Антон Понизовский - Обращение в слух
Вы обещали рассказать, как сына в армию провожали.Да?..
(вздыхает)
Нет, я могу рассказать. Он закончил школу неплохо. Неплохо. И мне хотелось как матери, чтобы он поступил в институт. Он занимался, старался, поступил в Тамбовский государственный университет. Я за него радовалась. А потом там что-то произошло... или он с ребятами познакомился не с теми... Начал прогуливать. Я, конечно, за ним контролировала. С методистом встречалась не раз, с руководителем университета...
Но... меня сын не слышал. И, в конце концов, он оставил университет. Это было в конце апреля. А в середине мая пришла повестка из военкомата. Ну, у нас настрой был в семье неплохой: пойдёт в армию, возмужает...
Он вообще в юности занимался славяно-горицкой борьбой, ещё когда в школе учился. И вот однажды мы с мужем пошли за него болеть в дом культуры. На сцене маты, и там они, эти ребята, между собой в спарринге борются. И я даже не знала, что его так много знает пацанов — тех, которые болеют в зале: когда он выходит и начинает бой — вдруг зал взрывается, и кричат: «Володя!.. Мочалов!.. Мочи!..» А они в шлемах, у них такая одежда, спецодежда для борьбы... Мы с отцом сидим, у меня внутри всё вот так... — волнуюсь! ему ведь тоже поддают... и он эти соревнования выигрывает! Потом заинтересовался карате, стал ходить на карате... Мы всё это приветствовали. Потому что мальчишка — ему для развития надо...
И вот он уходит в армию. Мы с мужем его провожали на станции, станция Тамбов. Подъехал состав. Там очень много молодёжи, уже они экипированы... А он высокий, под два метра парень, у него большой размер обуви — пятьдесят с чем-то... Пятьдесят с чем-то, да. Очень широкая нога, подъёмистая и длинная. Он всё смеялся, говорил мне: «Мам, мне сапоги не найдут!..» И вот я смотрю: выходят они — ив толпе этих ребят, хотя они все были одинаково одеты, я его, конечно, узнала. И на нём такие сапоги, как лыжи, и идёт он... кирзовые сапоги.
Когда их там распределяли — мы спросили у этого... (тяжело вздыхает)у этого капитана — он приезжал с Ростовской области и набирал себе группу. Он сказал, что их повезут в Ростовскую область в город Батайск, и там у них в течение трёх месяцев будет школа... Конечно, наш дом опустел.
А когда у них была присяга, он нас пригласил — и я поехала на присягу. Приехала туда — жара... Ростов город мне запомнился: солнце палящее и большая влажность — прямо дышать невозможно. Я не могу в жару. Вот когда холодно, мне полегче. А когда жарко, я изнываю, и у меня нет трудоспособности.
Вот. Нашли мы этот Батайск. Нас, родителей, в одну комнату всех собрали и проводили с нами беседу. Потом экскурсию проводили по части, показывали, как они там живут в казарме и как в столовой питаются. Потом беседу продолжил геНерал-майор Мухин. Он рассказывал нам про спецназ. И сказал: если у кого будут какие трудности по мере этой двухгодичной службы, вы можете позвонить на мой сотовый телефон. И нам, всем родителям, сидящим в зале, дал свой телефон! Потом мы посмотрели на построение, потом были праздничные номера — борьба вольная, карате... Я брала с собой фотоаппарат, и всё снимала на память.
И так я уехала. Он был довольный, весёлый, такой жизнерадостный, ему это нравилось... и как-то он к трудностям был приучен. Тем более, у меня свекровь живёт недалеко от Моршанска, где мы проживаем, и мы у неё всё время ведём хозяйство. А отсюда он был приучен к труду, и ему ничего не составляло полы там помыть, другими делами заняться... он как-то весело всё это воспринимал.
А потом с этой учебки, когда закончили они, их перевели в Степное гнездо. Тоже в Ростовской области, уже в общую часть. Он мне пишет письмо, что всё хорошо, со стариками познакомились — всё нормально... А потом раз — и мне приходит письмо от их руководства, что он попал в госпиталь в Новочеркасске, недалеко от этого Степного гнезда.
Ну, я сразу же выехала туда в часть, в Степное гнездо. Там мне на КПП дали адрес, сказали, что нужно оформить, чтобы я могла в госпиталь к нему попасть. Я поехала в Новочеркасск. И там ещё долго искала: всё так запутано, незнакомое, не у кого спросить... Но потихоньку я всё-таки разыскала этот военный госпиталь.
Приехала, думаю: сейчас я вызову его, он ко мне выйдет... Я как-то вот так в душе себя подготавливала. Но, тем не менее, мне говорят: пройдите туда-то, на такую-то улицу, и там вы оформите пропуск в военный госпиталь, и пройдёте. Я нашла административное здание, всё объяснила и документы все показала. Они созвонились, дают мне временный пропуск — и я уже прихожу с этим пропуском в их приёмный покой. Ну, думаю, вот сейчас я пройду, повидаюсь с ним... а мне опять говорят: мы сейчас созвонимся с неврологическим отделением и узнаем, какой он у них там, ходячий или не ходячий. А во мне-то уже всё дрожит, я-то переживаю, я думаю: он сейчас ко мне выйдет, мы сядем здесь в вестибюле с ним побеседуем, поговорим, я гостинцы ему принесла и так далее...
А что с ним, вы не знаете.
Ничего не знаю. Ничего не знаю. Потом мне объясняют, что... он лежачий... (пауза) ...но меня можно туда пропустить.
Я прохожу в этот неврологический корпус, и говорю лечащему врачу, что я мать, приехала к своему сыну-сол-дату. Он сказал, в какой он палате. Халатик я получила, прошла в палату. В палате где-то человек восемь лежало ребят молодых, в том числе и мой сын... Сын, конечно, не ожидал, что я так быстро приеду. Он мне только сказал: «Мам, ты только не волнуйся!..»
В общем, такая большая кровать, и там на ней, на этой кровати, топчан, и он лежит. Врач лечащий мне объяснил, что у него травма позвоночника, и он будет лежать долго.
Я попросила этого лечащего врача, чтобы меня там оставили в качестве санитарки. Я говорю: мне деньги не нужны, мне только важно, чтобы я всегда присутствовала со своим сыном, ему помогала, а также следила ещё за больными, которые с ним в палате лежали. Все ребята там были тяжёлые, не вставали. У каждого по-своему случилось заболевание. Кого старики обидели, кто-то ногу натёр — пошло сильное нагноение, у кого-то другие проблемы... Он мне разрешил, этот врач, и я стала ухаживать за больными ребятами: приносила покушать им, ну и личные надобности у кого возникали... Другие там судно не могут вынести — а мне судно помыть, обработать больного, сменить простынь, какую-то ещё работу — не в тягость. Меня как-то, наоборот, к этому подвигает — оказать помощь. И по коридору по общему убирала, и что попросят эти медсёстры — всё выполняла, лишь бы быть рядом с сыном, и чем могла, помогать ему... Мне не в тягость. Мне нравилось помощь оказывать.
А через некоторое время ещё начались события эти, в Баксане... Помните, в Баксане была заварушка-то? Не
Баксан, а этот... забыла, как называется... Тоже на «Б»... а, Беслан, вот, Беслан! Наш лечащий врач туда улетел самолётом. И пока я там находилась — а я долго с сыном была, четыре месяца — оттуда начали молодых ребят привозить. Шли машины — «Уралы», брезентом вот так накрытые... На носилках несли их, несли и несли, кого куда, кого куда, кого куда... А в госпитале был лечебный корпус многоэтажный, и там грузовой лифт — и пассажирский лифт. Пассажирский частенько был занят, и тогда приходилось пользоваться грузовым. Вот в грузовом лифте я видела этих ребят, которых везли с операции или на операцию. Все они очень сильно были перебинтованы. У кого ноги нет, у кого руки нет, у кого проблема с лицом, глаз повреждён, голова... И эти впечатления — они мне запали в душу. Такие ребята молодые: наверно, не очень они ещё... опытные, чтобы принимать участие в этих военных действиях... Но вот они были направлены в эту горячую точку, и вот так сильно они пострадали, эти молодые ребята...
Я помню, лежал один молодой паренёк. Я у него спрашиваю: «Ваши родители знают, что вы здесь лежите?» Он говорит: «Нет». Я говорю: «Почему?»
«А я, — говорит, — не хочу огорчать их. У нас большая семья, мы живём очень бедно. У них нету денег приехать меня навестить...»
Но проходит время, и потихоньку начал мой сын выздоравливать, стал потихоньку ходить... С Новочеркасска его перевели в Ростов, в центральный окружной госпиталь. Всех, кто связан с Чечнёй, отправляли туда. Оказывали им там помощь: и ампутировали, и лечили, и восстанавливали, и так далее...
Но многие тяжелобольные ребята, которые с ним в палате лежали, плохо выходили из этого болезненного состояния.
Им в этом Ростовском госпитале уже ничем не могли помочь, и очень многих даже в Москву самолётами отправляли. Я там долго жила, и я всё это видела.
Мне лечащий врач выдал такую бумажку — свободный вход-выход в военный госпиталь. А недалеко от госпиталя была оптовая база. И там я подешевле им покупала покушать. Чай куплю, печенье с чаем попить, а так их три раза неплохо кормили в госпитале. Я к сыну ходила, и всем ребятам попутно — то им мороженое принесу, то водички какой-нибудь газированной: ведь жара... Ну, печенье, бараночки — чтоб они вечером помимо ужина могли чаю попить... И тоже к этим ребятам я привязалась. Ребят, которым ноги ампутировали, — я их на колясочке возила. Спущу их на грузовом лифте, а там у них... ну, как бы парк перед госпиталем. Там я их прогуливала. Беседовала с ними. Они мне открывались в разговоре, и я тоже старалась их как-то морально поддерживать...
