что понятие «близкий друг» трактуется этими инфузориями совершенно прямолинейно.
А вот к этой девушке у Пирога с Шалимаром не может быть никаких вопросов, на фотографии они с Ильей смотрятся идеально, как самые настоящие священные животные. Нет, они не животные, девушка — уж точно не животное. Потому что она…
инопланетный дельфин!
Несколько минут Елизавета, как громом пораженная, пялится на последнюю фотографию из пачки. Конечно же, это ТТ, пусть и немного другая, чем на постере, не такая инопланетная. Но это — она, двух мнений быть не может. Выходит, Илья когда-то знал ТТ, а ТТ — Илью!.. Поза, в которой они застыли, если и не интимная, то, во всяком случае, доверительная. И сама фотка почти что постановочная, крупный план. Илья в традиционные уже пол-оборота (анфас, в три четверти), и — сразу же за ним — ТТ, положила руку ему на плечо. Так они и существуют: рука на плече, и головы прижаты друг к другу.
А Илья об их знакомстве и словом не обмолвился.
— …Я бы хотела взять несколько фотографий, — сказала она Праматери позже. — На память.
— А что, есть фотографии? — несказанно удивилась Праматерь. — Я думала, ом все уничтожил к херам, ми клочка не оставил.
— Да их немного, пять или шесть. Лежали в кармане его пальто. Он, наверное, забыл про них. Можно, я возьму?
— Забирай, конечно. Хоть все. Если уж ему они не были нужны, то никому другому и подавно не пригодятся.
— А разве у него нет родственников?
— Может, и есть где-то… Только он ни с кем из них отношений не поддерживал, гордый был или просто дурак. А они, соответственно, подлецы, если бросили человека в таком состоянии. Ну, я им не судья. И ты — не суди.
— Не буду, — рассеянно пообещала Елизавета, занятая мыслями о странной, едва ли не противоестественной связи Ильи и ТТ.
Ни прошлый Илья (оху.крыса, которую она не знала и никогда не хотела бы узнать); ни нынешний — любимый и несчастный — никак не вписывались в стихию инопланетного дельфина. Илья (прошлый, нынешний) не подходит на роль планктона или придонной рыбы; на роль губки, на роль актинии. Он мог бы быть морским коньком или тритоном, но тогда и вовсе остался бы незамеченным дельфином ТТ, слишком уж несопоставимы масштабы. А мальчик-Илья? Это вообще — непроходной вариант, в мире ТТ детей днем с огнем не сыщешь.
Конечно, если представить тритона не земноводным с неприятным веретенообразным телом, а прекрасным мифологическим юношей с рыбьим хвостом —
тогда да. Тогда — может быть.
«Может быть» вызвало у Елизаветы приступ внезапной и плохо контролируемой ревности, причем непонятно, кого она ревнует больше — ТТ к Илье или наоборот.
— А вообще родственники объявятся, не сомневайся. Когда прилет время квартиру делить. Она хоть и плохонькая, а все же денег стоит. И немалых.
— Так ведь она завещана… Элтону Джону.
— Ну ты даешь, Элизабэтиха! — несмотря на трагизм ситуации. Праматерь громко расхохоталась. — Это же шутка такая была, про Элтона Джона. Наша с ним шутка…
«Наша с ним шутка» спровоцировала еще один приступ ревности, теперь уже к Праматери. Елизавета тотчас вспомнила все высказывания Ильи о Наталье Салтыковой, этой гигантской, супермегакосмической черепахе, на которой стоят слоны, на которых держится плоская, как блин, земля. Иначе, чем в контексте превосходных степеней, имя Праматери не упоминалось. А на Елизавету можно было начихать и открытым текстом сказать ей: «красавицей тебя назвать трудно». Что, если в последние свои часы он хотел видеть именно Праматерь, а не какую-то там Елизавету Гейнзе? Йокодзуна Акэбоно, а не уступающего ему по всем статьям рикиси Онокуни?
Что, если в последние свои часы он хотел видеть… он хотел видеть инопланетного дельфина ТТ, а не… С кем из морских млекопитающих сравнить Елизавету? То, что лежит на поверхности: она — одна из популяции китов, к примеру — китов-полосатиков, неповоротливая, неуклюжая, лишенная грации. Илья, Илья, зачем же тогда было врать про всякий раз, когда я смотрю на тебя…
— Там запонки, на рубашке, — сказала Елизавета. — Наверное, дорогие…
Праматери достаточно одного взгляда на предмет, чтобы определить, что к чему.
— Не думаю, что дорогие. Бижутерия. Би-ижу, нах. Но вещица занятная. Напялим их на нашего Гаврилу, чтоб в гробу посветлее было. И понаряднее. Не возражаешь?
— Нет.
Праматерь Всего Сущего не была бы Праматерью если бы не относилась к смерти так буднично: как к уборке, мытью посуды, рейду в магазин уцененных товаров. Никакого раболепия, никакого священного трепета, никакого философского осмысления произошедшего. Из окон вселенской фабрики-кухни, на которой она орудует, непрерывно что-то помешивая в котлах и пассеруя на сковородках, автобусная остановка не видна.
— Ну, не надо так убиваться-то!..
Разве Елизавета убивается? Просто сидит себе на подоконнике все еще распахнутого окна и тихонько, беззвучно плачет.
— Там, где он теперь, ему всяко лучше, чем здесь, Элизабэтиха. Отмучился человек, что называется. Порадоваться за него надо, а не слезы лить. Запомнить все хорошее про него, выкинуть из башки все плохое, и двигаться дальше. Потому что если мы, при нашей-то работе, будем по каждому так страдать, — колпак у нас сорвет стопудово.
— Он был «не каждый»…
— Да знаю я… — Праматерь присела рядом с Елизаветой и обняла ее за плечи. — Он был «не каждый» и он тебя любил.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне говорил. Говорил, что скучает, когда тебя долго нет. Что ждет тебя, как Бога…
Наверняка Праматерь думает, что лжет, сочиняя на ходу слова утешения, — и при этом даже не подозревает, как близка она к истине. А Елизавета (о, эта мудрая и скромная Елизавета Гейнзе!) ничего не станет ей объяснять.
— Вообще-то вот что я мыслю, дева. Ты — лучшее, что могло с ним случиться. Вот так — ни больше, ни меньше.
— Откуда ты знаешь? — сердце Елизаветы бьется часто-часто. — Он сам… Сам тебе говорил?
