Стивен Фрай - Как творить историю
– Так в чем тогда дело? Вы думаете, что мне пересадили на пальцы чужую кожу? Что я некая разновидность клона? Что именно?
Хаббард не ответил, он лишь раскрыл маленькую записную книжку и внимательно просмотрел несколько ее страниц.
– Как вы поладили с профессором Тейлором? – спросил он.
– Поладил? Не понимаю, о чем вы. Он, как и вы, задал мне кучу вопросов. Сказал, что тревожиться не о чем. Что мне придется пройти кое-какие обследования.
– Как вы полагаете, чем занимается здесь профессор Тейлор?
– Простите?
– Англичанин в Америке, это ведь довольно странно. Что, по-вашему, он здесь делает?
Вопрос заставил меня задуматься.
– Невозвращенец? – предположил я. – Европейский диссидент, что-то в этом роде?
– Невозвращенец, – попробовал слово на вкус Хаббард. – А как насчет вас? Вы тоже европейский невозвращенец?
– Я не европеец.
– Вы говорите, как европеец, Майки. И родители у вас европейцы.
Я в отчаянии свесил голову:
– Так кто я, по-вашему? Шпион?
– Это вы нам скажите.
Я изумленно уставился на обоих:
– Вы серьезно? Я хочу сказать, что же это за шпион такой – тратит массу усилий, чтобы научиться выдавать себя за самого что ни на есть американского студента, даже отпечатками его пальцев обзаводится, а после начинает разгуливать повсюду, громко изъясняясь на английский манер?
– Может быть, это такой шпион, который не знает, что он шпион, – сказал Браун.
– А это что должно значить?
– Это не значит ничего, – сказал Хаббард, бросив на Брауна неодобрительный взгляд.
– Послушайте, – сказал я, – если вы разговаривали со Стивом, разговаривали с профессором Тейлором, с доктором Бэллинджером, да с кем угодно, вы знаете, что прошлой ночью я ударился головой о стену и с тех пор не в себе. Только и всего. Небольшая потеря памяти, что-то непонятное с речью. Это чудно, но и не более того. Чудно.
– Тогда откуда же, Майки, – сказал Хаббард, – откуда взялись эти имена – Гитлер, Аушвиц, Пёльцль и Браунауна-Инне?
– Наверное, я их где-то услышал. Сам того не осознавая. И, по непонятной причине, удар по голове вытащил их на поверхность сознания. Я хочу сказать, чем уж они так страшно важны? Они же ничего не значат, верно? В них нет никакого смысла. Никто их, похоже, и не слыхал никогда.
– Это верно, Майки. Вне этой комнаты, во всех Соединенных Штатах Америки наберется, я думаю, не больше двенадцати человек, хотя бы раз в жизни слышавших эти имена. Я и сам не слышал их до того, как вы назвали их Стиву нынче днем, во дворике уютного бара на Уизерспун-стрит. Но, знаете, когда мы проиграли запись вашего с ним разговора кое-кому из наших друзей в Вашингтоне, те едва из штанов не повыскакивали. Вы можете в это поверить? Едва не повыскакивали из своих стодолларовых штанов.
– Но почему? – Я в недоумении взъерошил пальцами волосы. – Я не понимаю, почему эти имена могут хоть что-нибудь значить.
Хаббард навострил уши – на подъездной дорожке послышался рокот автомобильного двигателя.
– Извините, Майк. Я скоро вернусь, – сказал он, вставая.
Хаббард кивнул Брауну, вышел и закрыл за собой дверь, а несколько мгновений спустя я услышал, как отворилась входная дверь дома и из вестибюля донесся глухой бубнеж.
Оставшись наедине с Брауном, к разговорам, похоже, не очень склонным, я попытался сообразить, что же здесь происходит.
Профессор Тейлор. Все это должно быть как-то связано с ним. Если Европа и Соединенные Штаты находятся в состоянии «холодной войны», а судя по тому, что я здесь услышал, так оно, похоже, и есть, тогда Тейлор должен быть кем-то вроде проамериканского диссидента. Неким эквивалентом Солженицына или Гордиевского, сумевшим каким-то образом перебежать в Соединенные Штаты. Возможно, он время от времени подбрасывает кой-какие лакомые кусочки ЦРУ – вернее, организации, в которой состоят Хаббард и Браун. Может, Тейлор прослышал о странном старшекурснике, который принялся вдруг изъясняться на английский манер, а побеседовав с ним лично, счел его настолько подозрительным, что порекомендовал своим вашингтонским хозяевам приглядеться к Майклу Янгу.
Да, но как могло случиться, что их заинтересовало имя Гитлера? Я сцепил на затылке пальцы и ладонями сдавил голову, словно пытаясь заставить мозг заработать. Полная бессмыслица.
– Голова болит? – сочувственно поинтересовался Браун.
– Вроде того. – Я посмотрел на него. – Знаете, мигрень, которая начинается, когда вконец запутаешься.
– От вас требуется лишь одно – рассказать все, что вы знаете. А запутываться предоставьте нам… черт, это же наша работа.
– Занятно. – Меня удивило дружелюбие, прозвучавшее в его голосе. – А мне казалось, что вы здесь мистер Плохой.
– Прошу прощения?
– Ну, знаете, старинный метод допроса. Хороший коп и Плохой коп. Вот я и вбил себе в голову, что вы – Плохой.
Браун застенчиво улыбнулся.
– Экая чертовщина, сынок, – с карикатурным западным выговором произнес он. – Я вроде как надеялся, что мы оба ничего себе.
Дверь столовой отворилась, вошел Хаббард.
– Тут кое-кто приехал повидаться с вами, – сказал он и на шаг отступил от двери.
Средних лет женщина с мгновение простояла в дверном проеме, моргая от яркого света, а затем, раскинув руки, бросилась ко мне:
– Майки! Ох, Майки, милый!
У меня отвисла челюсть.
– Мама?
Она, клацая браслетами, приблизилась.
– Лапушка, мы просто заболели от беспокойства, едва обо всем услышали. Почему ты не позвонил?
Я обнял ее, мягкая, напудренная щека мамы прижалась к моей, я не стал разрывать нашего долгого объятия. Волосы ее были выкрашены в ярко-золотой цвет, аромат духов, густой, фруктовый, казался мне чужим, однако это точно была моя мать. Никаких вопросов. Я взглянул поверх ее плеча и увидел мужчину, медленно, прихрамывая, входившего в комнату.
– Господи, – прошептал я. – Отец, это ты? В последний раз я видел его, когда мне было десять. Он не был лысым, изнуренным болезнью, сутулым. Он был сильным, стройным, красивым – таким, каким умерший отец навсегда сохраняется в памяти ребенка.
Отец бросил на меня короткий взгляд.
– Здравствуй, сын, – сказал он и, повернувшись к Хаббарду, кивнул.
– Вы уверены, сэр? – спросил Хаббард. – Совершенно уверены?
– Вы полагаете, я могу не узнать собственного мальчика?
– Конечно, это Майк, – сказала, приглаживая мои волосы, мама. – Что случилось, лапа? Нам сказали, с тобой произошел несчастный случай. Почему ты не позвонил?
Говор их звучал, на мой слух, совершенно по-американски. Мне не хотелось, открыв рот, испугать их моим британским выговором. Я искал слова, которые могли бы прозвучать нейтрально. Слова, в которых было бы не слишком много «р» и «а».
