Ирвин Шоу - Вечер в Византии
— Я должна перед тобой извиниться. Когда я писала тебе письмо, то так спешила, что ничего не сказала о твоем сценарии. Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я от него в восторге и должна была тебе сказать.
— У тебя другое было на уме.
— Конечно, ты вправе иронизировать, — смиренно сказала она. — Во всяком случае, я в восторге. И Йен тоже. Он хотел, чтобы я тебе это сказала.
— Вот и славно.
— Он уже разговаривал с мистером Томасом. Их мнения о сценарии во многом схожи. Они оба уверены в успехе.
— Вот и славно, — повторил Крейг.
— Конечно, мистер Томас обо мне еще ничего не тает. — Она замялась. — Йен боится, что из-за меня ты будешь против него. Я имею в виду, против того, чтобы он работал над сценарием. — Она хотела услышать, что Крейг на это ответит, но тот молчал. — Я сказала Йену, что ты слишком благороден, чтобы становиться ему поперек дороги только из-за того, что… — Она не договорила.
— Я уже не тот благородный человек, что был на прошлой неделе, — сказал Крейг.
— Йену страшно нужна работа, — сказала Энн. — Он говорит, что без нее он не чувствует почвы под ногами. Он был в ужасном положении… Ты ему не откажешь, папа, правда? — Она уже умоляла.
— Нет, не откажу, — сказал он.
— Я так и знала. — Она сказала это тоном маленькой девочки, которой папа обещал веселую загородную прогулку и для которой не существует ни больниц, ни боли, ни крови. — Йен сейчас внизу. Он очень хотел бы прийти сюда и поздороваться. Он ужасно тревожится за тебя. Можно, я позову его? На минутку.
— А шел бы он… — выругался Крейг. Энн ахнула от неожиданности. Если ему не изменяет память, он еще ни разу при ней так не бранился.
— О папа! Как можешь ты быть таким несправедливым? — Она резко повернулась и выбежала из комнаты, «Ничего, она уже большая, — думал Крейг, погружаясь головой в подушки. — Знает все бранные слова. Я, пожалуй, переберусь в общую палату. Туда не пускают посетителей».
Вечером того же дня его оперировали. Анализы показали, что у него возобновилось внутреннее кровотечение, хотя оно и не было столь обильным, как в ту ночь в отеле. Медленное, опасное, истощающее кровотечение, источник которого невозможно определить.
Пока ему брили грудь и живот и еще не сделали предоперационную инъекцию морфия, он ясно сознавал, что не боится. «Пятьдесят на пятьдесят», — сказал доктор. Более справедливых условий игры человек не может требовать.Лица появлялись и исчезали, мимолетные, молчаливые, едва различимые, точно окутанные туманом, — Мэрфи, Томас, доктор Гибсон, уклончивые, не предостерегающие и не подбадривающие; его жена, его дочь Марша, неестественно полная и плачущая; Гейл Маккиннон, свежая, как после морского купания; Констанс, суровая до неузнаваемости; Эдвард Бреннер… Но Эдвард Бреннер умер. Уж не во сне ли он всех их видит? Заговорил он только однажды. — Марша, — сказал он, — до чего же ты располнела».
Он чувствовал острую боль, но сдерживал стоны. Африканцу со шрамами из салона первого класса это было бы непонятно. Бремя Белого Человека. Он держался стоически, ждал очередной — раз в четыре часа — порции морфия и не требовал больше. Кто сказал, что стоицизм бесполезен? Во всяком случае, не его друг.
Рабочие сцены, все в белом, вносят реквизит — шприцы, кровь. Осветительную аппаратуру передвинули на другое место. В ушах раздавался шум морского прибоя. Он просыпался. Засыпал. Лица появлялись и исчезали, каждое — со своими претензиями. Где Йен Уодли, этот расхлябанный вероломный человек? Где Белинда Коэн в платье цвета электрик? Какие еще чеки она принесла ему подписать? Еще врачи. Лучший специалист в стране. Тихие голоса медиков, шепот за спиной. А белокурая скандинавка с опытными руками так больше и не появлялась. Увы.
Сколько дней прошло с тех пор, как он уехал из Мейрага? Какой напиток заказывал он на terrasеe маленького ресторана с видом на гавань Кассиса? Что рассказала та девушка о своей матери? Он мог сидеть в постели и даже есть, но температура не спадала. Утром — около ста одного, вечером поднималась до ста трех с половиной. Над головой его висел пластиковый пакет, день и ночь питавший организм антибиотиками. То ли от жара, то ли от антибиотиков (или от того и другого вместе) у него мутилось сознание, он начал терять ощущение времени и уже не помнил, давно ли находится в больнице. Врачи молчали, но Крейг видел, что они обеспокоены: что, если это какой-то совсем новый вид больничных бактерий, против которых медицина пока еще бессильна? Доктор Гибсон запретил все посещения, и Крейг был ему благодарен. Доктор Гибсон сказал, что если нормальная температура продержится трое суток, то его выпишут. А пока что Крейг смотрел сонными глазами на экран телевизора, который вкатили ему в палату и поставили в ногах койки. Преимущественно он смотрел бейсбольные матчи. Приятно смотреть на парней, быстро бегающих по залитой солнцем зеленой лужайке. Было хорошо видно, когда они выигрывали, а когда проигрывали. Крейг читал как-то об одном убийце, осужденном в штате Массачусетс, — тот тоже смотрел по телевизору в своей камере бейсбольные матчи и жалел только о том, что так и не успеет узнать, выиграла ли вымпел его любимая команда «Доджерс».
«Интересно, — подумал он, — узнаю ли я, кто выиграет в этом году вымпел».
Все же Мэрфи сумел убедить доктора Гибсона, что ему непременно надо увидеть Крейга. У Крейга уже два дня было приличное самочувствие. Температура понизилась до девяноста девяти градусов утром и до ста двух — вечером. Мисс Балиссано по-прежнему отказывалась сообщать ему температуру, но доктор Гибсон был не так строг.
Лицо Мэрфи, когда тот вошел, сказало Крейгу не меньше, чем зеркало: выглядит он ужасно. После операции он ни разу не взглянул на себя в зеркало.
— Я должен был с тобой увидеться, Джесс, — сказал Мэрфи. — Завтра мне придется вылететь за Западное побережье. Дела все накапливаются, так что мне надо быть там.
— Конечно, Мэрф. — Собственный голос показался Крейгу слабым, старческим.
— Три недели — это максимум. Больше я не мог посвятить Нью-Йорку.
— Это я столько здесь пролежал? — спросил Крейг. Мэрфи с удивлением посмотрел на него.
— Да.
— Долго.
— Да. И врачи не хотят говорить, когда ты отсюда выберешься.
— Они не знают.
— Гибсон говорит, что ты не сможешь работать по крайней мере полгода. Даже если завтра тебя выпустят.
— Знаю, — сказал Крейг. — Он и мне это говорил.
— Томас не может ждать, — сказал Мэрфи. — Через месяц он должен начать съемки — иначе в этом году не закончит. Из-за погоды.
— Из-за погоды. — Крейг кивнул.
— Они с Уодли работают по восемнадцать часов в сутки. Томас говорит, что у Уодли действительно здорово получается. Говорит, что ты просто ахнешь, когда увидишь окончательный вариант.
