Ярослав Питерский - Падшие в небеса
Они уже завидуют тем — кому пять лет дали! А ведь это пять лет жизни! Пять лет!»
Опять открылась дверь, и конвоир заорал:
— По одному на выход! Руки за спину! Не останавливаться! Не переговариваться! Арестанты, а с этой минуты — уже «осужденные» — заторопились и толпясь, подались к выходу. Опять коридор и опять ведут. Но на этот раз — в другом направлении. По лестнице вверх и на первый этаж. Где-то совсем, рядом, лают собаки. Павел оборачивался. Их было человек тридцать. Всех гнали по маленьким группкам — пять, шесть арестантов. Шли быстро. Топот ног по железным ступеням и гул подошв — в длинном и холодном тюремном коридоре. Опять лай собак. Но на второй этаж, колонну не повели. Головной тюремщик, подскочил, к огромным, двухстворчатым, кованым воротам, и пнув в створку сапогом, заорал:
— Отворяй, к этапу! Ворота заскрипели. Павел поежился. В полумраке раннего, морозного утра — все казалось ужасно мрачным. Холодный свежий воздух — он хлынул, как поток и мгновенно охватил все тело, обнял в свои колючие рукавицы. Тысячи иголок — впились в поры. Клюфт еще не успел замерзнуть, еще дрожь не пробрала всю кожу, но уже стало ясно — холод расправится с остатками тепла через считанные мгновения. Арестантов выгоняли на улицу — во внутренний двор. В загон, огороженный — высокой, кирпичной стеной. Вместо потолка — сетка и где-то, там, наверху — звездное небо! Оно, черное, как смоль. И облака едва заметны — их края блестят в лучах лунного света. Пар вырывается изо рта. У Павла даже закружилась голова от свежего воздуха. Он так давно не дышал свежим воздухом. Кислород пьянил!
Лай собак. На площадке — около сотни человек. Они сидят на корточках. По бокам ходят конвойные. Это уже совсем другие солдаты. Шапки и белые полушубки. Валенки на ногах. Винтовки на ремне. Это уже совсем другой конвой! Это уже не тюремщики. Лица раскрасневшиеся — видно, большую часть службы проводят на воздухе.
— А ну, садись на корточки! — заорал конвойный, который завел их в это каменный мешок. Этот сержант повернулся и юркнул обратно в тепло тюремного коридора. Клюфт покосился в бок. Рядом упав на колени — сидел Ваня Пермяков и очкарик. Они испуганно оглядывались. Еще один арестант — высокий мужчина в фуфайке и меховой шапке, сидел на корточках, озираясь, что-то искал во внутреннем кармане. Увидев, что Павел смотрит на него, мужик подмигнул. И хотя было относительно темно — Клюфт увидел нездоровый блеск в глазах этого зэка.
— Пусть, пусть, надо хоть маляву сбросить будет на станции! Авось подберут милые люди — да отнесут! Я тут живу недалеко. В Николаевке! Пусть. Тут, видать, на этап. Сейчас погонят на товарную станцию! А там — в вагоны! И все тю-тю! Поезд! Куда повезут — Богу лишь известно! А так, так, вот — сброшу письмецо на станции! Авось, кто, подберет! — бормотал мужик в фуфайке и показал Павлу бумажку, которую, достал из кармана.
— Вы думаете, уже так, сразу увезут? А одеться? Как, без одежды?! Тут ведь большинство без одежды — вон, в костюмчиках и рубашках даже! Замерзнут ведь! — прошептал в ответ Павел. — Нет, наверное, сначала дадут одеться. Потом уж на этап!
— Да ты что?! Кому это надо?! Вот, так и погонят! Вот, так и погонят! Замерзнут?! Да им-то что? Им работы меньше! Не доедет кто до лагеря и хрен с ним! Спишут! Ты то, о себе заботься! Я смотрю — ты вон, в одном в свитере — сам-то, что, не замерзнешь?! Где одежда то? — мужик сочувственно кивал головой.
Павел, обняв сам себя за локти — потер руки. Морозец уже прокрался под одежду. Было холодно. Дрожь заставляла двигаться.
— Нет у меня моего полушубка и шапки. В камере остались. Вот я и думаю — может, дадут!
— Ни хрена они не дадут! Не дадут! Вот сейчас погонят к воротам и все! Там сидеть будем в предбаннике тюремном. Хорошо, что хоть не на улице. Если на улице — померзнут люди! Павел с ужасом осмотрел толпу зэков. Действительно — многие почти раздеты. Ваня. Ваня Пермяков — он тоже в одном свитере, правда, вместо брюк — теплые, ватные штаны и валенки! Да и как он оденется — у него же руки забинтованы! Конвоиры, мирно вышагивающие рядом с толпой арестантов — поглядывали куда-то вверх. Павел поднял голову и увидел над стеной вышку. Там стоял часовой. Он, словно вперед смотрящий на корабле, вглядывался вдаль. Где-то сбоку послышался рокот от двигателя машины. Подъехавший автомобиль, заскрипел колесами по снегу. Раздался свисток сверху. Часовой на вышке выдувал трели. Конвоиры, что ходили рядом — встрепенулись и начали орать:
— А ну, встать, встать!!! Солдаты подталкивал прикладами людей. Арестанты, испуганно жались друг к другу. Они, как толпа овец — пятились к воротам. Какие-то вздохи и возгласы. Клюфт, вслушиваясь — пытался уловить эти звуки.
— Бее, бее! — Павлу казалось, над толпой несутся жалобные завывания.
— Бее! Бее! — полуодетых овец на двух ногах гнали цепные псы в белых полушубках. «Мы — как овцы! Безропотно подчиняемся этой команде! Думая, что это судьба!
Никто не решается, что-то изменить! Идти — на бойню, в преисподнюю! Безропотно и смирно! Идти на смерть и молчать, молчать — боясь высказать и выказать свое несогласие! Терпеть и смирится! Сотни людей безропотно подчиняются десятку! И так — по восходящей! Идти и смириться! Смириться со своей судьбой! Даже не пытаясь ее изменить! Неужели, так, вся страна?! Страна, смерилась со своей судьбой и идет — куда ее подталкивают, вот, такие, люди, в белых полушубках, с винтовками на перевес?! А они?! Они?! Почему они это делают? Они, неужели они не понимают, что их заставляют делать зло? Они тоже подчиняются приказу?» — рассуждал Павел, глядя себе под ноги. Они лишь изредка поднимал голову и бросал взгляд на солдат. Иначе — нельзя! Споткнешься — и толпа затопчет тебя. Живое озеро — серых, полуободранных фигурок. Люди! Они, когда-то были людьми! Но не сейчас! Сейчас — они не похожи на людей. Лишь на тени! Слабое напоминание на людей. Призраки. Остатки! «Нет. Такие люди действительно не достойны жизни. У них нет будущего. А без будущего они не нужны. Они никому не нужны. И я. У меня тоже нет будущего. Или есть? Или я могу изменить свое будущее! Вот сейчас — просто броситься на конвоира, отобрать винтовку и пристрелить кого-нибудь из его товарищей! Из его коллег, в белом полушубке! И все! Пусть и меня убьют! Но зато, я захвачу с собой, одного, двух, человек, на тот свет! Пусть меня пристрелят! Лучше так — чем безропотно замерзнуть в вагоне! Как овечка — которую ведут на убой!» — лихорадочно подумал Павел. Он осмотрелся и приметил одного из конвоиров. Солдат небрежно толкал винтовой рядом идущих зэков. Заскрипели ворота. И толпу выгнали в еще один загон. Тоже высокие стены — но тут, уже не видно неба. Сверху мрачная, ржавая крыша — навес из железа. Павел растер руки. Они замерзли. Двигаться не хотелось, но Клюфт понимал, еще немного и холод скует его тело так, что он не может двигать, ни руками, ни ногами. Клюфт попытался отыскать глазами в толпе — Ваню Пермякова. Тщетно. Парня не было видно среди арестантов. В загоне они не стали опускать на колени — разрешили стоять и перетаптываться с ноги на ногу. Это было хоть какое-то облегчение. Павел начал выплясывать цыганочку — тщательно растирая свои плечи. Он обхватил сам себя руками и пританцовывал. На несколько минут стало теплее. Правда, прыгать так почти не было сил, но все-таки организм согрелся. Павел тяжело дышал. Нет, так долго не протянуть. В этот момент его кто-то тронул за плечо. Павел повернулся. Это был старик Оболенский. На его яйцеобразной голове была надета меховая шапка. Крючковатый нос слегка похож на клюв хищной птицы. Грустные и добрые глаза внимательно разглядывали Павла. В руках он держал полушубок. Клюфт покосился на одежду. Это был его полушубок! Он оставил его в камере. Тогда — как ушел на последний допрос к Полякову, с которого его унесли в тюремный лазарет.
— Вот и свиделись Павел. Вот и свиделись! Берите свою одежду! — старик тряхнул полушубком. Павел, изумленный, взял его и радостно натянул на себя. Оболенский довольно кивнул головой. Он тяжело вздохнул и добавил:
— А я знал, что я вас еще увижу. Вот и захватил его. Вот и точно. Знал. Что вы тут будете. И я тут буду. Верите вы или нет, но я знаю, что будет в будущем. Знаю. Вернее предчувствую. У меня в последнее время так сказать — развился дар прорицателя, вернее во мне развился! — старик улыбнулся.
— Петр Иванович! — Клюфт обнял старика за плечи. — Огромное вам спасибо! А я уж думал, что замерзну! Спасибо! Как так, вы, вот и взяли?!
— Да, да. Его, кстати Лепиков хотел у охраны на сахар выменять. Но я не дал. Даже пришлось подраться. А нашу-то камеру, Паша, всю разогнали. Все по этапу пошла. Тут, вот, еще некоторые члены!
— Да, да, я видел. Прокурор тут был и Гиршберг. Председатель!
— Да, Гиршберг! — тяжело вздохнул Петр Иванович. — Только вот, не нравится мне это, что здесь эти люди. Ой, не нравится! — как-то загадочно буркнул Оболенский и боязливо оглянулся.
