Пилип Липень - Ограбление по-беларуски
— Эй, мисс!
Она молчала, не двигалась, и Рыгор пошёл к ней по песку. Шаги вминались, оставляли ямки. Она устало подняла голову — серые близко посаженные глаза, полные губы, нежно-тонкий нос.
— Вас подвезти?
— Отвали, мужик, — её голос был насмешливо-мальчишеским.
— Эй, бросай это дело! Помрёшь тут без еды. Шутка ли — пустыня кругом. Поехали со мной, я еду на запад, в Феникс.
— Ну и напрасно едешь. Только время зря потеряешь.
— А на что мне его ещё тратить? — Рыгор засмеялся.
— Ищи свой камень, — серьёзно сказала она.
— Кастанеды начиталась, что ли? У меня один знакомый был, вместе в баню ходили, так он тоже всем этим увлекался. Кактусы, камни, сны и всякая такая лабуда. Так знаешь, чем он кончил? — Рыгор сделал заинтересовывающую паузу.
— Чем? — спросила неуверенно.
— Бросил жену и двоих маленьких детей.
Удачный экспромт: она вздрогнула и смотрела уже испуганно. Рыгор, с видом бывалого спасителя от несчастий, протянул ей обе руки, и она подняла свои навстречу. Тёплые. Подобрала ноги, напрягла спину, встала и коротко улыбнулась. Рыгор не отпускал её рук — и в этот момент, когда они стояли лицом к лицу, держась за руки, по ним вдруг побежал мощный ток, дрожь, восторг! Сильнее насморка, сильнее Шуберта: третье прозрение!
Они вдруг слились и распались, степь растворилась, небо свернулось и развернулось. Они вдруг оказались на берегу моря, под зелёным зонтом. Она сидела спиной к нему, приложив ладошку козырьком ко лбу, смотрела на дымок парохода. Солнечные очки. Косточки позвоночника под золотой кожей, приставшие песчинки. Бледный след от купальника. Соломенная корзинка с вином и бисквитами. Тууууу — отдалённо гудит добрый пароход. Они вдруг оказались на постели, он кашлял под пледом, а она сидела в ногах и гладила его колено, подвигала поднос с мёдом и горячим молоком. Взгляд любви. Как приятно кашлять, когда на тебя смотрят, когда тебе двигают. Нащупывают твою руку под пледом. Морщится белая пенка на молоке. Они вдруг оказались у ёлки с красными шарами, со снегом, с синими вечерними сугробами. Дети зажгли бенгальские свечи, крутят огненные эллипсы, восьмёрки, хохочут. Вязаные шапки, шарфы. Ноги мёрзнут сквозь сапоги, надо весело притопывать и громко петь. Восьмёрка — знак бесконечности. Подарки в красной бумаге, бумага пахнет глянцем. Они вдруг оказались в осеннем лесу, шли по сухим листьям, а потом пустились бежать. Шорох и шелест. К обрыву, к озеру! Съехали по песку вниз, к прозрачной воде. Бревенчатый причал. Жёлтый берёзовый остров, тишина. Птицы делают круг над деревьями. Держать за плечи. Они вдруг оказались на кухне, она вытягивала высоко вверх руку с сосиской, собака служила, он счастливо улыбался, обнимал за ноги. Дымилось какао, стыл вишнёвый пирог. Они вдруг оказались под дождём, под плащом, спешили под крышу, перепрыгивали через лужи, летели струи и брызги, плаща не хватало, футболки липли, смеялись друг другу мокрыми лицами. Они вдруг оказались в темноте, только глаза и зубы, только осязание. Они вдруг спали, ели, знали, были.
Они вдруг увидели того, кто всё это делает, держит своей рукой — его глаза. Ни добрые, ни злые — но любопытные, как у ребёнка, забавляющегося с жуком. Знакомые! Рыгор уже почти ухватил черты, почти понял, кто это — но тот смазывался, ускользал в сторону. Но сейчас Рыгор был силён, а огромная рука смягчилась; судьба остановились и ослабла. Материя теряла твёрдость и плотность, просвечивала чем-то иным, до чего можно было дотянуться. Америка стремительно сжималась, прерии, горы, города превращались в песчаные морщины под ногами. Как сквозь запотевшую плёнку парника, сквозь небо проступал Партизанский проспект, проявлялись башни вокзала. «Эй, ты! Что ты делаешь! Зачем ты дурачишь нас!» — кричал Рыгор в те глаза, задрав голову. Он отпустил руки девушки, потянулся — сорвать, скомкать пелену! Последний покров, за которым — полная ясность, пусть и пугающая.
Но без рук, замкнутых в кольцо, всё стало возвращаться. Морщины раздвигались, унося его сероглазую подругу прочь, плёнка сливалась с небом, пропадал проспект, пропадали башни. В гневе Рыгор ринулся куда-то вперёд, без дороги, перескочил через растущие горы, провалился по щиколотку в тёплую воду, застрял, дёрнулся, потерял равновесие. Веером разлетелись брызги. Бежал дальше, бежал, пока под ногами снова не стало сухо. Травы, заросли молодых кустов. Запутался в низких ветвях цветущей сакуры, рванулся. Рассыпались белые лепестки. Вывалился на поляну и выдохнул: на фоне Фудзи с заснеженной вершиной стоял Лявон в чёрном кимоно, с занесённым над головою мечом.
Глава 10. Возвращение
— Охренеть можно! Лявон!
Меч дрогнул.
— Рыгор?
Меч опустился.
— Ты что, лягушек истребляешь? — с сияющим лицом Рыгор подходил, отрясая с ботинок глину.
— Я совершенствуюсь во владении мечом, — немного смущённо, но с достоинством ответил Лявон.
— Что?
— Я избрал путь воина, — сказал Лявон хмуро и твёрдо, ожидая, что Рыгор начнёт его высмеивать. — Путь силы и концентрации. Я намерен достичь последней истины, хотя на это может понадобиться много времени.
Рыгор смотрел серьёзно, и Лявон добавил:
— У меня уже есть успехи. Смотри, я могу рассечь мечом волос в полёте, — он стал нащупывать волос на макушке, чтобы вырвать.
— А кимоно где взял?
— Да они тут в любом магазине лежат, — Лявон пожал свободным плечом. — Для упражнений самое то. А ты как здесь оказался?
— Оооо!
Рыгор мечтательно улыбнулся, предвкушая удовольствие от обстоятельного рассказа, похлопал себя по карманам и закурил. Лаки Страйк, белая пачка с красным кругом. Но вдруг опомнился, перекосил рот, плюнул, зло втоптал сигарету в землю.
— Отстой, Лявон, полный отстой! Последняя истина, говоришь? Вот я тебе сейчас её покажу! Положи свой меч. Да положи, не боись! Ну! Давай руки!
— Погоди, Рыгор, меч нельзя так просто взять и положить. Спираль энергии должна свернуться.
— Бросай, говорю. Я нашёл третье прозрение! Давай руки!
Ладно. Лявон аккуратно опустил меч на траву, выпрямился и подал Рыгору руки. Тот крепко схватил, пронзительно глядя Лявону в глаза. Секунду или другую ничего не происходило. Сакура мирно покачивала соцветиями, летела ласточка. Лявон скептично наклонил голову. И тут всё постепенно начало плыть, крениться. Хрустнуло.
— Смотри, смотри! Да вот хотя бы на гору смотри! Это же не настоящая Фудзи! — Рыгор так сжимал ладони Лявона, что ему было больно. — Это даже близко не Фудзи, это просто Чижовская свалка! Ты видишь?
Гора оседала, снега испарялись. От сакуры не осталось и следа. Отточенный меч обернулся корявым куском доски, чёрное кимоно — пижамой в квадратики. Над плоской вершиной свалки плавно проявлялось сосредоточенное лицо, рука, держащая шариковую ручку. Лявон глубоко задышал.
— Это что, Бог? — спросил он у Рыгора.
— Похоже на то… хотя хрен знает, — Рыгор всматривался.
И тут Лявон побледнел, и закричал, обращаясь к плоской вершине свалки:
— Слышишь, ты! За что ты издеваешься над нами? Дай нам настоящую жизнь! Или оставь нас в покое!
И вырывал руки из рук Рыгора. Но Рыгор не отпускал:
— Стой, стой, надо держаться, иначе пропадёт, подожди… Это же Пилип! Смотри, Пилип!
Картина в небе над свалкой проявлялась всё полнее: я сидел в регистратуре роддома № 2 и быстро-быстро писал в коричневую общую тетрадь. Лявона и Рыгора я не замечал.
— Скотина!! Ты нас слышишь?! — рявкнул Рыгор изо всех сил и закашлялся.
Я не слышал. Рыгор со злостью разжал руки, и видение стало меркнуть, растворяться в синеве. Лявон поник, сел прямо на траву, уронил голову. Рыгор пинал ногой камушки, топтал кустики полыни, бил кулаком в воздух. Наконец сел рядом. Вечерело. Солнце опустилось за насыпь свалки и золотило её края, а из центра поднимался голубой дымок костра — и свалка походила на пробуждающийся вулкан.
— И что всё это значит? — Лявон слабо шевельнулся. — Пилип — наш Бог? Бред, бред. Что он там писал в тетрадку?
— Ну… Вроде детектив. Он уже давно мне говорил. Обещал даже дать почитать.
Лявон смотрел в землю и вяло качал головой — казалось, что её колышет ветер.
— Мда… Я, конечно, всегда был уверен в унизительности универсума, но такого… это уж слишком. Получается, мы персонажи какого-то дебильного детективного рассказа?
Они молчали, подавленные.
— Лучше бы нам этого не знать… И зачем ты только?..
— Сам виноват! Со своими песнями! Разве плохо было?
— Да? А из-за кого мы простудились?
Они зло смотрели друг на друга, а потом разом отвели глаза. Мир вокруг твердел, уплотнялся, возвращая утраченную реальность — со свалки тянуло дымком, в траве порхали мелкие, но отчётливые мотыльки, облака медлительно плыли на север. Голова Лявона клонилась.
