Анатолий Иванов - Печаль полей (Повести)
Шура, кажется, заметила это и однажды спросила:
— Испугался, что ли?
— Боюсь я… ящериц-то, — ответил он ей. — А ты — как ящерка.
Она захохотала. Хохотала она хорошо, носишко ее в это время подрагивал, а глаза становились еще косее. Но это Шуру нисколько не портило.
— Так они не кусаются, — сказала она, отсмеявшись,
— Шуршат они в траве, вот что. Шмыгают.
— Ну и пусть шмыгают.
— Дак не поймешь, то ли это ящерица, то ли змея…
Шура тряхнула головой, задумалась. Потом, что-то сообразив, холодно пообещала, глядя прямо ему в глаза:
— Я вот принесу из леса ящерку да суну тебе за шиворот. Будешь знать!
И ушла, строгая и обиженная.
Чем он обидел ее, Алексей до сих пор не мог сообразить. И только сейчас вдруг догадался.
Сейчас Шура сидела неподвижно и снова глядела печально на свою пустую корзинку. «Чудная, — подумал он. — То хохочет, то… И в мужичков-грибовичков вот верит». И без всякой связи вспомнил вдруг, что ее отца тоже убили на войне, еще в прошлом году.
Сразу же у Алешки перед глазами встала утренняя картина: мать распечатывает конверт, подносит к глазам бумажку, хватает сухими, жесткими губами воздух и валится на пол… Жгучий тяжелый комок подкатился к горлу и остановился — не проглотить его, не выплюнуть. «Оставите вы меня или нет?» — хотел крикнуть он, но не мог, потому что из глаз потекли слезы, а сквозь стиснутые зубы едва не прорвался стон. И он отвернулся.
Отворачиваясь, Алешка заметил, что старенькое Шурино платьице сбоку, возле небольшой, с кулачок, груди, разошлось по шву, и сквозь дырку просвечивала темноватая, загорелая полоска тела. И на эту полоску почему-то безотрывно глядел Борька.
Потом-то Алексей и услышал его слова:
— Мужики — они такие… Они обманывают.
Алексей незаметно вытер кулаком глаза и поднял голову. Он увидел, что Шура холодно смотрит в упор на Бориса, как смотрела на него, Алешку, когда он сказал: не поймешь, мол, кто там, в траве, шуршит, ящерица или змея.
Она, краснея, торопливо прикрыла локтем порванное место и еще раз, со злостью, крикнула:
— Ты что?!
— Ничего, — ответил Борька, отводя взгляд в сторону. — Чего тут раскричалась? У Алешки вон отца убили, а ты… Идешь мимо, так иди…
Брови у девушки вздрогнули, приподнялись. И больше Алешка ничего не видел. Он уткнул голову в самые колени и сам почувствовал, как затряслась его выгнутая горбом спина. Рвущиеся из горла рыдания он еще мог сдержать, но со спиной поделать ничего не мог: она тряслась.
— Не надо, Алеша… Понимаешь, не надо, — услышал он дрожащий Шурин голос и ощутил на своем плече кончики ее пальцев.
— Иди ты… Поняла?! — взорвался он, поднимая мокрое лицо.
— Я уйду, я уйду сейчас, Алешка… — торопливо проговорила она. И закричала на Бориса: — А ты чего расселся тут?! Ступай отсюда.
— Катись ты! Пристала… — попробовал было огрызнуться Борька, но девушка подошла и толкнула его.
— Иди, иди… Айда, сказано!
Чтобы не упасть, Борька вскочил на ноги, сжал кулаки. Но Шура, не давая ему опомниться, все толкала и толкала его — Борис пятился, махал руками, что-то кричал. А потом плюнул и пошел впереди Шуры.
Алексей смотрел на уходящих с облегчением. Потом лег на траву, растянулся во весь рост и вволю наплакался, уже никого не стесняясь…
С того дня вроде ничего не изменилось на земле и будто все стало немножко другим. Улица, на которой они жили, стала будто чуть поуже и погрязнее, разномастные домики, выглядывающие из-за поломанных заборов и штакетников, казались теперь Алешке испуганными, унылыми, а небо над ними — пустым и неуютным.
— Ну что, Алешенька, — тихо сказала осенью мать. — Как теперь со школой-то? Кормиться как будем?
После похоронной у матери что-то случилось с сердцем, и она ушла с завода, где работала формовщицей в литейном.
— Что ж, пойду работать.
— А может, на пенсию проживем как-нибудь? Хлебные карточки дают ведь…
— Да что уж… Пойду.
И он стал работать учеником токаря, а потом токарем.
До войны завод выпускал сельскохозяйственный инвентарь — бороны, культиваторы, сеялки, а теперь делает гильзы для снарядов и даже минометы. Рабочих не хватало, иногда приходилось не выходить с завода по нескольку дней. Но зарабатывал Алешка хорошо, и в общем жили они с матерью более или менее сносно.
Отношения с Борисом у Алексея были прежние. Виделись они, правда, редко.
Однажды, когда он, усталый, шел с работы, чуть не засыпая на ходу — пришлось почти без перерыва простоять у станка две смены, — его кто-то догнал и тронул за плечо.
— Алеша…
Алексей обернулся. Перед ним стояла Шура. Она была одета в суконное, сильно потертое пальтишко, в руке держала ученический портфель, туго набитый книгами.
— А-а, — сказал Алексей. — Здравствуй.
— Здравствуй, здравствуй, — смеясь, сказала девушка. Было утро, апрельское солнце светило ей в глаза, и, видно, от этого они лучились.
— Ты откуда это так рано? — спросила она, помолчав.
— С завода я.
— Ага… А я в школу. Ну, до свидания.
Еще раз улыбнулась своими косыми глазами и побежала дальше, прижав к груди портфель обеими руками. Но вдруг обернулась и крикнула:
| — Ящерицу-то я тебе положу за шиворот!
Подошел Борька с полевой сумкой через плечо, тоже набитой учебниками.
— Привет рабочему классу! — крикнул он. — С кем это ты тут? А-а, Шурка… Ничего Агаша выросла.
Всех девчонок Борис называл почему-то Агашами. Алешке это не нравилось, но он никогда ничего не говорил Борису. А тут сказал:
— Зачем ты их так? У каждой свое имя есть.
— Много их сейчас, как подсолнухов на огороде… Разве упомнишь всех по именам? — ухмыльнулся Борис. И подозрительно вскинул глаза. — Постой, а что тебе-то?
— А что мне?
— Ты вроде за нее…
— Пошел ты, — сказал беззлобно Алексей, свернул папироску и прикурил от зажигалки, почти такой же, как у Бориса.
— Вот что значит рабочий класс! — сказал Борис, рассматривая зажигалку. — Теперь тебе такую штучку смастерить — плевое дело.
— Какая тут хитрость?
— А ведь я потерял, понимаешь, свою…
— Ну, возьми тогда, — сказал Алексей.
— Что ты! — Борис покачал тяжелую зажигалку на ладони. — Я обдираловкой не занимаюсь.
— Да бери, бери… Подумаешь, сокровище. Я себе еще сделаю.
Алексей все это говорил с удовольствием. Ему было приятно сознавать, что зажигалка теперь для него — пустяк, что он своими руками может сделать точно таких же сколько угодно. Только не увидел бы мастер Карпухин, он здорово греет за эти зажигалки.
— Тогда спасибо, браток. Вот уж спасибо! — сказал Борис. И глаза его блеснули от радости.
