Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2013)
Надеты при этом варежки могут быть на кого угодно.
В «Проверке на дорогах» (1971) они принадлежат мордатому немцу в каске, мотоциклетных очках, с лицом, до очков замотанным шарфом. Чучело какое-то, а не немец! Из детской игры в войнушку. Его большие камуфляжные рукавицы привязаны к поясу и болтаются в кадре не больше секунды, когда этот немец в сцене напряженной дуэли с Лазаревым (Владимир Заманский), думая, что подстрелил противника, неосмотрительно выбирается на дорогу из заснеженного кювета и тут же падает, прошитый автоматной очередью. Потом это чучело, то бишь труп немца, партизаны начиняют взрывчаткой и используют как приманку, дабы подорвать едущий следом немецкий кортеж. «Проверка на дорогах» — партизанский экшн с элементами суровой народной драмы. И еще к тому же — своеобразная советская вариация Притчи о Блудном сыне, где в роли отца — командир партизанского отряда, бывший сельский милиционер Локотков (Ролан Быков), в роли блудного сына — «предатель» Лазарев, попавший в плен, согласившийся служить у немцев, но потом — замученный совестью — добровольно сдавшийся партизанам. А в роли недовольного старшего сына — майор Петушков (Анатолий Солоницын), который требует немедленно пустить Лазарева в расход. Но, несмотря на происки, шантаж и самоуправство Петушкова, Локотков все равно прощает и принимает Лазарева и вместо откормленного теленка и перстня на палец дарит ему пулемет и право умереть геройской смертью за Родину. Финал. Победная медь духового оркестра. Наши танки идут на Берлин. Локотков в застиранной гимнастерке без орденов и медалей, аутсайдер войны, толкает плечом заглохший грузовик и кричит солдатам: «А ну подмогните, сыночки! А ну давай, родненькие!». Настоящий отец! Пусть и полуопальный. Персонаж, сочиненный писателем Германом-папой, на которого сын-режиссер смотрит с восторгом и восхищением.
В «Двадцати днях без войны» (1976) варежки пришиты к телогрейке главного героя — военного корреспондента Лопатина (Юрий Никулин), когда в самом начале фильма он идет по утреннему туманному Феодосийскому пляжу. Длинная панорама. Косо торчащий пляжный грибок. Солдаты, сняв промокшие сапоги, греются у костра. В кадр попадает пожилой усатый солдат, который тащится за Лопатиным и рассуждает, что всем на войне страшно, даже Гитлеру. И еще один — красавец-брюнет, который погибнет через пару минут, во время начавшейся внезапно бомбежки. Рядом друг Лопатина — фотокор Пашка Рубцов (Михаил Кононов), который тоже погибнет, но позже, под Сталинградом… Панорама озвучена закадровым голосом Константина Симонова, по повести которого сделан фильм: «Черт его знает… — мужественно картавит Симонов, — почему вспоминается одно, а не другое. Почему, хотя после этой высадки в Феодосии был потом и Дон, и Сталинград, и два ранения, а в памяти вдруг снова эта зимняя, туманная сырость над морем. И это утро перед обратной дорогой на Большую землю, и этот солдат с его словами про Гитлера…».
Симонов — друг отца, пробивший постановку, очень помогавший Герману после того, как «Проверку на дорогах» положили на полку. Из той же породы, что и отец — сильный, победительный, добрый… И Герман отдает его альтер эго — Лопатину — свои детские варежки, готовый слиться с ним, полностью совпасть с изгибами его памяти, с его мудрым, доброкачественным взглядом на мир. Весь фильм — путешествие с войны на войну. Короткая передышка в тылу, где война — не разрывы бомб и снарядов, а сотни лиц, задетых, раненых, раздавленных, опаленных великой общей бедой. Фабула — пронзительная love story Лопатина и Ники (Людмила Гурченко) — лишь одна из множества человеческих драм, которые вмещает эта картина. И Лопатин тут не столько герой-любовник, сколько чуткий свидетель — чужого горя, надежд, суетности, халтуры, творчества, страхов, усилий… А его реакции — острая боль, сострадание, жалость, брезгливость, восхищение, гнев и даже отнюдь не казенный пафос на митинге на заводе, где он выступает перед истощенными десяти-двенадцатилетними детьми, — эталон человечности (Никулин — актер, который вообще не способен фальшивить). Эти реакции пронизывают мир, охваченный бедой и войной, как прочная нравственная арматура, дающая надежду, что мир этот выстоит, несмотря ни на что. Герман изо всех сил готов в это верить и дает нам увидеть суровую обыденность великой войны глазами идеально-прекрасного человека.
В картине «Мой друг Иван Лапшин» (1984) варежки фигурируют в одной из самых страшных сцен, где из подвала выносят трупы жертв Соловьевской банды. Серый, туманный день. В кадр задним бортом въезжает грузовик. Из подвала, спотыкаясь, выбираются понятые — женщина и мужчина, потом какие-то оперативники в коже с портфелями. Следом выносят два тела. Под серым рядном голые серые ноги, покрытые лишаями. Мертвое серое лицо женщины в одеяле… Трупы грузят в машину. Поодаль стоит пришибленный мужичок, на которого с воплями набрасывается какая-то баба с бидоном: «Разгильдяй! Я же говорила тебе, пробкой затыкай! Весь керосин пролил!», — обычный германовский прием — посторонний, громкий, как выстрел хлопушки над ухом, скандал, отвлекающий от главной трагической темы. Варежки болтаются на рукавах третьестепенного оперативника в пальто с барашковым воротником — одного из тех, кто выносил трупы. Он идет к машине, что-то делает у капота. Мимо него Лапшин (Андрей Болтнев) проходит к своему мотоциклу, садится, газует, говорит спутникам: «Ничего! Вычистим землю, посадим сад и еще сами успеем погулять в том саду!». Это едва ли не ключевая сцена картины, где впервые со страшной, серой обыденной обнаженностью в мир Германа входит абсолютное зло — стихия бессмысленного и беспощадного душегубства, необратимой социальной энтропии. Герои верят, что могут с ней совладать. Автор знает, что все они так или иначе обречены. Сын-режиссер, прежде со всей искренностью стремившийся увидеть мир, уже ставший историей, глазами отцов, теперь как будто бы старше их. Он знает намного больше. Он впустил это страшное знание в свой персональный творческий космос, и его детские варежки уже пахнут трупом.
В картине «Хрусталев, машину!» (1998) пришитые варежки появляются не единожды.
Во-первых, их носит мальчик (Михаил Дементьев) — сын главного героя, блистательного лысого доктора, генерала медицинской службы, начальника клиники, великого нейрохирурга (Юрий Цурило). Варежки фигурируют в сцене, где этот чудный мальчик (на минуточку — альтер эго самого режиссера) вместе с прочими дворовыми пацанами мутузит подростка-еврея (на дворе — борьба с космополитизмом) и заслуженно, но унизительно получает за это от папы по физиономии.
Потом в таких варежках появляется в дымном пристанционном трактире свихнувшийся интеллигент в военной шинели и круглых очках (вылитый Лопатин из «Двадцати дней без войны»). Папиросный дым. Чад. Помятые лица. Тут в «гуще народной» папа-генерал наивно пытается скрыться от неминуемого ареста. Какой-то подонок немедленно хватает генерала за нос. Тот не остается в долгу и прищемляет в ответ нос обидчика. Дуэль двух альфа-самцов: кто кого. А вокруг, посреди всего этого неумолимо сгущающегося глума и бреда, бывший офицер завороженно танцует под гармошку «Танец маленьких лебедей». Ему хорошо, он уже убежал в свое персональное пространство безумия.
А для папы-генерала все только начинается. Взрослый подонок натравливает на него свору жестоких, как гиены, малолеток с кольями и дубинами. Потом папу все-таки арестовывают. Суют в фургончик с надписью «Советское шампанское». «Наливай», — шутит папа и переступает порог фургона. Там пяток уголовников изнасилуют его черенком лопаты в задний проход. И когда генерала выпустят из фургона и он, хрипя, сядет в сугроб, чтобы стереть этот ужас, его шутя притопит конвойный за шутку насчет шампанского: «Не играй с судьбой!». И на все это с тупым безразличием будет смотреть вертухай — в тулупе с пришитыми варежками. Эти самые варежки обнаружатся вдруг у каждого второго урки, включая даже одного из насильников. А потом, когда опущенного генерала отмоют, переоденут в кожаное пальто и, облив одеколоном, повезут на дачу главного Сатаны, на одной из пересадок ему глумливо помашет пришитой варежкой гэбэшник, занимавшийся его возвращением в генеральскую ипостась. Ответственного товарища играет Алексей Жарков — незабвенный Вася Окошкин из «Лапшина». Да, это вроде как он — знает жену генерала: «Она у нас в Унчанске в театре главные роли играла». Жену генерала тут и впрямь играет Нина Русланова, даром, что в «Лапшине» ей не везло ни в любви, ни в театре.
«Хрусталев» полон таких вот намеренных отсылок к предыдущей картине. Но на экране вместо аскетичного быта — валящееся через край «богатство». Вместо стоической порядочности — предательство всех и вся. Вместо мужественных оперативников — клубок гэбэшных опарышей, совершенно неотличимых от соловьевских душегубов, — бессмысленных и беспощадных. А изнасилованный папа-герой, узнав в агонизирующем в куче собственного дерьма старике великого Генералиссимуса, — в шоке, рабски целует его полумертвую руку.
