Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель
Перевернувшись на спину и заложив руки за голову, она погрузилась в свои мысли.
— Я хотела спросить тебя, — произнесла наконец Изабель, — ты недавно мне объяснил, что писатель приукрашивает действительность, а порой описывает вымышленные события, чтобы никто не узнал себя в его сочинениях. Когда я читала твои книги, то сразу же поняла, о ком и о чем идет речь.
— Пожалуй, мне не следовало бы давать тебе их читать. Что же теперь тебя беспокоит?
— Мог бы и догадаться. Ты и в самом деле считаешь, что я — не твоя дочь?
— Да нет, это не так. Канвой рассказа, о котором ты говоришь, стал конфликт с твоей матерью. Впрочем, разве это было для тебя новостью? Что же касается отцовства, так кто же может говорить об этом с полной уверенностью? Конечно, существует внешнее сходство. Но в нашем случае я почему-то его не замечаю, хотя это еще ничего не доказывает. Скажи честно, какая тебе разница?
Она приподнялась на локтях:
— Если бы ты вдруг оказался не моим отцом, я бы очень расстроилась.
— Почему же?
— Потому что я тебя люблю.
Он немного помолчал, рассматривая сломанную веточку, которую вертел в руках:
— Мне приятно это слышать от тебя.
Неожиданно смутившись, он боялся посмотреть в ее сторону. Что же она хотела этим сказать? Задумавшись над природой своих чувств к Изабель, он был вынужден признаться, что, независимо от того, приходилась она ему дочерью или нет, он ничуть не меньше любил бы и желал ее. Подобная мысль еще ни разу не приходила ему в голову и была для него настоящим открытием. Тогда он решился задать вопрос, который мучил его больше всего.
— Ты любишь меня лишь потому, что я — твой отец?
— Конечно нет, а совсем наоборот.
Он снова задумался. «К чему это она клонит? Да нет, мне просто показалось. Обычная вежливость. И теперь по моей вине между нами возникло недоразумение.»
— Тебе не жарко в одежде под таким горячим солнцем? — спросила она.
Он рассмеялся:
— Ты бы хотела, чтобы и я разделся?
— А почему бы и нет? Разве я тебе не рассказывала, как ходила на пляж к нудистам?
И она поведала ему о своем приключении на пляже, о котором часто вспоминала. Он выслушал ее до конца, не перебивая.
— Одно дело смотреть на голых людей, которых ты не знаешь, — сказал он, — и совсем другое, оказаться в подобной ситуации с теми, кого хотя бы немножко любишь или ненавидишь. В последнем случае ты возненавидишь этих людей еще больше. Что же касается социальных различий, ты не считаешь, что по мере того как нагота становится привычной, они так или иначе проявятся?
— Я в этом не совсем уверена.
— Ну, оказывается, моя дочь прирожденная нудистка, — заключил он с улыбкой. — Тебе надо записаться в какой-нибудь клуб. А пока одевайся, пойдем что-нибудь перекусим.
Он искоса смотрел, как она натягивала джинсы и майку, про себя заметив, что девушка не носит нижнего белья.
— Цыганка! — воскликнул он.
— Почему?
— Да так.
Он обнял ее за плечи. И так в обнимку они принялись карабкаться вверх по тропинке. Изабель держалась рукой за пояс отца, словно упиралась, не желая возвращаться домой.
Прошло еще две недели, а они по-прежнему встречались через день по утрам, чтобы вдоволь насладиться последним летним теплом. Поль теперь выбрал другую позицию для наблюдения. Расположившись в тени под деревом, он старался не упустить ни одной детали из картины, открывавшейся его взору на освещенной солнцем площадке. В двух шагах от него Изабель дремала или вела с ним неторопливую беседу. В те дни, когда у нее не было охоты разговаривать, он следил за ее дыханием, наблюдая, как ритмично вздымалась ее грудь, как легонько подрагивала ее кожа под нечаянным порывом ветра. Надо сказать, что это зрелище казалось ему еще более волнующим, чем когда он наблюдал за ней на протяжении дня. Порой ему казалось, что еще ни разу в жизни он не встречал более совершенной красоты. Порывшись в своей памяти, он пришел к неожиданному выводу, что плотская любовь почти не оставляет воспоминаний. Когда он думал о той или иной женщине, которую когда-то любил, то ему на память прежде всего приходили ее слова или же, в лучшем случае, перед ним всплывало ее лицо. Что же касается тела, то тут его память была короткой: линия бедер, лодыжка, тяжелые груди. «И даже эти скудные воспоминания, — думал он, — сохранились лишь благодаря моему писательскому труду». От какой-то женщины осталась лишь одна фраза, записанная когда-то, но теперь, сколько он ни старался, ничего не смог вспомнить, а ведь за этой фразой стоял какой-то определенный период его жизни. Возможно, любовь, которую человек испытывает к кому-то в данный момент, вытесняет воспоминания обо всех, кого он любил в прошлом. Полю нравилось видеть в Изабель настоящую красавицу.
Однажды он высказал эту мысль вслух. Она лишь пожала плечами:
— Подумаешь, я знаю сотню девчонок намного красивее меня. Ты говоришь это к тому, что я — твое творение.
— Мое? Как я мог сотворить такое божественное существо, как ты?
— И все же это так. — И лукаво добавила: — Разве тебе не случалось иметь дело с родителями с весьма посредственной внешностью, у которых были красивые дети? Лично мне такие встречались. А вы с мамой вовсе не уроды, так почему же не могли сделать симпатичного ребенка?
Ему не оставалось ничего, как согласиться с ее мудрыми рассуждениями, ибо они нисколько не шли вразрез с его собственными мыслями. «Мне никогда не обладать женщиной, которую я желаю с такой неистовой страстью. И все потому, что в ней я вижу самого себя, только в женском варианте, именно таким я и хотел бы быть, если был бы женщиной. Для меня словно ожил древний миф о Гермафродите».
— Эй, что это там у тебя на ноге? Вот на той.
Он приподнял ее ногу и исследовал до самого паха. Изабель лежала перед ним голая, прикрыв ладонью низ живота.
— Это смола. И где ты только в нее вляпалась?
И он принялся очищать листьями ее ступню. Глядя на эту маленькую, почти детскую ногу с нисходящей линией пальцев, от большого к маленькому, его охватило какое-то странное чувство, похожее на благоговение. «Ну вот, я уже стал фетишистом. Однако я обожествляю не только эту ногу, но все тело Изабель от макушки до пятки. Это чувство стало для меня чем-то вроде религии». Ему показалось, что после многих лет, проведенных в застенке, запоздалая страсть приоткрыла дверь его темницы, выходившей, как оказалось, в такую же, только более просторную тюремную камеру. Все, что окружало его в этом мире, оборачивалось для него неволей. В конце концов он выбрал для себя одиночество, что причиняло ему гораздо меньшую боль, чем общение с другими людьми. И даже его решение приобрести в этой глуши домик-развалюху, было на первый взгляд вполне разумным, ибо позволяло как-то сводить концы с концами и говорило лишь об одном: «Я нашел место, где могу закрыться от всех на семь замков, спать и пить в свое удовольствие. В Изабель воплотились все мои мечты, ибо она — мое второе „я“, объединившее в себе мужское и женское начало; она представляет собой именно тот идеал, который я искал в одиночестве».
Наконец он опустил на землю девичью ногу, очищенную от смолы самым тщательным образом, и, пододвинув ее к другой ноге, принялся смотреть на дремавшую Изабель и не мог наглядеться. Ему показалось, что тело Изабель покрыто каким-то неземным загаром. Ее кожа нисколько не потемнела, а напротив, на солнце казалась ослепительно белой, но стоило только солнцу скрыться за облаком, как тут же, пропитанная теплом и светом, она начинала отливать золотом. И сейчас, лежа на животе, подставив солнцу свою округлую попку, она повернулась к отцу лицом и улыбнулась.
— Ты смеешься надо мной?
— Нисколько. Я хотела сказать тебе спасибо.
— Нет, ты думала о чем-то таком, что заставило тебя улыбнуться. Так о чем же?
— Так, ни о чем. Если я должна теперь докладывать тебе обо всем, что приходит мне в голову, боюсь, что ты тут же разочаруешься.
— И все-таки скажи.
— Я вспоминала, как в прошлое лето, когда была на море и нечаянно ступила в мазут или деготь, Бернар очистил его ракушкой.
— И все?
— Да, все.
Полю же казалось, что подобная сцена не могла не иметь продолжения. Он упустил из виду наличие прибрежных скал, острой гальки и пляжа с ордой загоравших. Его распалившееся воображение рисовало пустынный остров со сказочным песчаным берегом. Он представил, как Изабель спускает вдоль бедер трусики от купальника перед стоявшим в ее ногах парнем, который в точности повторяет ее движение. Поль уже видел, как этот наглец впился губами в ее жаркий и чувственный рот. «Почему он, а не я? Почему я всего лишь отец, сторож, приставленный к сокровищу, пожилой, грузный мужчина в синей рубахе, прислонившийся спиной к стволу дерева?» И он начал в тысячный раз задаваться вопросом, как могло случиться, что он так неожиданно постарел. Почему это произошло именно с ним? Его поезд давно ушел. И ему осталось лишь одно: смотреть на прекрасную и недоступную Изабель.
