Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук
— Дойдет обязательно.
— Я надеюсь. Во всяком случае, надеюсь, что успею до отъезда получить уведомление о вручении.
— Вы собираетесь уезжать? — Голос девушки отражает отношение американцев к своей стране. Это самое лучшее место в мире, и мысль о том, что кто-то не желает здесь оставаться, вызывает крайнее изумление.
— В гостях хорошо, а дома лучше, — улыбается Алина, а девушка, недоуменно пожав плечами, продолжает свой путь.
Алина успевает прочесть еще несколько глав и «сфотографировать» двух подростков, старушку в смешной, похожей на блин шляпке, влюбленную пару афроамериканца и китаянки, лабрадора и трех белок, когда из коляски наконец доносится недовольное кряхтение.
— Да-да, — заглядывает тетя в коляску к племяннику. — East or West, home is best[27]. Ну, пойдем. Мама твоя, наверное, уже вернулась.
Мама вернулась. Едва Алина переступает порог, маленький Майкл выхватывается из коляски, прижимается к груди с такой силой, будто с ним расставались по меньшей мере на месяц, и стремительно уносится в детскую: мыться, кормиться, ласкаться и нежиться в мамочкиных объятиях.
— И она говорит, что через месяц собирается вернуться на сцену, — провожает скептической фразой порыв жены Анатолий. — Я не верю.
— А я верю! — Тут же бросается в бой Натали. — У Мэри всегда все получается. Раньше…
— Раньше у нее не было ребенка.
— Ребенок не может быть помехой. Вот мама…
— Натали, — Алина быстро прерывает дочь, она хорошо помнит, что у нее плохо получалось совмещать материнство с работой, а Натали, похоже (какая радость!), забыла, — детка, тебе понравились аттракционы?
— Да! Класс! Там было такое! Ты просто не представляешь!
Остаток дня Алине приходится представлять качели, карусели и горки, заползать в шаткой кабинке на вершину огромного склона и, зажмурившись, готовиться к стремительному полету вниз, мчаться на лодке к искусно сделанному подобию Ниагарского водопада, визжать от ужаса при столкновении с чудовищами в «Пещере страха» и от души хохотать над изображениями в кривых зеркалах.
— Там так чудесно, мама, — ежеминутно повторяет Натали, — пойдем с тобой еще раз?
— Не знаю, милая. Может, тебе стоит съездить с папой?
— Он все время занят, — Натали обиженно надувает губки. Алина вздыхает. Знает, дочь злится не на нее — на отца. За весь месяц он сумел выкроить всего пару часов на общение с дочерью, хотя в прессе постоянно мелькают его фотографии на приемах, где он появляется с очередной — уже не то четвертой, не то пятой — женой. Алину огорчает его отношение к Натали, радует другое: ко всем своим детям он относится одинаково, и за это Алина ему в какой-то степени даже благодарна.
— Хочешь, я сама позвоню папе и попрошу его?
— Не надо! Я хочу с тобой.
— Не знаю, доченька, успеем ли до отъезда.
— До какого отъезда? Куда это вы собрались? — в комнату заглядывает Мэри.
— Уснул?
— Вроде да. Но ты не увиливай от ответа! Вы хотите уехать?
— Не сейчас, конечно, но, наверное, уже в ближайшем будущем.
— Зачем? — строго и вызывающе. Именно так, как должна спрашивать старшая сестра.
— Маша, странный вопрос. Работа, школа, устоявшийся быт, наконец. Я еще хотела Натали на море свозить до первого сентября.
— Свози, — кивает благосклонно. — А потом возвращайтесь. Будем налаживать быт здесь: работу, школу, все, что пожелаете.
— Спасибо, Машенька! Но здесь, ты сама сказала, надо налаживать, а там уже все налажено и привычно. И потом тебя сейчас, возможно, расстраивает мысль о расставании, но, как только ты вернешься на сцену, мы едва ли сможем видеться чаще, чем раньше. Если мы вернемся, поедем в свою квартиру в Нью-Йорке, а ты, отыграв концерт, будешь спешить сюда к мужу и сыну, поэтому я не вижу разницы, сколько километров будет между нами: триста или семь с половиной тысяч.
— И все же я не понимаю, что там есть такого, чего нет здесь?
— Я не знаю. — Алина действительно не знает. Просто теперь она твердо уверена в том, что никогда по-настоящему не хотела уезжать из России. А зачем же делать то, чего не хочешь?
— Не знаешь?
— Нет.
— Зато я знаю, что есть здесь, чего нет там. И продолжаю настаивать на том, что здесь вам должно быть лучше. Здесь есть я. Пусть мы будем видеться не так часто, как хотелось бы, но это практически один город, это один штат, одна страна, один континент, наконец! Тут у вас есть близкие люди. А там вы будете совсем одни.
— Не совсем, — улыбается Алина.
— Как это? Что ты имеешь в виду? Я не понимаю. У тебя кто-то есть? Или… что это значит?
— Это значит, — неожиданно встревает в разговор взрослых Натали, — что не у мамы, а у нас там кто-то есть.
— Кто? Уж не родственники ли с Украины, которых мы никогда в жизни не видели?
— Нет, конечно, — смеется Алина.
— Какие родственники? — тут же требует разъяснений Натали, но взрослые только небрежно отмахиваются.
— А кто? Кто у вас там?
— Майки плачет, — сообщает из-за двери Анатолий.
— Сейчас вернусь, — угрожающе предупреждает Маша и выходит.
— Мы ей расскажем? — тут же спрашивает Натали.
— Конечно. Иди пока почисти зубы и надень пижаму. Уже поздно.
— Ну, мам!
— Иначе я все расскажу сама!
Натали тут же испаряется. Алина нащупывает письмо, которое все еще лежит в кармане. Что ж, теперь можно достать и второе. Она берет сложенный лист. Его разворачивать не обязательно. Это послание она перечитывала столько раз, что запомнила слово в слово. Алина просто сидит на кровати, а в ее голове стройные, красивые фразы складываются в тяжелый, выстраданный текст:
Тонечка, родная моя, прежде чем начнешь читать это письмо, пообещай мне сжечь его, как только закончишь. Я до сих пор не уверена, что поступаю правильно, посвящая тебя в свою тайну. В конце концов, именно для таких целей существуют исповедники, а ты, к сожалению, не обладаешь их властью и отпустить мне грехи не сумеешь. Прости, я пишу слишком много общих фраз. Решила все рассказать, а сама только больше тебя запутываю и пугаю. Все. Решено. Говорю по существу.
Ты часто восхищалась тем, что я помню детали из жизни Алины, списывала это на мою искреннюю заинтересованность всем, что волнует тебя. Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть. Мне всегда было и будет интересно все, чем ты занимаешься. Я действительно считаю твою работу одной из самых важных на земле и уверена, что любая научная деятельность в этой сфере может принести неоценимую пользу для развития будущих поколений. Однако вынуждена признаться, что жизнь этой девочки занимала меня не только из-за того, что ты решила сообщать мне подробности ее существования и делилась своими впечатлениями от развития ее личности. Если вспомнишь, ты не всегда баловала меня новыми сообщениями о ней, и тогда в каждом следующем письме я набиралась храбрости и спрашивала сама, надеясь, что ты станешь объяснять это женским любопытством, конечно же, не свойственным монахиням. Так и получилось. Ты не воспринимала, не воспринимаешь и, к моему глубочайшему сожалению, видимо, так никогда и не научишься воспринимать меня как лицо, имеющее непосредственное отношение не только к религии, но и к церкви. В данном случае меня это лишь радовало: тебя не удивляли мои вопросы, ты с удовольствием отвечала на них, присылая мне информацию, которой я жаждала обладать. «Да зачем же?» — изумишься ты и будешь права. «Зачем мне сведения о какой-то девушке, которую я никогда не видела?» — захочешь ты объяснений. Что ж, я готова тебе их предоставить. Алина Щеглова — не просто твоя маленькая соседка. Она — внучка человека, которого я любила. Она — племянница моего сына. Я понимаю, насколько ты удивлена и ошарашена подобным признанием. Зато теперь ты, может быть, наконец осознаешь тот стыд, который я испытывала и продолжаю испытывать до сих пор из-за своего поступка, поймешь, почему, неожиданно покинув нашу коммуналку, исчезнув на несколько лет и потом объявившись, не смогла позволить себе вернуться туда. Ты слишком тактичный человек, Тонюшка. Ты ни разу в жизни не поинтересовалась, где и с кем я провела те несколько лет, в которые ты ничего обо мне не знала. Конечно, я всегда была уверена в том, что ты — умный человек, прекрасно умеющий считать, и ты должна была понять, что я ушла из дома беременной. Раньше ты, наверное, осуждала меня за это, осуждала за то, что я ничего не сказала тебе. Но я пыталась защитить всех: и себя, и будущего ребенка, и ни в чем не повинных Галину и Зину, и даже тебя: узнай обо всем Галина, узнали бы и соседи. А уж Фрося бы тебя в покое не оставила, потешила бы язык на сестре разлучницы. Теперь ты знаешь, что тот мальчуган, который, по словам соседей, бегал в степях Казахстана, был твоим племянником. Андрею нельзя было разводиться, а я не настаивала. Как я могла хотеть того, чтобы его карьера разрушилась? Сделать ребенка семнадцатилетней девочке и остаться безнаказанным тогда было практически невозможно. Не то что теперь. А я не могла допустить, чтобы Андрей пострадал. Я любила его, а он меня. И я виновата ничуть не меньше в том, что случилось. Не буду писать тебе в подробностях о начале и развитии нашего романа, хотя мне кажется, что я помню каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Но это только мое, моим и останется.
