Андрей Волос - Предатель
— К докторам снова не хотелось бы, — улыбаясь одними губами, сказал Бронников.
— Да уж чего хорошего, — согласился Игорь Иванович.
Помолчал, о чем-то размышляя, потом вздохнул, потянулся за сумкой и вдруг (вот оно, как гром-то с ясного неба!) сказал:
— Ну а что касается вашей рукописи…
И достал из сумки папку.
В ту самую секунду (как будто раньше не мог сообразить!) Бронников вдруг понял, какую страшную ошибку совершил он, до сих пор не переменив фамилию героя на какую-нибудь выдуманную. Кира когда еще советовала!.. «Игорю Ивановичу будешь давать? — Конечно. — Ему трудно твои выдумки с собой соотносить, переименуй. — Да разве выдумки? Все с его слов! — Вот увидишь».
— Прочитали?
— Вчера еще…
Невыносимо тянет! Бронников заерзал.
— М-м-м… Ну и как?
— Кхе-кхе.
Вынул из кармана трубку, задумчиво пососал мундштук.
— Видите ли, Гера.
Поймал его ожидающий взгляд и нахмурился.
«Все! — с оборвавшимся сердцем подумал Бронников. — Не по нему! Вранье написал! Ах, что же делать, что делать!..»
— Мне очень, очень понравилось, — с чувством сказал Шегаев.
Бронников обомлел.
— Вы напрасно, конечно, мою фамилию здесь оставили…
— Да-да-да! Только что об этом думал! Напрасно, напрасно!
— Из-за этого некоторые эпизоды мне трудно соотносить с реальностью…
— Верно, верно… зря, зря!..
— …поскольку…
— Да-да-да!
— Гера, что с вами? — помедлив, удивленно спросил Игорь Иванович, глядя на него поверх очков.
Бронников осекся. Откашлявшись, сказал через секунду:
— Извините, Игорь Иванович. Продолжайте…
— Да, значит… В рукописи я кое-какие замечания делал… Посмотрите, — раскрыл, листнул: — Вот так примерно. Галки ставил… а если пояснить надо, стрелку. А писал на обороте. Разберетесь…
Закрыл папку, положил на кушетку.
— Ну а как вообще? — с легким разочарованием спросил Бронников, покрутив в воздухе пальцами. — Читается?
Шегаев то ли не понимал желания автора потолковать о своем труде, то ли не считал нужным его разделять. Пожал плечами:
— Нормально.
Бронников вздохнул.
— Ладно. Спасибо, Игорь Иванович.
Шегаев снял очки и стал, морщась, протирать стекла носовым платком. Потом посмотрел на свет и вдруг сказал:
— Зря вы его в рыцари произвели.
— Почему зря?
— Не было никаких рыцарей… впрочем, это дело ваше. Я же не писатель.
— Подождите, подождите — как же не было? Вы сами рассказывали!
— Я упоминал об ордене… Все так и было, громили чекисты тамплиеров, было дело… и розенкрейцеров, и теософов, и еще какие-то организации анархо-мистического толка… их в тридцатые годы много расплодилось. Но я же не говорил, что меня посвящали в рыцари. Тем более Игумнова. Представляю себе Илью Мироновича на подобном маскараде!.. Впрочем, я не вправе лезть в вашу кухню. Это ваше дело…
— Мне казалось важным это посвящение… это рыцарство.
Шегаев пожал плечами.
— Чем же?
— Ну вот когда вы с Рекуниным хотели идти… разве не рыцарство?
— С Ретюниным, — поправил Игорь Иванович и заметил: — Тут вы почему-то фамилию изменили…
— Ну да… ведь это, в каком-то смысле, поступок рыцарский, правда?
— Мне трудно судить. — Шегаев вздохнул. — Можно и так на вещи смотреть, конечно… Посвящен в рыцари, потому и пошел. Но можно ведь и иначе — пошел, тем и посвятился. В сущности, человеку каждую минуту приходится выбирать, верно?
— Да, но выбор не такой жесткий.
— А этого мы, Гера, знать не можем.
— Ну хорошо… а еще примеры можете привести? Где еще кажется, что я выдумываю?
Шегаев хмыкнул.
— Да на каждом шагу. Чего ни коснись. Вот, например, бухгалтер Вагнер, в прошлом психиатр…
— Это я понимаю, — поспешил перебить Бронников. — Бухгалтера я с Юрцовского отчима списал, с покойного.
— Да я не против. Читать странно, конечно, потому что я никакого Вагнера отродясь не встречал… но я же говорю — мне в вашу кухню лезть не след, — Шегаев пожал плечами. — Или вот, скажем, про эту лису.
— А что про лису?
— Не было никакой лисы. Не знаю, откуда вы ее взяли. То есть, может, и была, но никто не видел. Так сказать, история сведений о ней не сохранила. А вы черным по белому пишете: лиса. Выла вслед обозу.
— Игорь Иванович, разве это выдумка? Если я напишу «птица пролетела», это тоже, что ли, выдумка? Птицы беспрестанно туда-сюда летают, какая-нибудь в любую секунду может пролететь!
— Я не спорю… я сразу сказал: ваше право. Писательское… Но, с другой стороны, вы кое-что здорово угадали. Я вам этого не рассказывал… вот это мне особенно понравилось.
— Что, что я угадал? — снова засуетился было от счастья Бронников, но тут же взял себя в руки. — Например?
— Да вот про Камбалу, например… был там такой, да, очень похожий. Только его Рубцом звали — трех пальцев на левой руке не хватало. Еще насчет начальника станции похоже…
— Петрыкина?
— Я не знал фамилии… он у вас Петрыкин? Ну да, насчет Петрыкина. Как живой! Между прочим, я его и впрямь потом в красной шапке видел. Только на другой станции, не на Галечной…
— Не на Песчанке, — поправил Бронников.
— Ну да, если по-вашему — не на Песчанке. Его, как освободился, начальником Комсомольской сделали…
— А заметили, что я слово «сателлит» в старом написании использовал?
— Ну а как же, конечно. Тогда так и говорили…
В общем, мало-помалу Игорь Иванович разговорился и пролил на его измученное неизвестностью сердце целые пригоршни бальзама: и то ему, оказывается, понравилось и запомнилось, и это, а кое-что даже рассмешило, и теперь он снова посмеивался, вспоминая прочитанное.
Бронников улыбался, гладил лежавшую на коленях папку.
— Ну что ж, — вздохнул Игорь Иванович. — Пойду, пожалуй.
— Да посидите! Помните, что завтра проводы у нас?
— Помню… вот уж радость, — Шегаев скривился. — Занесет еще парня куда-нибудь не туда. Толкуй потом… что умер честно за царя, что плохи наши лекаря…
Надо сказать, о своих отношениях с Шелепой и мастеровыми Бронников Шегаеву не рассказывал: отчего-то язык не поворачивался. И Юрцу наказал строго-настрого.
— И что родному краю поклон я посылаю, — сухо закончил он. — И не говорите… Тьфу, тьфу, тьфу. Нет, не занесет. Надеюсь, во всяком случае…
Игорь Иванович вскинул на него взгляд, но тут хлопнула подъездная дверь, и под лестницу к ним ввалился Юрец.
— Сумерничаете? — бодро спросил он, извлекая из кармана бутылку «андроповки». — Давай аршин!
— Бытовое пьянство неминуемо переходит в алкоголизм, — счел должным предупредить Бронников, нашаривая стакан. — Погоди, чашки сполосну… Что это ты? На ровном месте?
— Не на ровном, а от экзистенциальной тоски. Новостей наслушался!
— Тише ты! — шикнул Бронников. — Что за манера орать на весь дом!
— Вечером «Свобода» принималась — пальчики оближешь, — вполголоса пояснил Юрец. — Там такое творится!
— Мне пять грамм, — предостерег Шегаев. — Интересные новости?
— Офигительные, — Юрец взял чашку. — Давайте-ка. А то сейчас сердце лопнет…
Выпил, сморщился, сунул в рот печенье, заговорил, рассыпая крошки.
— Новостей полно, и одна другой веселее… Первая — Щелоков застрелился!
Новость и впрямь была аховая. Год выдался урожайный — сначала Цвигун, потом жена Щелокова. «Еще Суслов», — вставил Бронников. Юрец возразил: Суслов не стрелялся. «Свечку держал?» — воинственно поинтересовался Бронников. Игорь Иванович покачал головой и зачем-то поинтересовался, из чего. «Из ружья, — сказал Юрец. — «Свобода» сказала, одет был по форме, при всех регалиях. Генерал армии, не хрен собачий. И бац! — вслед за благоверной». «Вот звону-то было, если при всех регалиях, — заметил Бронников. — А почему из ружья? Что у него, пистолета не нашлось? Согласись, как-то не вяжется: при регалиях, а босой».
Перебрали все подряд: бриллиантовое дело, икряное, директор Госцирка, теперь вот, говорят, директора «Елисеевского» под расстрел… Бронников заметил, что с директором «Елисеевского» ему более или менее понятно: а там икра, а там вино, и сыр, и печки-лавочки. А вот на чем погорел директор Госцирка, совершенно невдомек: у того, по идее, одни клоуны. Игорь Иванович высказался в том смысле, что новая метла по-новому метет.
— Да как шустро метет, — отозвался Юрец. — Медунова вывели из состава ЦК… Говорят, Краснодар вообще шерстят по-черному. Увольняют, из партии гонят, под суд отдают.
— Ну и как это понимать вообще? — спросил Бронников. — Что, застой кончился? Новая жизнь?
— Не знаю, — протянул Юрец. — Кабы только до старого не докатиться. Если дальше пойдет, слезами обольемся, какой у нас Лелик был. Ну чавкал-чмокал сиськимасиськи… а так-то посмотреть — милашка… А теперь вон утюгов на «психодроме» гоняют. Пластиночники на Самотеке спокойно собирались — теперь шухер. Книжники на Кузнецком — то же самое. В Ленинграде, говорят, комсомол ошалел — рейды, проверки… как в двадцатые годы. Облавы эти идиотские в киношках. Против «несунов», опять же, новая кампания…
