Пол Боулз - Дом паука
— Братец! Братец! — вопили все четверо в один голос. — Не езди туда! Они их всех схватили! Они убили их! — Они возбужденно подпрыгивали на сиденьях, размахивали руками, хлопали друг друга по плечам, а водитель грузовика, сжав кулаки, драматично описал ими в воздухе полукруг, чтобы изобразить стреляющий пулемет. «У железнодорожного переезда!» После подобных известий в автобусе раздались громкие стоны и проклятья вперемешку с именами злосчастных родственников и друзей, покинувших Сиди Бу-Хта на других автобусах. Когда первый всплеск неистовства поутих и люди заговорили чуть спокойнее, выяснилось, что было застрелено всего лишь несколько человек, остальных увезли в тюрьму на военных грузовиках; как только очередной автобус подъезжал, его пассажиров под стражей переводили в грузовики, где сидели французские солдаты, и увозили. Главное теперь, если они хотят добраться до Виль Нувель, кричали все четверо, было объехать место, где произошло несчастье, дальше свернуть на Мекнес и потом еще раз повернуть, остановившись там, где они укажут, поскольку сами только что оттуда.
— Полицейская ловушка, — шепнул Мохаммед Амару, это были первые слова после их ссоры на обочине. — Кто знает? Может, они чкама? Может, остальным удалось прорваться?
Амар внимательно всмотрелся в лица сидевших в грузовике, он голову бы дал на отсечение, что их рассказ — чистая правда.
— Ты рехнулся, — ответил он Мохаммеду, подумав при этом, что не доверять никому почти так же глупо, как и доверять всем подряд.
Как бы там ни было, водитель автобуса, казалось, ни на минуту не усомнился в услышанном. Подождав, пока грузовик развернется, он поехал следом. Со всех сторон их окружали крутые голые склоны, солнце пекло, как в аду. Когда они выехали на магистраль, грузовик увеличил скорость, то же сделал и автобус, и внутри стало посвежее. Водитель крикнул, обращаясь к людям, безмолвно сидевшим за его спиной: «Молитесь! Ведь вы едете из Сиди Бу-Хта!» Это была блестящая мысль. Если возле Баб эль-Гиссы они наткнутся на полицейский патруль, молитва паломников, возможно, отведет от них подозрения.
Qua-a-l achfn nebbi,
Selliou alih.
Qual'la-a-ah m 'selli alih,
Karrasou'llah!
Запели они. Автобус катил по ровному шоссе, переехал через мост, спугнув двух белых аистов в речушке внизу, и стал взбираться по петляющей дороге между зарослей тростника. Вряд ли это был подходящий момент взывать к заступничеству свыше, после того как все в целости и сохранности вернулись с паломничества, и водитель прекрасно это знал; цинизм его предложения заключался в том, что он знал, что вряд ли во всем Фесе найдется пара понимающих это французов, и эти двое точно не полицейские. Марокканцы нередко могли рассчитывать на бестолковость французских блюстителей порядка.
Поскольку слуге всегда удается разузнать о хозяине больше, чем хозяину — о слуге, марокканцы понимали, что могут позволить себе мелкие оплошности, не боясь быть пойманными за руку, тогда как французы не располагали подобным преимуществом; они, по определению, не могли никого обмануть. Марокканцы, так или иначе общавшиеся с французами, знали, куда ходят их господа, с кем видятся, что говорят, как себя чувствуют, что едят, где и с кем пьют и спят и почему они поступают именно так, в то время как у французов было лишь самое приблизительное, шаблонное и застывшее представление о вкусах, обычаях и повседневной жизни коренных обитателей земли, на которой они обосновались. Если кавалерийский офицер однажды не столь лихо садился в седло, как обычно, то его ординарец подмечал это, начинал раздумывать о причинах и тайком следить за своим командиром. Если чиновник вдруг закуривал сигарету непривычной марки, мальчишка, чистивший ему ботинки, обращал на это внимание и делился размышлениями по этому поводу со своими приятелями. Если хозяйка дома вместо обычных двух выпивала утром только одну чашку café au lait[159], это возбуждало любопытство горничной и она сообщала об этом уборщице и прачке. Сохранить хотя бы иллюзию частной жизни французы могли только лишь сделав вид, что туземцев не существует вовсе, а это автоматически предоставляло последним огромные преимущества. Вот почему полиция вряд ли заподозрила бы что-нибудь странное в пении паломников, напротив, это могло придать пассажирам автобуса безобидный вид, так как они знали, что, когда речь заходит о религии, французы предпочитают не вмешиваться.
Куда они ехали и что собирались делать, добравшись до места? Никто из них не мог бы ответить на эти вопросы, да и вопросы эти вряд ли могли прийти им сейчас в голову: они шли вразрез с преобладающим настроением, более подходящим для распевания молитв, чем для составления планов. Они знали, что если бы ангел появился сейчас в небе над фруктовыми садами, мимо которых они проезжали, и предложил им выбор: отказаться от обета отмщения или умереть, они скорее с радостью отдали бы свои жизни здесь и сейчас, чем предали бы своих исламских братьев. Но ангел не появился, а городские стены приближались.
Единственный из всех пассажиров Амар обдумывал план действий: только у него мать и сестра оставались в медине. Понятный интерес, который горцы проявляли к святому городу, пробуждал в них воодушевление, но это воодушевление, охватывающее людей, объединенных решением отстаивать правое дело, не имело ничего общего с отчаянными размышлениями одиночки, попавшего в беду. Семья Мохаммеда уехала в Касабланку, чтобы провести Аид вместе с родственниками, а сам он остался с замужней сестрой в Фес-Джедиде, за городскими стенами, так что он мог ходить куда угодно и не беспокоиться, что мать и сестра окажутся в руках берберов. Это объясняло, хотя и не оправдывало то, что он нисколько не интересовался бедой, в которую попал Амар. Мохаммед хотел всего-навсего получить обратно деньги за велосипед, которые Амар готов был вернуть как только представится возможность уединиться и пересчитать купюры; он отдаст их Мохаммеду и распрощается с ним, потому что ему хотелось сперва отделаться от приятеля, а потом приняться за дело.
Автобус приближался к повороту возле Баб Джамаи, оставляя позади сады и почти вплотную приближаясь к городским стенам, но тут же разворачивалась и углублялась в горы. Несколько сот солдат бродили между палатками, поспешно установленных у стены. Паломники, не глядя на них, продолжали свирепо распевать молитвы, отбивая кулаками такт по стенкам и сиденьям автобуса. Машина взбиралась на вершину холма, и ясные голоса поющих плыли над безлюдными кладбищами. Когда они очутились на вершине, Амар не удержался и бросил украдкой взгляд на лежавшую внизу медину. Но он не увидел столбов дыма, поднимающегося к небу: город выглядел как всегда. Назарей говорил ему, что Истиклал распространяет ложные слухи. Амар знал это: все кругом лгали. Только умный человек мог отличить правду от лжи, и только умный человек умел солгать так, чтобы никто не догадался, что он лжет и не мог назвать его лжецом. Глядя на медину, раскинувшуюся внизу в слепящих лучах солнца, Амар решил было разобраться в том, правду ли они говорили, но это было мимолетное желание. Если сейчас это ложь, скоро она станет правдой. Его задача состояла в том, чтобы добраться до дому, если выйдет — прежде чем будет поздно, но в любом случае — добраться.
Дорога пошла по прямой, грузовичок с арбузами ускорил ход. И снова вдоль стен, между касбой Черрарда и Баб Сегмой, они увидели палатки. Паломники пели, не умолкая, глядя прямо в удивленные, туповатые лица сенегальских солдат. Никто не попытался остановить автобус, и он промчался дальше на запад по мекнесской дороге.
Они остановились, не доезжая нескольких метров до боковой дороги, скрывавшейся в зарослях высокого тростника. Все быстро вышли. Четверо ехавших в грузовике словно обезумели.
— Скорее! Скорее! — кричали они, внезапно утратив мужество, которое подвигло их отправиться на поиски пропавшего автобуса. Не подумав, они свернули, чтобы показать путь, и теперь, чтобы выбраться, им пришлось дожидаться, когда автобус отъедет. — Поторапливайтесь!
В суматохе какой-то старик упал, ему помогли подняться и сесть, лицо и одежда его были в пыли.
Когда ноги Амара коснулись земли и он почувствовал знакомый речной запах, ему тут же показалось, что он не был дома очень-очень давно, и сжигавшее его изнутри нетерпение удвоилось. Казалось, что все время до сих пор он спал и вдруг проснулся. Его терпению пришел конец; паломники бесцельно бродили вокруг автобуса, моментально сникнув, так как пение смолкло, а они все еще находились в его власти, а ведь в любой момент кто угодно мог проехать по дороге и свернуть на проселок.
— Пошли, — сказал Амар Мохаммеду, и они двинулись обратно к дороге.
— Куда мы идем? — поинтересовался Мохаммед.
