Филипп Майер - Сын
Затем они весь день колесили по пыльным дорогам ранчо. Он резко тормозил время от времени, выскакивал из машины и взбирался на крышу кабины.
— Что вы там высматриваете?
— Выходы породы. Но все заросло чертовыми кустами.
— Ну да, здесь повсюду заросли.
— О чем я и толкую.
— Такое не только на нашей земле.
— Я забыл бинокль, — сказал он, продолжая разглядывать горизонт. — Кстати, для человека, который владеет таким количеством земель, вы слишком уж сентиментальны.
Она промолчала.
— Но у вас, по крайней мере, приличные дороги. Половину времени, что я работаю в Техасе, мне приходилось продираться через мили мескиты.
— Нам следует бурить рядом с полями «Хамбл».
— Отличная мысль, вот только они качают оттуда уже двадцать пять лет. И если мы что-нибудь найдем, они тут же пожелают увеличить свою добычу, а ваш дядюшка взбесится.
— Так мы что, собираемся бурить в чистом поле?
— Вы разбираетесь в лошадях?
— Безусловно.
— Ну а я разбираюсь в нефти.
— И вы сумели убедить моего дядю.
— Мы здесь немножечко взорвем, — улыбнулся он. — И упростим нашу задачу.
— Это ведь дорого обойдется.
— Гораздо дешевле, чем пустая скважина.
Она спала в своей комнате, он — в своей. Она, конечно, не хотела, чтобы его посетили шальные мысли, а с другой стороны — очень даже хотела. И не закрывала дверь, оставляла щелочку — на случай, если он все же придет. Конечно, смешно. Он ведь даже не знал, где ее комната, и не стал бы рыскать по темному дому.
— Ты просто шлюха, — громко произнесла она. Но с тех пор как к ней вообще прикасался мужчина, прошло два года. В ее возрасте у мамы уже были дети…
Ночью она не сомкнула глаз. Представляла, как выходит замуж за Хэнка, как он использует ее, а потом бросает. Ну и пусть, если только не станет ее грубо обижать. Думала, как здорово быть мужчиной: ходи куда хочешь, развлекайся как угодно и где угодно, — а ей вот почти двадцать, и она все еще девственница и вынуждена спать в другом конце дома. То он ведет себя так, будто Джинни ему нравится, то нет. Нет, об этом совершенно невозможно думать, чистая пытка. Она лежала, смотрела на окно и ждала рассвета.
Тридцать
Дневники Питера Маккаллоу
22 июня 1917 года
Я ждал, что она выхватит пистолет или бросится на меня с ножом, но она застыла неподвижно. Маленькая, меньше ростом, чем я помнил; одежда не просто поношенная — одни лохмотья; обожженая солнцем кожа обтягивает кости, лицо в засохших струпьях, как будто упала или ее избили. Руки безвольно повисли вдоль тела, и у нее не было сил поднять их.
Сколько же ей лет? Тридцать три или тридцать четыре, хотя сейчас-то она уже старше… Я помнил ее очаровательной девушкой с блестящими черными глазами; теперь она выглядит как женщина возраста своей матери. Нос сломан, сросся криво.
— Я ходила к нашему дому, — сказала она. — Хотела разыскать свидетельство о рождении. На границе, разумеется, отказались признать мое гражданство.
Я отвел глаза. Ее выговор — она четыре года училась в колледже — слишком резко контрастировал с нынешним обликом.
— Боюсь, вам трудно будет его отыскать, — пробормотал я, имея в виду метрику.
— Да, я уже поняла.
Я никак не мог взглянуть на нее прямо.
— Я очень проголодалась, — сказала она. — К сожалению…
Никак не получалось поднять взгляд. Она молчала. Видимо, ждала ответа.
— Ладно, попробую зайти к Рейнолдсам, — вздохнула она.
— Нет-нет. Входите.
Два года она жила в Торреоне у кузена, но кузен оказался каррансистом, пришли виллисты[103] и убили его, потом жестоко избили Марию и жену кузена, а может, сделали и еще что похуже. Деньги, что у нее были, закончились, и она почти месяц прожила на улице. Наконец решила, что ничего больше не остается, кроме как вернуться сюда. Она несколько раз повторила, будто напоминая мне, что она гражданка Америки. Я заверил, что знаю это. Хотя, конечно, выглядит она как типичная мексиканка.
Удобно ли выразить соболезнования по поводу семьи? Полагаю, не стоит. Я промолчал. Мы стояли в кухне, я разогревал бобы, карне асада и тортильи, приготовленные Консуэлой. Руки у меня дрожали. Я чувствовал спиной ее взгляд. Бобы пригорали, она не выдержала и отодвинула меня от плиты. Я сконфуженно улыбнулся, мол, не привык возиться со стряпней, но ответной улыбки не последовало. Пока бобы разогревались, она нарезала помидоры, лук, перец, перемешала.
— Если вы не возражаете, я поем.
— Да-да, конечно. У меня как раз есть дела наверху.
Она кивнула, не отводя от меня глаз, и не прикоснулась к еде, пока я не вышел.
Я сидел в кабинете, чувствуя себя так, словно из меня высосали все жизненные силы… Вся энергия, мечты, университетские надежды вдребезги разбились о скалы этих прерий. Я едва не позвонил шерифу, чтобы он приехал и арестовал ее, хотя и не смог бы объяснить, по какой причине. Мы убили ее родных, сожгли ее дом, украли ее землю… это она должна звонить шерифу… ей следовало появиться у нас на пороге в окружении сотни парней с ружьями наизготовку.
Может, выбраться через окно на крышу террасы — до земли всего пятнадцать футов, — спрыгнуть вниз, сбежать и никогда больше не возвращаться?
Или просто подождать, пока кто-нибудь, например мой отец, а лучше Нил Гилберт, вышвырнет ее отсюда, заведет подальше в кусты и перережет последнюю нить? Перед глазами Педро из-под опущенного века Лурдес скатывается слезинка, голова Аны запрокинута, а рот широко распахнут, будто даже мертвая она продолжает кричать.
Я должен ей все рассказать. Я же старался, изо всех сил — может, она видела? Я стоял между двумя сторонами, но все равно они начали стрелять.
Вытащив из сейфа две тысячи долларов, сунул в карман. Нужно отвезти ее в больницу в Карризо или еще куда-нибудь, где зарегистрировано ее рождение, выправить документы, помочь устроиться, быть любезным, но твердым: здесь ей делать нечего.
Она срезала кожицу с манго.
— Какие у вас планы? — спросил я как можно мягче.
— Прямо сейчас я планирую съесть это манго. С вашего позволения, разумеется.
Я смолчал.
— Помните, как мы сидели вместе у нас на галерее? — Нож соскользнул, но она продолжала чистить манго, не обращая внимания на порез.
— Принести пластырь?
— Не стоит, благодарю. — И сунула порезанный палец в рот.
Я уткнулся взглядом в стол, потом принялся рассматривать комнату, узоры на потолке. Она опустила голову; плечи подрагивали, лица я не мог разглядеть. Что бы я ни сказал, любое мое слово будет понято ложно.
