Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя
Он не стал подъезжать к самому дому, остановил машину в начале поселка, чуть ли не в поле, отдал часы и вышел.
Шофер с настороженным любопытством смотрел ему вслед. Какой-то псих ненормальный. А может, беда у человека какая. Он открыл «бардачок», где уже лежала пара наручных часов, и положил Митины туда же.
В доме горел свет. Посреди гостиной стоял давешний ханыга и тянул минеральную воду из горлышка бутылки. Он был в халате, распахнутом на голом теле, — в Митином халате, твою мать! Вода шумела в ванной комнате, и дверь туда была отворена. Она там, понял Митя, Катя в ванной.
Муж молча ждал, пока его заметит любовник.
— Ого! — изумился тот, заметив наконец. — Уже?! — И быстро запахнул халат. — Как это ты лихо обернулся.
Митя растерялся. Все началось совершенно не так, как он рассчитывал.
— Катя, он все-таки примчался, — громко сказал Сергей.
— Что? — сквозь шум воды голос жены.
— Дорогая, у нас гости! — сказал Сергей.
Когда жена вошла, Митя поразился, какое у нее светлое, юное лицо. Увидев мужа, она тоже почему-то не испугалась, не устыдилась. Она почти обрадовалась, выдохнула с облегчением:
— Это ты. Хорошо. Как хорошо, что ты приехал.
Она заговорила быстро, виновато:
— Мне надо было раньше, но я не могла. Так трудно лгать, ты знаешь. Я старалась, но у меня не получилось. Ты видел, у меня не получается обманывать. Я не умею.
Этот ее виноватый тон очень не понравился Сергею. Чего уж так унижаться, житейское дело.
— Женщина, — строго сказал он, — иди в кухню. Человек с дороги. Должен отдохнуть.
Катя посмотрела на этого мерзавца снизу вверх, как на божество, вся лучась, сияя от счастья, и ушла.
— Митя, ты есть будешь? — спросила из кухни.
— Не буду, — буркнул Митя.
— Будет, — сказал Сергей, направляясь в спальню.
И тут Митя наконец опомнился.
— А что здесь вообще происходит?! По какому праву вы распоряжаетесь моей женой?
— Это уже не твоя жена. Это моя жена.
— И не смейте говорить мне «ты»! — тонким голосом вскрикнул Митя.
— Позвольте, я хотя бы частично оденусь, — и уже из спальни: — Кстати, мы ведь незнакомы. Меня…
— А я не собираюсь с вами знакомиться!
— …зовут Сергей.
— Убирайтесь вон из моего дома!
— Может, вы лучше…
— Вон отсюда!
— …выспитесь, а утром мы спокойно поболтаем о наших делах.
— «Наших»?! У меня нет с вами никаких дел. У меня с вами не может…
— Ну как хотите. Но ты же… пардон, вы же в таком состоянии, что…
— Катя! — закричал Митя вошедшей жене.
— Не кричи так, Бога ради. Сейчас я тебя кормить буду, — она вытирала руки о полотенце. Вернулся Сергей, одетый, как и намеревался, «частично», то есть в брюках, но без майки, без рубашки.
— Катя, очнись! Что ж ты делаешь?! Ведь ты и я… Ведь это же нельзя! Нельзя вот так вот взять, и все псу под хвост. Всю жизнь…
— Ой, Митя, не надо, — устало попросила жена. Она даже не собиралась спорить с мужем, точно все было решено и от него уже ничего не зависело.
— Хорошо. Хорошо. Да. Хорошо, — быстро проговорил Митя, вскинув подбородок.
Он говорил, глядя не на них, не на этих двоих, а исключительно в пространство перед собой; вернее будет сказать, глядя внутрь себя, всматриваясь, вслушиваясь с мазохистской приятностью в оттенки собственных пронзительных ощущений — ах, как он был трогателен, несчастен, как благороден он был.
— Я все понимаю, — говорил Митя. — Я согласен. Пусть будет так, как хочешь ты. Я не надеюсь на благодарность. Я не жду понимания. Я мешаю тебе. Да, хорошо. Я тебе не нужен больше. Я понимаю это, и я уйду из этого дома.
— Господи, — всплеснула руками Катя, — да кто тебя гонит-то? О чем ты вообще?
Она накрывала на стол и даже жевала что-то. Какое безразличие. Какая жестокость.
— Я должен уйти. И я уйду! — звонким пионерским голосом. — Я могу совсем уйти, чтобы не мешать вам.
Митя заметил, что Сергей, вооружившись фруктовым ножичком, приводит в порядок ногти, и задохнулся от бешенства. Плебей! Он понаблюдал за Сергеевыми манипуляциями.
— А вы, наверное, футбол любите? — спросил Митя, как сумел, ядовито.
— А? — Сергей не понял, яд не подействовал.
— А пиво? — не успокаивался Митя. — Вы пиво любите?
— Ну, — кивнул Сергей, так и не поняв.
А вот Катя поняла сразу. У нее даже лицо побелело. Она усмехалась недобро, презрительно.
— Зато ты у нас милорд, — сказала Катя. — Белая кость, голубая кровь. Ну и дерьмо же ты. И всегда был дерьмом.
Митя просто и ясно понял, что Катю вернуть нельзя: она не уходила — она уже ушла, и в ее глазах он вовсе не благородно-несчастен и возвышенно-трогателен, а жалок, мелок, нелеп. У Мити подбородок задрожал. Губы его не слушались. Но он все-таки выговорил обиженно:
— Ты выбрала очень удачный момент, чтобы ударить меня. Ты именно теперь, когда умерла моя мама…
— А она не умерла, — сказала Катя, мягко улыбаясь. — Я ее убила.
Митя засмеялся.
— Я всегда ее ненавидела. И я ее убила, — сказала Катя все с той же мягкой ласковой улыбкой.
— Ведь ты же не нарочно, — пожал плечами Сергей. — Так неудачно все получилось.
— Получилось так, как я хотела, — сказала Катя. — Я хотела ее смерти, и я ее убила.
— Что ты несешь? — сказал Сергей.
— Я больше не могу, — сказала Катя. — Я устала. Пусть знает.
— Он же теперь всем расскажет.
— Кому? Зачем? Что он расскажет?
Странно было, что они в его присутствии говорят о нем в третьем лице. Как о мертвом. Митя переводил злобный взгляд с его лица на ее и обратно, вслушиваясь в их разговор со вниманием и особого рода довольством, подобно судье или следователю, наблюдающему удавшуюся очную ставку.
Сергей перехватил этот его взгляд.
— Ты ничего не понял, — слишком поспешно и слишком, пожалуй, серьезно, сказал Сергей Мите.
Тот лишь улыбнулся снисходительно, зубы оскалил, явно чувствуя себя хозяином положения, и перевел взгляд на Катю.
Взлохмаченные волосы, не причесанные еще после душа. Крохотная родинка у правого уголка рта. Бело-розовые следы комариных укусов на босых ногах. Халат прираспахнулся на груди, и было видно, что линия кофейного загара на коже повторяет вырез платья.
Какой там хозяин положения! Глядя на нее, на эту женщину, шлюху, убийцу, эту тварь, Митя понимал просто, беспомощно, с неотвратимым ужасом, как бесконечно он ее любит, и теперь отчего-то любит даже более, чем прежде, вопреки всякому разуму, всякому здравому смыслу.
С машинальной застенчивостью, как под взглядом чужого, Катя запахнула халат.
