Захар Прилепин - Обитель
— Шлабуковский, прекратите ваш припадок удушья; когда вы наконец научитесь смеяться вслух, — донимал его Мезерницкий, но, похоже, они были настолько дружны, что вправе были не обращать друг на друга внимания.
— У вас там шарлотка подгорает, — сказал Шлабуковский с большим достоинством и поставил трость в угол, положив сверху перчатки.
— Чёрт! — сказал Мезерницкий по поводу шарлотки; владычка Иоанн перекрестился, Мезерницкий выпил залпом свою дрянь, Артём понял, что ему тоже пора, но спросил у Шлабуковского: «А вы?» — тот оглядел стол и ответил: «Чуть позже!» — с таким видом, словно через семь минут должны будут принести его любимое шампанское 1849 года.
Артём выпил. Чувство было такое, словно ему плеснули в рот и заодно в глаза краску, перемешанную с кислотой, — это не глоталось, но жгло и душило.
Некоторое время он пребывал в лёгкой уверенности, что сейчас умрёт.
Открыл рот, попытался выдохнуть: воздух исчез.
Чудом появился Мезерницкий, будто знавший заранее, чем дело закончится, — в руках он нёс сразу четыре кружки ячменного кофе.
— А вот, а вот, — засуетился он около Артём. — А запить. А остыл уже.
Артём скорей сделал глоток: разбавил краску.
Но, удивительно, воздух едва начал проникать, а на душе уже становилось теплее и будто бы чище.
Владычка Иоанн смотрел на него, как на родное дитя, и, едва Артём вздохнул — батюшка и сам задышал.
Он обладал удивительным качеством — ни с кем не разговаривая, поддерживать всякий разговор: настолько полным понимания и вовлечённости был его взгляд.
Мезерницкий опять ушёл и вернулся с блюдом, на котором располагалось что-то пышное и очень ароматное, несмотря на то, что чуть подгоревшее, — видимо, та самая шарлотка.
— Бог ты мой, а я и не поверил, — всплеснул руками Василий Петрович. — Думал, шутка. Как же вы её приготовили, голубчик?
— На Соловках, как мы знаем, возможно всё, — отвечал Мезерницкий, ставя блюдо на стол, который поспешно пришлось освобождать — бутылки и склянки разноцветно зависли на вытянутых руках гостей, по-птичьи подыскивая себе место, — и лишь когда всё спиртное и съестное обрело некоторый покой, честно рассказал: — Купили сушеную дикую грушу, Василий Петрович — уже полдела. Нашли масло и повидло. Тюлений жир. Наконец, чёрные сухари. И вот вам — угощайтесь. Артём, ещё по одной? Тут все непьющие.
— Под шарлотку я всё-таки рискнул бы, — сказал Василий Петрович.
— Ну так рискнём! — сказал Мезерницкий и налил себе с Артёмом по второй, а Василию Петровичу — прорывную.
— Артём, — сказал Василий Петрович чуть патетично, хотя в глазах его было наглядное лукавство, — мы с вами столько…
— …Ягод съели, — подсказал Артём.
— Да, — согласился Василий Петрович, будто бы даже охмелевший заранее. — И ни разу ещё не выпили. Непорядок!
— Выпьем не раз ещё, — сказал Артём, тоже немного — насколько умел — расчувствовавшийся.
— Думаете? — очень серьёзно спросил Василий Петрович, словно Артём знал нечто, ему неизвестное.
— Думает! — ответил за него Мезерницкий, уставший их ждать со стаканом в руке. — Ergo bibamus! — и сам себе перевёл с латыни: — Следовательно, выпьем!
И выпил.
Артём во второй раз потерял воздух и снова застыл в его ожидании. Василий Петрович на удивление легко перенёс употребление ещё более, казалось бы, злого, в чёрных лохмотьях напитка, и поспешно искал младшему товарищу кружку ячменного кофе, заодно самовольно отломил ему — но не себе! — кусочек ещё не тронутой шарлотки.
Тем временем Мезерницкий заставил всех на минуту задуматься.
— Знаете ли вы, мои образованные друзья, что выражение «ergo bibamus» — «следовательно, выпьем» — позволяет прекратить любой спор и любую фразу превратить в тост?
Артём сначала выпил глоток кофе, а потом уже попытался осознать смысл сказанного. Внутри его песочными волнами осыпалось сознание и подступал тяжёлый хмель.
— Граков, будешь пить? — спросил Мезерницкий как бы в качестве примера, подтверждающего его слова.
— Вы же знаете, я не пью, — сказал Граков чуть напуганно.
— …Я не пью, ergo bibamus! — завершил Мезерницкий и действительно ещё разлил по одной.
— Милый ты мой, дай же ты ребёнку отдышаться, как с цепи сорвался! — не удержался тут владычка Иоанн.
— Да! — осушив третью, воскликнул Мезерницкий. — Именно!..С цепи сорвался, ergo bibamus!
Все захохотали, и владычка тоже тихо засмеялся, прикрывая глаза рукой.
— Так решительно не получится разговаривать, — пожаловался со слезой в лукавом голосе Василий Петрович и, естественно, тут же попался на крючок.
— …Решительно не получится разговаривать, ergo bibamus!
Пришлось пить ещё одну.
Все застыли, как дети в игре, переглядываясь и сдерживая смех; у Артёма внутри неожиданно стало сладко-сладко: и Эйхманис, и красноармеец Петро, и тюк с одеждой, и десятник Сорокин с потными подмышками, и эта сука ушли сначала далеко-далеко, а потом всё та же сука, перевернувшись в мягком и чарующем воздухе, вернулась обратно, и он неожиданно почувствовал её запах, и её дыхание, и её обветренные губы…
Остальные между тем пытались найти хоть какое-то слово, которое не способно было бы привести к немедленному употреблению радужного алкоголя.
Мезерницкий, то ли сурово, то ли смешливо, осматривал гостей, как бы пребывая в засаде, но одновременно нарезая шарлотку. Ногти у него на этот раз, заметил Артём с удовлетворением, были чистые и стриженые.
«Именины же!» — пояснил он себе.
Владычка Иоанн, кажется, готов был прочесть молитву перед принятием совместного ужина, но, видимо, всерьёз опасался немедленно услышать про ergo bibamus.
— Как я вас, — строго, но с иронической, всех расслабившей модуляцией в голосе сказал Мезерницкий. — Говорить, однако, можно о чём угодно! Просто результат любого спора предопределён!
И все разом, будто желая вдосталь наобщаться, пока их не поймали за рукав, заговорили.
* * *— …Я был в Крыму: ещё дамы, ещё эполеты, но ничего этого уже нет, эта жизнь умерла!.. Есть мёртвые города — где уже никто не живёт и лишь руины. А это был мёртвый город с живыми людьми! — говорил Мезерницкий, который как-то странно пьянел: как будто его обволакивало тёплое, чуть туманное облако — оно глушило любые звуки, и каждое слово давалось ему с некоторым трудом. — Грустно? Грустно! Но отчего же нам не грустить сейчас — всего этого тоже скоро не будет.
— Чего? — не понял Шлабуковский.
— Всего, — и Мезерницкий развёл руками. — Рот, баланов, леопардов, десятников, Эйхманиса… ничего! Вы не понимаете, что мы из одного мифа тут же перебрались в другой? Троя, Карфаген, Спарта… Куликовское поле, Бородино, Бастилия… Крым, Соловки. Понимаете?
