Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА
– А муж?.. – спрашивает Андрей равнодушно.
– Он уехал тогда в отпуск. – Лукич хохотнул и продолжал свою историю: – И начала она ко мне являться подпольным образом каждую ночку, как привидение. Вернулся муж из отпуска. Свидания реже стали.
– А не врешь все?.. – спросил Андрей, чтобы подзадорить Лукича.
– Правда, Шаман! Жил смешно, а любил грешно. Придет время, засуну голову в бочку и утоплюсь.
– А дальше как у тебя с Лизой было?
– Однажды ночью впустил ее к себе. Слышим, грохот в подполе. Лиза перепугалась. Выждала маленько. Тишина. Пошел я в разведку. Нырнул в подпол…. А там вот что приключилось. Забыла Лиза подпол прикрыть. Мужик-то ее в темноте и загремел туда. Ударился виском ю железную лопату, подрыгался маленько, и ангелы унесли его душу в царствие небесное…
– Ну, а ты женился на Лизе, так, что ли?
– Полгода жили душа в душу. А потом снюхалась она как-то с одним: торговал на базаре лавровым листом и фруктами. Попался жадный до русской бабы мужик – увез с собой. И опять я бобылем остался… – развел руками Лукич.
– Расскажи еще что-нибудь, – просит Андрей.
– А что рассказывать-то… У меня вся жизнь шиворот-навыворот. На войну попал в семнадцать лет. Добровольцем пошел в сорок четвертом. Под Берлином кусанули три автоматные пули в ногу. Ребята перевязали. Снова лег за пулемет. Хрен там разберешь… На третьем этаже – немцы, на втором мы засели. Дым, грохот, крики, стоны. Два осколка меня подрезали. Очнулся в госпитале…
– До войны где работал?
– В колхозе, сено на быках возил. Раздолье там парням было… Я многим девкам тогда пироги надкусил… Наверно, за это бог и покарал. Одна выдра, чтоб ей не разродиться, кольнула меня… Было это после войны. В Томске жил. Пришел в баню. Кругом пар, лампочка на потолке, как бабий глаз с похмелья. Встал я в очередь, думал, за водой. Подошел черед. Уперся в дверь лбом, а в ней от сучка дырка. Вклинился глазом в бабье отделение. Увидел бабий рай… Какая-то косопузиха и ткни меня прутком от веника… Так вот и окривел…
Андрей улыбнулся, а у Лукича скорбное лицо: мол, что тут смешного?
– Ты же говорил, на фронте глаз потерял.
– Говорил. А на самом деле так было, – Лукич помолчал, а потом добавил: – Вся беда, наверно, началась с того дня, когда меня родила мать, крадучись под стогом, в сенокосную пору, тринадцатым по счету…
5
Сразу же после Костиного возвращения в Улангай Таня рассказала ему о своих трудностях на звероферме. И Костя тоже не мог понять, почему мех соболей стал малоценным: партию пушнины прошлой зимой сдали на центральную базу низшим сортом. Артель понесла большие убытки. Кроме того, в последнее время начался небывалый падеж зверей.
Вечером председатель артели побывал у Юганы, деда Чарымова и, конечно, у Кости. Пригласил всех к себе домой на чашку чая, сообща подумать и принять какое-нибудь решение.
– Партийное собрание пусть тебе скажет: пошто соболи дохнут, пошто у них мех паршивый, – сказала Югана недовольно. Она неторопливо прихлебывала ароматный чай из цветастой пузатой кружки.
– Югана, ну брось ты обижаться. Ведь тебя уже давно приглашают на все собрания и совещания, – сказал Александр Гулов, подливая старухе чай и пододвигая к ней поближе сахарницу.
– Югана давно говорила Сашке-Гулу: соболи не курицы. Соболь любит тайгу, свободу. Не любит клетки. Соболь сам знает, где ему какое лекарство промышлять. Знает, где свою шубу чистить от вшей, блох…
– А что, Костя, Югана права. Дело она говорит. Разными там витаминами да прививками, нужны они или нет, мы всех соболей без разбора с Таней потчевали. Возможно, от этого и потерял цену мех, – вступил в разговор дед Чарымов, посматривая то на Александра, то на Костю.
– Ломай, Волнорез, клетки, пускай соболей на волю… Пошто ленивый стал, много думаешь? Разве ты забыл Ледовое озеро, Соболиный остров? Здесь плохо зверям: в клетке сидят. Всего боятся: трактор рычит, лесопилка гудит, мотор лектричество делает, весь день – пи-пи-пу; народ кругом ходит, кричит, говорит, да еще собаки лают. Все соболи слышат, все боятся, потому пушнина портится, болесь разна к зверю пристает.
Костя слушал Югану и мысленно соглашался с ней. Нужно переводить соболей на вольное содержание. И как можно скорее. Но кто согласится жить в «тайге вдали от насиженных мест?
Высказал свое мнение Костя.
– Все старики поедут жить на Соболиный остров, Югана уговорит. Крутолет надо добывать. Будем с Костей летать, как раньше…
– Что ж, Югана, вспомним молодость! Вернемся на Соболиный… Будем там строить настоящую ферму! Дадут нам буровики газ – заживем не хуже, чем в городе! Отгрохаем теплицы. Овощи, фрукты…
– Пошто, Костя, много врешь? Наши фрукты – соболь, белка.
– Ну, ты уж и не даешь мне помечтать…
– Крутолет большой надо просить у Якоря. Людей на Соболиный возить, харч, товар разный, – снова сказала Югана.
6
Югана не знала, чем угостить Андрея, куда посадить – от радости это. Сын вернулся! Вылечили его доктора…
– Как себя чувствуешь, Андрей? – спросил Геннадий Яковлевич, когда буровики, пришедшие проведать Андрея, разошлись по домам и они остались одни.
– Через месяц-два смогу работать на буровой слесарем. А верховым… пожалуй, трудно будет. Рука… – ответил тот, открывая окно – проветрить избу от махорочного дыма.
– Ты, Якорь, ходи к себе домой. Весь день сегодня у нас в доме мужики – лопнет изба от дыма, накурили. Шаману надо отдохнуть, – попросила Югана начальника нефтеразведки.
Наконец ушел и Геннадий Яковлевич. Андрей сел за письменный стол, задумался. Югана подошла к нему, погладила ласковой рукой по голове, как бы удостоверяясь, хорошо ли заросли шрамы на затылке, упрячут ли волосы следы швов. Потом принесла и положила перед Андреем газету.
– Петка-журналист про Кучумов урман писал, говорит, как добыли большой газ.
Раскрыл газету Андрей. Увидел серую нечеткую фотографию. Вся их бригада изображена на фоне вышки и тайги.
– Тамила поздно придет. Учит ребятишек на кардионе музыку делать. Югана пойдет сейчас к Чарыму, а ты отдыхай, – говорит старая эвенкийка, неторопливо застегивая теплую безрукавку, вышитую замысловатым узором.
Наступили сумерки. Андрей долго стоял у открытого окна, слушал говор реки. Волны бились о приплесок близ дома. Половодье.
«Вот и снова весна, Шаман…»
Андрей мысленно просит волны веселее плескаться, милее целовать берег.
Пусть весенний ветер пружинит богатырские кедры, пусть поет и трубит, прославляя жизнь.
На сердце Андрея радость возвращения домой. Завтра же он возьмется за кисти и карандаши, начнет работать над картиной. Сколько раз снилась она ему в мельчайших подробностях на больничной койке. Сколько времени он думал о ней…
