Джойс Оутс - Сад радостей земных
Из-за угла вывернулся грузовик, неспешно покатил по самой середине улицы. Клара сидела, согнувшись над баранкой, густые волосы падали на глаза, и сквозь них она увидала: грузовик ведет один здешний фермер. Сзади в кузове, свесив ноги через край, сидят парни – работники с фермы. А жара давит, наваливается со всех сторон… Клара вновь попыталась завести машину.
– Не ладится у вас? Может, подпихнуть?
Фермер остановил свою машину рядом с Клариной, высунулся из окошка и заглянул к ней в кабину. Круглая, тупая, дочерна загорелая рожа, сам весь волосатый, из ворота рубахи, из-под рукавов торчит мохнатая шерсть… У Клары от одного его вида скулы свело.
– Э, да это наша деточка Клара? – сказал он. – И в новенькой машине? Может, тебя кой-куда подпихнуть?
– Иди к чертям, – сказала Клара.
Парни в кузове забарабанили кулаками по крыше кабины, весело заржали, заорали что-то. Водитель ухмыльнулся – рот до ушей; Клара не стала слушать, что он там болтает, перебила бешено:
– Иди ко всем чертям, толстозадая сволочь, сукин сын!
Ошарашенные парни на минуту замолчали. Клара лихорадочно нащупала зажигание, и на этот раз мотор заработал.
– Это чья ж машина, а? – заорал кто-то. Все, кроме Клары, чем дальше, тем больше веселились, прямо ликовали. – А детеныш чей? Чье дитятко?
Клара нажала стартер, и машина рванулась с места. Над шоссе мерцал знойный воздух, словно призраки плясали, старались сбить ее с пути. Еще минута – и все останется позади и она будет в безопасности. Больше уж такое не повторится. Сволочи, подлецы, думала она, яростно, до боли сжав губы; вывела машину на середину улицы, еще немного, и она выедет из города… и тут что-то ударило в крышу. Ком глины, кинутый вдогонку, разбился об нее и разлетелся во все стороны. Клара хотела было прибавить газу, но невольно оглянулась, просто не могла удержаться. За машиной бежал брат Кэролайн, он уже замахнулся и, как раз когда Клара встретилась с ним взглядом, запустил в заднее окошко новым комом грязи. Зеваки захохотали. Парни из грузовика соскакивали наземь. Брат Кэролайн подбегал все ближе.
– Брысь! – орал он. – Брысь отсюда! Пшла! – будто гнал со двора приблудную кошку.
Мотор работал вхолостую, Клара застыла за рулем, она вся изогнулась, чтоб видеть своих врагов – и этих мальчишек, и подбегающих парней… их притягивало что-то, что появилось в ее лице – лихорадочное, затравленное.
– Брысь! Убирайся отсюда, вонючка! Клара вонючка! – вопил мальчишка и, подбежав вплотную, забарабанил кулаками по боку машины.
Ей надо бы секунду выждать, собраться с мыслями, но она разом распахнула дверцу и выскочила. Обежала машину кругом и с разбегу налетела на мальчишку. Ему было лет двенадцать, и ростом он был не меньше Клары. Но она так налетела на него, что застигла врасплох, и он отшатнулся, раскрыл рот.
– Дрянь, ублюдок! – закричала Клара. Она кричала, и толкала его, и впилась ему в лицо ногтями. Остальные с жадным любопытством обступили их, а Клара в бешенстве осыпала брата Кэролайн градом ударов, и, когда он немного опомнился и размахнулся, чтобы дать сдачи, она была наготове и отбила удар, кулаком изо всей силы стукнула мальчишку по мякоти в сгибе локтя. – Я тебе покажу! – пронзительно кричала она. – Я тебя убью!
Она никак не могла угомониться, что-то нарастало в ней, точно безумие, толкало вперед, она все наскакивала на мальчишку, так что он уже едва держался на ногах и только отчаянно отругивался. Как в бреду, увидела она его лицо, исполосованное кровавыми царапинами, и опять набросилась на него, вцепилась обеими руками в волосы, рванула так, что он зашатался. Изо всей силы пнула его между ног, и он, скорчившись, повалился наземь.
– Вот тебе! Получай!
Она обернулась и насмешливо, с вызовом оглядела их всех, волосы ее растрепались, рассыпались по плечам, все лица вокруг слились для нее в одно, неузнаваемое и ненавистное… и вот она снова за рулем и нажимает на газ. Никто не пытался ее остановить.
Если Ревир когда-либо и узнал об этой истории, он ни слова Кларе не сказал, а она-то, уж конечно, промолчала. Она сидела на полу, играла с малышом и забывала пережитое унижение, завороженная его лицом, неловкими взмахами ручонок, и не могла надивиться, как в сыне Лаури, в этой крохе, повторилось все, что было таким сильным, жестким, непреклонным в самом Лаури. Пускай на нее сыплются обиды и оскорбления – это пустяки, ради сынишки она все снесет, она готова опять через это пройти, хоть сто раз, наплевать!
– А нам на все наплевать! – шептала она ему. И мурлыкала себе под нос:
Он поездом едет, летит самолетом повсюду по белому свету…
Она набиралась терпенья у малыша (он ведь не спешит расти), у вечно сонливой кошки, у дней, что неспешно переходят в ночи, и у времен года, которые так размеренно, неотвратимо сменяют друг друга, и сама ощущала, что погружается в какую-то бездонную глубь, где не то чтобы охватывает совершенное бездумье, но все чувства, все волнения любви и ненависти сплавляются в одну упрямую силу. Вспоминалась ярость, которая горела в отце, но ни разу не обратилась на что-либо понятное и осмысленное, вспоминалась неутолимая тревога, что снедала Лаури, гнала его с места на место, не давала роздыха и покоя…
Этот странный душевный голод терзает только мужчин, ее он не касается. Она их не понимает. Разве что изредка задаст Ревиру какой-нибудь безобидный вопрос о его доме:
– А там у вас тоже такие сквозняки? А когда в доме грудной, у него отдельная комната?
Ей представлялось нечто необъятное, неизведанное – огромный каменный дом, окруженный старыми вязами, ему уже сто лет, а он куда лучше новых домов, конечно же, все в нем просто замечательное. Джуд как-то рассказал, что на хлебных амбарах большими черными буквами выведено РЕВИР, это поразило Клару до глубины души. Она закрывала глаза и пыталась вообразить, каково это – увидеть свое имя, написанное вот так на стене. Просто не укладывается в голове, что человек, который сейчас на кухне, в этом старом доме, смотрит, как она играет с ребенком, и тот, у кого свои амбары и на них написано его имя, – это один и тот же человек. Просто не верится! Как один-единственный человек может столько всего охватить? И наоборот – как нечто огромное, всем видное имя на стене, может уместиться в этом человеке? Правда, он рослый и сильный, но все равно он слабый – оттого, что любит ее.
Она спрашивала Ревира, есть ли его сыновьям где играть возле дома? Сильно ли они выросли? Есть у дома крыльцо, где можно посидеть летним вечером? А громоотвод есть? А уютный садик? А камин? А кухня чистенькая и уютная или большущая, как тут у нее, и там тоже гуляют сквозняки?
Миновала зима, и весной Клара опять начала мечтать о Лаури. Может, он уже возвращается? Порой она часами бродила с малышом вокруг дома, глядела на дорогу и ждала, сама не зная чего. А в минуты, когда понимала, чего ждет, искренне возмущалась: в ее жизни теперь нет места для Лаури. Ни от чего этого она ради него не откажется. И все-таки она смотрела на дорогу и ждала, и порой по ночам вставала, плохо соображая спросонок, и пыталась разобраться в своих мыслях: что же за сила скрыта в ее теле, какие в ней таятся непонятные, темные глубины, где нет ни имен, ни лиц, ни воспоминаний, только страсть, которая не желает мириться с неторопливым течением будней?
