Александра Маринина - Ад
— А вам-то что? — внезапно окрысилась Даша. — Чего вы в душу лезете?
— Прости, — Кирилл примирительно улыбнулся. — Это действительно не мое дело. Просто я пытаюсь понять, что так достало твою маму, что она решила свести счеты с жизнью. Впрочем, это тоже не мое дело.
Он сделал движение, чтобы встать, и Даша вдруг испугалась, что он сейчас уйдет — и она никогда больше его не увидит. Ей отчего-то не хотелось, чтобы он уходил. И она рассказала ему об отце, которого упорно называла дядей Родиком, о том, что он много лет встречался с матерью, но так и не развелся, о беспробудном пьянстве Лизы, о ее часто меняющихся мужчинах, имен которых порой не знала даже сама Лиза, о зловредной бабке, которая отказалась остаться с ними и помочь, когда заболел маленький Дениска. Кирилл слушал внимательно и сочувственно.
— Позови своего брата сюда, — попросил он.
— Зачем?
— Мне нужно поговорить с вами обоими.
Это Даше не понравилось. Кирилл — ее гость, ее герой, ее детская мечта, и он должен принадлежать только ей. При чем тут Денис? Какое он имеет отношение к этому чудесному, красивому и такому умному мужчине?
— О чем поговорить? — ревниво спросила она.
— О вашей маме.
— Поговорите со мной, — в ее голосе зазвучали умоляющие нотки. — Дениска еще маленький, что он понимает?
— Ну хорошо, — согласился Кирилл. — Но дай мне слово, что ты сама все объяснишь брату.
— Конечно, — с готовностью согласилась она.
— Вам обоим придется проявить терпение и деликатность. Не надо ничего спрашивать у мамы, не надо заводить с ней разговор о том, что случилось. Если она захочет поговорить об этом — она сама вам расскажет, а вы не лезьте к ней с расспросами. Это понятно?
— Хорошо, — послушно, как отличница в школе, ответила Даша.
— Вам нужно быть любящими и заботливыми по отношению к маме. Я понимаю, жизнь у вас с братом была несладкой, мама мало вами занималась, может быть, была жесткой, грубоватой, не давала вам того тепла и нежности, которые вы хотели получить. Я все это понимаю. Но сейчас ей плохо, по-настоящему плохо, ей до такой степени тяжело, что она не хочет жить. И вы, ее дети, единственные люди на свете, которые могут ей помочь. Дайте ей любовь, внимание, ласку, уделите ей время, разговаривайте с ней, не бросайте ее одну. Где мама работает?
— Нигде, — Даша пожала плечами, — она берет работу на дом, набирает тексты на компьютере.
— Вот и посидите с ней рядом, когда она работает, помогите.
— Как же ей помочь? — удивилась девушка. — В четыре руки текст набирать, что ли?
— Вы можете ей диктовать, тогда работа пойдет быстрее, она не будет отвлекаться на то, чтобы разбирать чужой почерк. Помогите с домашними делами. Даша, если человек хочет помочь, он найдет, как это сделать. Главное, чтобы мама постоянно чувствовала, что вы рядом, что вы у нее есть, вы ее любите и дорожите ею. Только так ее можно вывести из депрессии. Она часто гуляет с Денисом?
— Почти никогда, — Даша потупилась и призналась: — На самом деле совсем не гуляет. С ним сиделка гуляет или Юлька, сиделкина внучка. У нее с Дениской любовь.
— Даже так? Пусть Денис попросит маму погулять с ним. Пусть она почувствует, что ему приятно быть с ней, что он в ней нуждается. А ты сама себе одежду покупаешь?
— Ну да. Дядя Родик дает деньги, я иду и покупаю, что мне нравится.
— Почему бы тебе не попросить маму пойти с тобой и помочь выбрать что-нибудь?
— Да ну, вы что! — Даша невольно рассмеялась. — Она выберет, как же! Какой-нибудь прошлый век купит, она же в моде ни черта не смыслит, сама одевается как чучело, и меня так же оденет.
— Ничего, — голос Кирилла моментально стал холодным и металлическим, — пускай она выберет для тебя то, что ей нравится, а ты поблагодаришь и будешь носить. Если ты хочешь, чтобы с твоей мамой все было в порядке, тебе придется пойти на определенные жертвы.
Он встал и двинулся к выходу.
— Вы уже уходите? — огорченно спросила Даша.
— Да, мне пора. Ты дашь мне свой телефон?
— Конечно, — обрадовалась она. — Вы мне позвоните?
— Я бы хотел узнать, как мама. Все-таки она теперь почти моя крестница. О нашем с тобой разговоре ей не рассказывай. И вообще не говори, что я тут с тобой сидел. Привел маму и сразу ушел. И о том, что ты дала мне свой телефон и я буду тебе звонить, тоже не говори, ладно?
— Ладно, — согласилась она. — А почему нельзя говорить?
— Потому что неудавшиеся самоубийцы очень стесняются того, что они сделали. Не нужно им лишний раз об этом напоминать. Маме будет неприятно, что какой-то посторонний человек оказался в курсе ее беды и ее проблем. В общем, не говори — и всё. Мы с тобой будем общаться, но это будет нашим с тобой секретом, нашей маленькой тайной. Договорились?
— Договорились! — радостно подтвердила Даша.
* * *— А этот мужчина, Кирилл, он… — начал было Камень.
— Ну! — радостно подхватил Ворон. — Он самый и есть, на этот раз я его как следует рассмотрел. Теперь уж ни с кем не перепутаю, как бы он ни переодевался и ни гримировался. Ну, мастер, ну, умелец! Одно слово — артист!
— И все-таки мне не верится, неужели можно так менять внешность при помощи одежды и грима? — недоверчиво сказал Камень.
— И еще как! — воскликнул Ворон. — Ты даже представить себе не можешь, какие чудеса они вытворяют.
— Значит, это Кирилл Тарнович спас Лелю от маньяка?
— Ну да. И когда грабитель у Любы сумочку вырвал, тоже он вмешался.
— А кавказец, который выручил Николашу, когда на него наехали?
— Вот тут врать не буду, — Ворон покачал головой. — Не узнал. Но вполне могу допустить, что это тоже он был. И тот мужик, который в день суда над Геннадием наблюдал за Романовыми, тоже он.
— Ну, это уж ни в какие ворота, — возмутился Камень. — Это не проходит.
Ворон нахохлился и сердито сверкнул глазками.
— Почему не проходит?
— Смотри сам: он сказал Даше, что ему сорок семь лет, правильно?
— Допустим, — осторожно согласился Ворон. — И что?
— Какой год это был?
— Две тысячи второй.
— Стало быть, он, — Камень на мгновение задумался, — тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения. Или в крайнем случае пятьдесят четвертого. А суд над Геннадием был в каком году?
— Не помню, — буркнул Ворон.
— Зато я помню, — ехидно улыбнулся Камень. — В восьмидесятом. Выходит, ему было всего двадцать пять — двадцать шесть лет. А ты мне заливал про мужика под сорок. Так что не проходит никак.
— А вот и проходит! Тоже мне, великий математик выискался! — Ворон возмущенно закаркал, брызгая слюной. — Помнишь, я тебе говорил, что мне этот мужик напоминает того, который перед зданием суда сидел, только моложе? Помнишь?
