Реймонд Карвер - Если спросишь, где я: Рассказы
— Ты ведь не призналась ему, с кем у тебя роман?
Она снова покачала головой.
— Точно? — Я ждал, когда она оторвет взгляд от своей чашки.
— Я никаких имен не называла, если ты об этом.
— Он сказал, куда поехал и когда вернется? — спросил я и, честное слово, лучше бы я себя не слышал. Это ведь мой сосед, это о нем я сейчас говорю. Оливер Портер. Человек, которого я чуть ли не выжил из собственного дома.
— Куда — не сказал. В какую-то гостиницу. Он сказал, чтобы я собирала вещи и уходила навсегда. Уходила навсегда — так и сказал. Прямо как из Библии процитировал: вон из моего дома, вон из моей жизни, даю тебе неделю. Я так думаю, через неделю он и вернется. Так что, милый мой, нам с тобой надо в самое ближайшее время принимать решение. Надо в темпе что-то придумывать, как нам быть дальше.
Теперь ее очередь смотреть на меня, и я знаю, чего она от меня ждала: намека на то, что у нас с ней все всерьез и надолго.
— Неделя, — сказал я. И стал смотреть на остывший кофе. За очень короткое время много всего произошло, и теперь мы пытались все это переварить. За несколько месяцев флирт плавно перетек в любовь, и мы стали встречаться в дневное время, — даже не знаю, задумывались мы тогда о длительных отношениях или нет. Как бы то ни было, но кашу мы заварили — не расхлебаешь. Вот уж никогда в жизни не думали, что среди белого дня придется прятаться в каком-то кафе и решать такие вот проблемы.
Я поднял глаза, и Аманда принялась снова помешивать кофе. Она все мешала и мешала, без остановки. Я дотронулся до ее руки, и ложка выскользнула у нее из пальцев. Она взяла ее и опять стала мешать. Вот сидим мы себе за столиком под флуоресцентными огнями, пьем кофе в какой-то задрипанной кафешке — пьем, как все, кофе. Такие же, как все вокруг, люди… Но я беру Аманду за руку — и всё меняется.
Вики спит все так же, на своей половине кровати, а я спускаюсь вниз. Хочу согреть себе молока. Раньше, когда не мог заснуть, я обычно пил виски, но потом завязал. Теперь ничего крепче горячего молока. В те дни, когда я прикладывался к виски, я просыпался посреди ночи от жуткой жажды. Но на этот случай у меня все было продумано: я, всегда держал в холодильнике бутылку воды. Просыпался с диким сушняком, весь в испарине с головы до ног, — и плелся на кухню, а там в холодильнике у меня была припасена бутылка холодной воды. Я выпивал ее всю, до последней капли, почти целый литр. Иногда пил из стакана, правда, не часто. И вдруг внезапно снова пьянел, и меня начинало мотать по кухне. Я все никак не могу взять в толк, в чем тут дело: вроде трезвый и — оп — через минуту уже развезло.
Вообще, как говорила Молли, пьянство — неотъемлемая часть моей судьбы. А в судьбу она верила свято.
От недосыпа я зверею. Я бы все что угодно отдал, лишь бы заснуть и спать сном праведника.
И почему нам так нужен сон? Почему в момент всяких кризисных ситуаций мы то совсем не спим, то не можем проснуться? Вот, например, когда с отцом случился инсульт. Он очнулся, проведя семь дней и ночей в коме, на больничной койке, и невозмутимо так со всеми в палате поздоровался. А потом отыскал меня взглядом и сказал: «Привет, сынок». А через пять минут умер. Вот так вот взял и умер. Но все то время, пока отец был в коме, я не раздевался и не ложился спать. Я, может, и спал урывками, сидя в кресле в приемной, но так ни разу и не лег в постель и не поспал по-человечески.
А вот другой пример. Около года тому назад я узнал, что Вики с кем-то встречается. Когда я об этом услышал, то вместо того, чтобы выяснять отношения, пошел лег. Я провалялся в постели несколько дней, может, неделю, точно не помню. То есть я, конечно, вставал иногда, в туалет, ну или там на кухню, чтобы сделать сэндвич. Днем я даже в гостиную выходил в пижаме, газеты пытался читать. Но тут же засыпал — сидя в кресле. Потом шевельнусь, открою глаза — и обратно в постель, и опять дрыхнуть. Все никак не мог выспаться.
Потом все прошло. Утряслось как-то. Вики бросила своего дружка, или он ее бросил — до сих пор не знаю. Я знаю одно: на какое-то время она от меня ушла, а потом опять вернулась. А теперь у меня такое чувство, что на этот раз ничего не утрясется. Теперь все по-другому. Оливер поставил Аманде ультиматум.
Ну а вдруг… вдруг Оливер в этот самый момент уже проснулся и пишет Аманде письмо, предлагая пойти на мировую? Но даже если он ей чего и черкнет, то наверняка попытается убедить в том, что она поступает с ним и с их дочерью Бет совершенно безрассудно, не задумываясь о разрушительных последствиях, и что, в конечном итоге, это ужасная трагедия для них всех.
Стоп, это полный бред. Я Оливера знаю. Он не умеет прощать и смиряться. Вот по крокетному мячу врезать так, чтобы он в соседний квартал улетел, это он может — что, собственно, и было продемонстрировано. А письма такие писать он не станет. Ультиматум, значит, ей поставил? Ну что ж. Неделя. От недели четыре дня осталось. Или три? Может, конечно, Оливер уже и проснулся, а раз так, то сидит он сейчас в своей гостинице — сам в кресле, ноги на кровати, в руке стакан водки со льдом, и телевизор работает еле слышно. В костюме, но без ботинок. Сидеть вот так без ботинок — это он еще может себе позволить. Это, ну и еще галстук можно ослабить.
Оливер не умеет прощать.
Я грею молоко, снимаю с него пенку и наливаю в чашку. Потом выключаю на кухне свет, иду с чашкой в гостиную и сажусь на диван, так чтобы видеть горящие окна на той стороне улице. Но на месте мне как-то не сидится. То так сяду, то эдак, то ногу на ногу положу, то левую на правую, то наоборот. Такое ощущение, что от меня того и гляди искры посыплются — или я окно вышибу, ну или там мебель переставлять начну.
Вот что в голову лезет, когда заснуть не можешь! А когда я чуть раньше вдруг подумал о Молли, я даже не сразу вспомнил, как она выглядит, это же надо, мы столько лет были вместе, почти все время, с самого детства. Молли, которая говорила, что будет любить меня вечно. А я только и могу вспомнить, как она сидела, склонившись над кухонным столом, и рыдала, закрыв руками лицо. Вечно, сказала она. Но только ничего из этого не вышло. В конечном счете, сказала она, вовсе не важно, будем мы с ней жить душа в душу до самой смерти или нет — это ее не так уж сильно и волнует. Наша любовь все равно существует, поскольку «предназначена свыше». Именно это она и сказала Вики по телефону, когда мы с Вики стали жить одной семьей. Молли позвонила, попросила Вики к телефону и сказала: «У тебя с ним отношения, но моя связь с ним никогда не прервется. Наши с ним судьбы связаны».
Вот такая у нее была манера выражаться, у Молли, первой моей супруги. «Наши судьбы связаны». Поначалу она так не выражалась. Это вошло в привычку позже, когда уже много всякого произошло, вот тогда она стала употреблять такие слова, как «космическое», «энергетика» и так далее. Но только судьбы наши не связаны — по крайней мере, теперь-то уж точно, если вообще когда-нибудь были. Я ведь даже толком не знаю, где она сейчас.
Я, пожалуй, могу точно указать тот поворотный момент, когда у Молли окончательно поехала крыша. Это случилось после того, как я начал встречаться с Вики, и Молли об этом узнала. Однажды мне позвонили из школы, где преподавала Молли, и доложили: «Ваша жена тут под окнами школы через голову скачет. Пожалуйста, приезжайте быстрее». Привез я ее домой — тут она и зарядила про «высшую силу» да про то, как «сливаться с потоком», и тому подобный бред. Наша судьба «переменилась». Если раньше меня еще что-то сдерживало, то теперь я бросил ее не задумываясь — бросил женщину, которую знал всю свою жизнь, единственного своего настоящего друга за долгие годы, родного, близкого мне человека. Взял и смылся. Короче говоря, испугался. Просто испугался.
Девочку, вместе с которой я вступил во взрослую жизнь, радость мою, счастье мое, сразу потянуло ко всяким предсказателям, хиромантам, гадалкам с их магическими кристаллами — она искала ответы, пыталась понять, что ей делать со своей жизнью. Она уволилась, сняла деньги со своего пенсионного счета и впредь не принимала ни одного решения, не сверившись с «И-Цзин». Она стала странно одеваться — во что-то вечно мятое, в красно-оранжевой гамме. А еще она сдружилась с такими людьми, которые от нечего делать пытались — я не шучу — левитировать.
Мы с Молли росли вместе, она была частью меня, а я, несомненно, частью ее. Мы любили друг друга. Это и было нашей судьбой. Я тогда и сам в это верил. А теперь во что мне верить, даже не знаю. Я не жалуюсь, просто констатирую. Я, что называется, опустился. И буду продолжать в таком же духе. Нет никакой судьбы. Есть просто тупая последовательность, бессмысленное блуждание, которое означает все, что захочешь. Против воли и против правил, как у всех.
Аманда? Хотел бы я в нее, родимую, поверить. Но ведь когда мы познакомились, она как раз себе кого-нибудь искала. Вот так всегда с людьми, которые никак не могут угомониться: они затевают что-то новое, хотя прекрасно отдают себе отчет в том, что это навсегда изменит их жизнь.
