Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
– О чем вы, что вы несете! – возмутилась она... – Вы понимаете, в каком возрасте Стасик погиб?! Ему было всего двадцать семь лет!
– Да-да, и он писал симпатичные пейзажи. А вы в двадцать семь лет...
– Молчите!!! Я вас ненавижу.
– Я это знаю... – грустно сказал он.
Месяца через два Дитер неожиданно появился у нее в студии.
Осторожно постучали в дверь, Вера крикнула: – Войдите!
Склонившись над мольбертом шестилетнего Саши Майкова, она показывала, как набирать на кисточку акварельную краску, как стряхивать лишнюю воду... Наконец обернулась. В дверях стоял Дитер, улыбался.
Она ахнула, вдруг страшно обрадовавшись, и удивилась самой себе – ну и что? Подумаешь, наверное, явился доукомплектовывать будущую выставку...
Он поцеловал ее, запачканную краской, руку, и сказал, что приехал дня на два, забежал вот повидаться, а ближе к ночи Лёня приедет к нему в гостиницу... Может быть, Вера составит им?... Нет, сказала она, все эти поздние застолья отзываются наутро поздним подъемом, а ей рано вставать... Иначе свет уходит...
– Я понимаю. – сказал Дитер. – Не могу настаивать... Разрешите ли, я вас провожу?
Часа полтора он терпеливо дожидался, пока она закончит занятия с детьми... Потом помог убрать в кладовку детские мольберты, вымыть банки от краски...
Наконец они вышли...
Пока ехали в трамвае и потом еще минут пятнадцать шли пешком, Дитер объяснял ей, насколько современная индустрия по изготовлению имен в изобразительном искусстве отличается от того времени, когда славу художнику, – например импрессионисту, – очень медленно и постепенно составляли коллекционеры, критики, сами художники, пробивающиеся целой группой на выставках... – такое медленное завоевание рынка за счет упорства и жизней самих художников... Сейчас все в руках кураторов, объяснял он, – молодых людей с университетским образованием, которые выучили искусство на студенческой скамье. У них свои концепции развития этого искусства, свои идеи. Они и прогнозируют искусство согласно своим идеям; художников они находят, видя в них сырье, и создают их, как неких исполнителей собственных замыслов...
В этой индустрии есть определенные рычаги, определенные приемы, говорил Дитер, я верю, что вам предстоит многое пройти на этом пути... верю, что ваше имя... в современной индустрии...
– Увы, – сказала она полушутя. – Боюсь, что я – человек доиндустриальной эпохи...
Перед подъездом она остановилась – попрощаться, но Дитер, мягко взяв ее за локоть, улыбнулся и проговорил:
– Ну хорошо, вечером вы меня бросаете. Но на чашку кофе вашего милосердия достаточно?
Вера улыбнулась его симпатичной манере говорить по-русски и сказала, что кофе она варит знаменитый...
В подъезде горел свет, у батареи стояла какая-то женщина. Достаточно было поворота головы, чтобы Вера поняла – кто это...
– О-осподи! – мать отшатнулась к стене... – ну, ш-шала-ва, испугала! Лысая-то, а? Эт чего тебя обрили – тиф у тебя, что ли?
Вера молча смотрела на нее...
– Чего выставилась? Не признала?
– Наоборот, – сказала Вера. – Признала сразу.
– Во-о-от... это хорошо... И не делай вид, что не знаешь меня...
– Дитер... – Вера повернулась к своему провожатому... – вы не могли бы переждать этот важный творческий разговор у меня в квартире? Вот ключ... последний этаж, налево...
Он вгляделся в Катю, неуверенно обернулся к Вере и проговорил:
– Нет. Я бы хотел оставаться.
– Вот-вот, оставайся, – сказала Катя, – ты мне не мешаешь... Я недолго. Я только бы хотела знать – мне что, ни хрена не полагается?
Вера с изумлением уставилась на эту фантасмагорическую женщину, которую не видела несколько лет... Мать располнела, огрузла, волосы красила в цвет воронова крыла, и рысьи светлые ее глаза на фоне черных волос были насыщены пронзительной животной яркостью.
Катя потрясла газетой «Комсомолец Узбекистана», где в идиотской статье местного журналиста о весенней выставке была помещена черно-белая репродукция картины «Илья Иванович гадает!» – и два-три крайне беспомощных абзаца уделено успеху «небезызвестной Веры Щегловой».
– Вот это, говорю... Мне ни хрена не полагается? Ты, значит, картинками будешь торговать, жиреть-наживаться, а я вроде ни к чему отношение не имею?! Мне часть не положена? Я, значит, в тебя тыщи не вкладывала...
Вера расхохоталась. Оборвала смех, вгляделась, наклоняясь, в подъездной темноте, в это возбужденное лицо, и вновь звонко расхохоталась.
– Ты?! – спросила она. – О чем ты? Что ты хочешь?
– Половину! – гордо сказала мать. – По справедливости...
На Веру напал приступ жесточайшего смеха. Это была настоящая истерика. Она хохотала, привалясь к стене подъезда, отирала слезы и опять заливалась неостановимым смехом.
Мать ударила неожиданно и точно: кулаком в лицо. Вера отлетела к батарее, но удержалась на ногах и ринулась на мать.
Они сцепились... Несколько мгновений ошеломленный Дитер видел только мелькание рук, ног, Верину закинутую голову, слышал тяжелое дыхание и подвизгивающий мат той, пожилой, женщины... Наконец он бросился между ними, оттаскивая страшную тетку от Веры, пытаясь схватить и блокировать ее молотящие кулаки... Наконец ему удалось выпихнуть ее из подъезда и захлопнуть дверь. Вера схватила Дитера за руку, и они бегом вознеслись на четвертый этаж.
– Спокойно, спокойно... – приговаривала она нервно, поворачивая ключ в двери... – Кофе не будет хуже ни на йоту, обещаю вам...
В тесной прихожей она включила свет, сказала:
– Проходите в комнату... Это к вопросу о нашем интервью: тут, кроме Советской власти и КГБ, беззащитного художника в собственном подъезде поджидают опасности.
– Какая ужасная женщина! – сказал он, качая головой и все еще тяжело дыша...
– Да уж, не подарок, – согласилась Вера, подходя к зеркалу и ощупывая кровоподтек на скуле. Отдернула руку, поморщилась...
– Вы... с ней знакомы ранее?
– Довольно близко, – сказала она. – Это моя мать.
– О!!! – Дитер какое-то время обескураженно стоял, обдумывая то, что она сказала, наконец осторожно спросил:
– Но... тогда... как получилась... вы, Вера?!
Она обернулась, рассеянно ища на полке флакончик с йодом, который всегда здесь стоял, так как ей часто случалось занозить руку со всеми этими подрамниками и прочими деревяшками. Наконец, нашла... Теперь надо было найти и ватку...
– Когда-нибудь расскажу, как я получилась... Тут не обошлось без святого духа, частенько поддатого...
– Пустите, я! – сказал он, забирая у нее из рук ватку с йодом и осторожно промакивая ссадину на ее лице... – О-о... боюсь, вот это красное под бровью завтра станет э-э-э... зеленяк?...
