Иэн Макьюэн - Искупление
Санитары приносили со складов огромное количество нового оборудования и перевязочных материалов, которые требовалось распаковать, инвентаризировать и разложить по местам, — бинты, лотки, шприцы для подкожных инъекций, три новых автоклава и множество упаковок с надписью «Пакеты Баньяна», назначения которых им пока не объяснили. В отделении поставили новый металлический шкаф для лекарств и — разумеется, после троекратного мытья жесткой щеткой — набили его препаратами. Шкаф запирался на ключ, ключ хранился у сестры Драммонд, но однажды утром, когда шкаф оказался открытым, Брайони заметила в нем ряды коробок с ампулами морфия. Когда ее посылали по разным поручениям, она видела, что такие же приготовления ведутся и в других отделениях. Одно было уже полностью освобождено и сияло чистотой в безмолвном ожидании. Задавать какие бы то ни было вопросы запрещалось. Отделения, располагавшиеся на верхнем этаже, в целях защиты от бомбежек были закрыты год назад, сразу после объявления войны. Операционные располагались теперь в полуподвале. Окна нижнего этажа завалили мешками с песком, все слуховые окна зацементировали.
Армейский генерал в сопровождении полудюжины врачей совершил обход больницы. Никакие церемонии во время этого обхода не соблюдались, даже тишины никто не требовал. Рассказывали, что обычно во время подобных важных визитов линия носа каждого больного обязана была совпадать с центральной складкой на отвороте простыни. На сей раз готовиться не было времени. Генерал, кивая и что-то бормоча, проследовал со своей свитой через отделение и вышел.
Тревога нарастала, но строить предположения было некогда, да это и официально было запрещено. Если стажерки не находились на дежурстве, они слушали лекции, присутствовали на практических занятиях или самостоятельно штудировали учебники. За их питанием и сном наблюдали так, словно они были ученицами Роудин-скул[31] первого года обучения. Когда Фиона, девушка, спавшая на кровати, соседней с кроватью Брайони, отодвинула тарелку, заявив, не обращаясь ни к кому персонально, что она «органически не в состоянии» есть овощи, сваренные в бульоне из кубиков «Оксо»,[32] сестра-хозяйка из корпуса сестер милосердия имени Флоренс Найтингейл стояла над ней до тех пор, пока тарелка не опустела. Фиона была подругой Брайони; в дортуаре в первый же день обучения она попросила Брайони срезать ей ногти на правой руке, поскольку, как объяснила, не могла держать ножницы в левой и раньше ей всегда помогала мама. Девушка была рыжеволосой и веснушчатой, что сразу насторожило Брайони. Но в отличие от Лолы Фиона оказалась шумной и веселой. На тыльной стороне ладоней у нее были ямочки, а необъятный бюст служил постоянным объектом для шуток: девушки говорили, что с таким бюстом Фиона обречена когда-нибудь стать старшей сестрой. Ее родители жили в Челси. Как-то ночью она шепотом сообщила Брайони, что ее отец вскоре должен стать членом военного кабинета министров Черчилля. Но когда состав кабинета обнародовали, его фамилии в списке не оказалось, Фиона никак это не объяснила, а Брайони не стала расспрашивать. В первые месяцы учебы у Фионы и Брайони не было возможности разобраться, нравятся ли они друг другу. Обеим было удобно считать, что нравятся. Они были из тех немногих, кто не имел никакого опыта. Большинство девушек уже окончили курсы первой помощи, а некоторые успели послужить в добровольных санитарных отрядах и соприкоснуться с кровью и смертью, по крайней мере они сами так утверждали.
Но развивать дружеские отношения было нелегко. Практикантки постоянно дежурили в отделениях, три часа в день посвящали самостоятельным занятиям, время оставалось только на сон. Расслаблялись они лишь во время чаепития, между четырьмя и пятью, когда снимали с полок, сколоченных из деревянных реек, свои персональные миниатюрные коричневые чайнички и садились чаевничать в маленькой комнате отдыха. Разговоры были осторожными, поскольку сестра-хозяйка присматривала за тем, чтобы все было пристойно. Кроме того, стоило им сесть, как наваливалась усталость, тяжелая, как три ватных одеяла. Одна девушка заснула сидя, с чашкой в руках, и ошпарила ногу. Сестра Драммонд, явившаяся на крик, сочла это прекрасным поводом попрактиковаться в лечении ожогов.
Да и вообще Брайони была закрыта для дружбы. В те первые месяцы она считала, что ей следует ограничиться отношениями с сестрой Драммонд. Та постоянно была рядом: то надвигалась из дальнего конца коридора с каким-нибудь ужасным заданием, то оказывалась за плечом Брайони, долдоня ей в ухо, что она была невнимательна во время подготовительного курса, и вот результат — она не может правильно провести обтирание больного: только после второй смены воды следует давать пациенту намыленную фланельку и влажное полотенце, чтобы он мог «сам закончить процедуру». Душевное состояние Брайони менялось чуть ли не каждый час в зависимости от того, как оценивала ее работу старшая сестра. Каждый раз, ловя на себе взгляд сестры Драммонд, она ощущала холод в желудке. Невозможно было понять, правильно ли ты все сделала. Брайони ужасно боялась навлечь на себя гнев старшей сестры. О похвале не могло быть и речи. Самое большее, на что можно было рассчитывать, — это отсутствие замечаний.
В редкие моменты, когда она принадлежала себе, обычно в темноте, перед тем как заснуть, Брайони вспоминала призрачный параллельный мир детства, Гертон, чтение Мильтона. Она могла бы сейчас учиться в том же колледже, где училась ее сестра, а не работать в больнице. Но Брайони считала, что в военное время должна приносить пользу. В сущности, она свела свою жизнь к общению с женщиной, которая была на пятнадцать лет ее старше и обладала над ней властью куда более сильной, чем власть матери над младенцем.
Это ограничение, которое прежде всего означало отказ от собственных личных интересов, она приняла на себя задолго до того, как услышала о сестре Драммонд. Урок унижения был преподан ей в первый же день учебы перед лицом всего класса. Вот как это случилось. Она подошла к сестре-наставнице, желая вежливо указать, что в ее имени на нагрудной карточке допущена ошибка: она «Б. Толлис», а не «С. Толлис».
Ответ прозвучал спокойно и невозмутимо: «Вы называетесь и будете называться впредь так, как здесь написано. Меня не интересует ваше настоящее имя. А теперь сядьте, пожалуйста, на место, сестра Толлис».
Девушки посмеялись бы, если б посмели, потому что у всех на карточках был один и тот же инициал — безличное «Н», но они почувствовали, что веселье не встретит одобрения. Тогда они слушали лекции по гигиене и учились делать обтирания на манекенах в натуральный рост человека — миссис Макинтош, леди Чейз и малыше Джордже, неотчетливо выраженные половые особенности которого позволяли использовать его и в качестве девичьего манекена. То было время, когда они привыкали к бездумному повиновению, учились носить подкладные судна стопками и усваивали основное правило: никогда не слоняться по отделению с пустыми руками. Физические нагрузки помогали Брайони сузить мыслительный кругозор. Высокий, туго накрахмаленный воротник безбожно натирал шею. Из-за необходимости десятки раз в день мыть руки хозяйственным мылом под обжигающе ледяной водой у нее огрубела и потрескалась кожа. Туфли, которые пришлось купить за собственные деньги, отчаянно сдавливали пальцы. Форма, как любая казенная одежда, лишала индивидуальности и требовала постоянного ухода — приходилось каждый день заглаживать складки, прикалывать капор шпильками, вытягивать швы, чистить туфли, следить, чтобы не стоптались каблуки, — и это постепенно отодвигало на второй план прочие заботы. К тому времени, когда девушки были готовы начать практику в отделениях под руководством сестры Драммонд и подчинить себя рутине жизни «между подкладным судном и „Боврилом“[33]», воспоминания о прежней жизни поблекли и стали почти неразличимы. Головы практиканток оказались в определенном смысле пусты, система защиты рухнула, так что им ничего не стоило признать безоговорочный авторитет старшей сестры. Она заполняла их опустошенные умы, не встречая никакого сопротивления.
