Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)
Первые дни начальник зоны хотел всех полюбовно успокоить: «Всё вам будет, всё вам будет»… Вывел всех из промзоны. Собрал в столовой, речь сказал: «Не будете маршировать. Не будете петь». Эти маршировки тоже были очень серьёзной причиной для голодовки. Маршировки ещё можно подогнать по УИК… Мол, это – хождение строем. Но петь, граждане начальники, это – каждому по вкусу. Кто хочет петь – пусть поёт. А не бить дубинками по ногам тех, кто плохо марширует или не поёт. Каждый отряд должен был разучить свою песню. Как визитную карточку. Я даже учить не пошёл.
Как-то к нам в лагерь приезжали правозащитники. По-моему, это была Хельсинская группа. Я точно не знаю, от нас это, конечно, скрыли. Нас вывели на промзону, две смены. То есть одну смену не снимают, другую запускают, строят нас за «швейкой» – такое большое трехэтажное здание, за ним ничего не видно. То есть прячут. Сотрудники: «Не выходить, построились!» – и всё такое. Как так, увидят же!
Мы уже потом, из третьих-четвёртых рук узнали, что это была Хельсинская группа. В зоне оставили тех, кто не выходит на промзону. А на промзону не выходят так называемые «козлы». Это – лояльные к администрации люди, которым нужно УДО по-любому. Они на любую пакость пойдут, всё, что угодно, сделают, лишь бы их пораньше отпустили домой.
Например, нельзя выйти из барака не в ЧТЗ (рабочие ботинки, обувь с подошвой из автомобильных покрышек) – сразу запишут, как вышел из барака. Там уже целая армия стоит с бумажками наготове.
Всё построено на системе доносительства. Да, там целая армия – СДП. Полицаи. Уже в изоляторе очень много читал про концлагеря гитлеровские. Очень много похожего. От питания – варёная брюква, у нас – вареная капуста, до вот этих «капо» и прочее, прочее… Только что мы не треугольники носим, а бирки. Вот такие мы были «остарбайтеры»…
И вот, приехала эта Хельсинская группа. У них был список жалобщиков, из тех, кто голодал. Спрашивали: «Действительно было ли такое – голодовка? Какие нарушения, что вам не нравится?» Вот эти вот «люди», точнее «козлы», перешивали чужие бирки на себя. Настоящие люди в это время были на промзоне, но у них остались запасные вещи, а на них – бирки. Хельсинская группа, видимо, не смотрела фотографии дел. Ну, бирка есть, и ладно. На бирку посмотрели, а то, что эти козлы называли чужие фамилии, имена, отчества, сроки – им невдомёк. И вся эта «подстава» говорит: «Всё у нас хорошо, всё у нас замечательно». Правозащитники уехали. А потом Хельсинская группа отписывала людям, которые действительно отправили им жалобы лисьими ходами, минуя спецчасть, через которую письма бы не прошли: «Больше не звоните, не пишите». Это было или в начале, или в середине ноября 2006 года. У тех, кто получил такие письма из Хельсинской группы, были проблемы, они находились под следствием, их начали закрывать в изоляторы.
…Начальникам не понравилось, что я – такой жалобщик, что постоянно чего-то требую, не уважаю администрацию. Я действительно вошёл с ними в конфронтацию. В результате они стали говорить про меня, что я поддерживаю воровские традиции, раз я против администрации. И вообще, НБП у них сразу оказалось ОПГ (организованной преступной группировкой)…
Попал в изолятор. Подходит конец срока. Семь суток истекают. Они мне: «Так, Клёнов, да ты спал в дневное время на полу. Бумажка на тебя… Пошли ещё на шесть суток». Подходит день освобождения после этих шести суток. «Да ты решётку в камере открывал? У нас – свидетель. Милиционер Продольный. Он в глазок заглянул и видел, как ты её открывал». Получи ещё десять суток. Так я «плавил» месяц в изоляторе. Потом, само собой, меня перевели на строгие условия содержания.
Я побыл в СУСе (строгие условия содержания) ровно десять суток, и меня осудили на ЕПКТ (единое помещение камерного типа). Всех особо злостных нарушителей, вроде меня, тех, кто ломает и шатает режим, тех, кому спокойно не сидится, тех, кто не любит администрацию, вывозят в это ЕПКТ. Это – такой своеобразный изолятор для ломки заключённых.
ЕПКТ находится на ИК-10. Это – особый режим. Десятая зона сама по себе трудная. А ЕПКТ – особо строгий барак на особом режиме. То есть «подводная лодка». В этом бараке – всего 15 камер. Когда меня туда завели, это была одиночная камера, но наварены были двое нар. Получилась одиночная камера на двух человек. Три шага вперёд, три в сторону. Её площадь – полтора на два метра. Даже обыкновенных унитазов не было. Просто дырка в полу. То есть кубик цемента и дырка в полу. Стены были оштукатурены «под шубу». Это ещё в 80-х годах отменили. На окне решётка. Фрамуга открывается, но упирается в решётку и поэтому получается, что открывается всего лишь на три пальца. Вытяжки нет. Есть только плотное стекло для ночного освещения, которое, конечно, не включается. Постоянно горит одна и та же лампа, чтобы на мозги действовала. Ночное освещение предназначено для всяких комиссий. Мол, оно есть… Какие там порядки… Доклад… Открывается дверь. Ты поворачиваешься лицом к стене. Руки над головой. Пальцы растопырены, чтобы проверить, что у тебя никаких лезвий между пальцами нет. Ноги – шире плеч. Стоишь в растяжке. Открывается дверь. Ты поворачиваешься и докладываешь, что такой-то находится в такой-то камере. Выбегаешь. Полностью раздеваешься. Они всё прощупывают. Вплоть до трусов. Руки над головой и приседаешь. Если медленно делаешь, то тебя бьют киянками по спине. Это – деревянный молоток с деревянной ручкой. Они простукивают им нары, стулья на предмет обнаружения всяких запрещённых вещей. Если ты положил между досками в нары какое-то лезвие или чай спрятал, то это всё вывалится. Решетки на пропил им тоже проверяют. Присел, хватаешь вещи и забегаешь. Так два раза в день. Если днём спишь, выводят и бьют. Но бьют уже серьёзно. Не хочешь белить камеру – бьют. Меня сильно «раскумарили» за эту побелку.
В общей сложности просидел там год. В одиночной камере. Было только два месяца, когда ко мне второго человека кидали. Я освободился прямо из камеры. Первые полгода на прогулки не выводили вообще. Я даже свежим воздухом не дышал, не говоря уже про солнце. Я два лета там провёл…
…Я ещё с 31 июля начал требовать положенной мне перед освобождением бани, парикмахера. Просил дать мне вещи примерить, подогнать джинсы. Самое человеческое, что может быть. Они врубили свою любимую «бычку»: «Нет, нет, на свободе пострижешься…» – и в таких наглых тонах, что я просто начал пинать эту решетку, кричать: «Как так? Вы что тут беспределите? Мало того что меня должны освобождать с общего режима, а вы меня на особом до сих пор держите…» – я уже не говорю про адаптационный период, который я должен проходить две недели перед освобождением. В ответ опять: «На свободе, на свободе пострижешься, помоешься тоже на свободе…» С грехом пополам я с дневальным договорился. Он мне нагрел бак в бане, говорит: «Иди, Клён, помойся… бродяга». Хоть помылся, но так и не постригли.
