Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2007)
“Простые вещи” — кино тоже неровное. Есть сцены — не оторваться. Например, грузинская вечеринка, где присутствует герой-доктор (Сергей Пускепалис) с полуразлюбленной женой (Светлана Камынина). Грузины — чужие, другие, прекрасные, органичные, ограниченные (тоже мне повод для праздника — место механика в автосервисе!), сплоченные, почвенные — и на их фоне зияющий разлад наших. Никаких специальных акцентов, длящееся наблюдение, — но каждый кадр, каждый миллиметр экрана несет информацию, дышит жизнью! А есть, напротив, картонная условность, как вся линия отношений героя со старым актером. Леонид Броневой — признанный Актер Актерыч — хорош, но никакой глубины за маской “благородной старости” нет. И весь этот сюжет: сорокалетний вполне коррумпированный доктор, которому старик сделал предложение об эвтаназии и который, будучи поставлен перед судьбоносным выбором, так и не смог убить, — кажется довольно искусственным. Но, с другой стороны, надо как-то было загнать ускользающего героя в ситуацию выбора; вставить в некую систему общезначимых координат.
И такой получается портрет среднестатистического современного обывателя: доктор, и, наверное, неплохой, но готовый приторговывать “хорошим” наркозом. Да — муж и отец, но не преминет переспать с хорошенькой медсестрой. Да, к жене еще как-то привязан, но ребенка не хочет, жмет на нее, чтобы делала аборт; дочку третирует так, что ушла из дома, на мужика ее на улице кидается, но, узнав, что мужик при жилплощади, дочку не обижает, да она к тому же беременна, — так и быть, смиряется с ситуацией. Да, при соответствующем стечении обстоятельств — обманет, украдет, но не убьет, рука не поднимется. Есть какой-то предел, за которым кончается привычная череда компромиссов и начинается распад личности. И от этого предела человек внутренне, инстинктивно отшатывается. Из-за такой вот непоследовательности, из-за того, что в броне человеческого эгоизма есть все же какие-то бреши, жизнь, собственно, и продолжается. Родятся дети, возникают и сохраняются семьи, живут старики, да и менты кошмарят граждан не до конца — вспомнят старого артиста в хорошем кино и оставят в покое: сами, мол, разбирайтесь.
Жизнь продолжается. Качество этой жизни довольно средненькое, краски невнятны, радости мало, смысл потерян. Но человек жив; в душе у него иногда просыпается голос совести, есть заповеди, которые давно и хорошо всем известны, и, значит, то, что в промежутке — система общезначимых нравственных норм — может быть восстановлено. Когда и как — это уже зависит от каждого.
P. S. Автор благодарит организаторов санкт-петербургского “Фестиваля фестивалей” за то, что перечисленные фильмы довелось посмотреть в фестивальном контексте на фоне не темных, сочинских, но петербургских, белых ночей. Фестивальный контекст, особенно международный, включающий артхаусные картины со всего мира, — важен. На этом фоне хорошо видна устремленность нашего серьезного кино к осмыслению отечественных социальных хворей. Поставить диагноз — уже половина дела. Дальше можно лечить.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДНЕВНИК ДМИТРИЯ БАВИЛЬСКОГО
Летние заметки о весенних впечатлениях — 2 1
“США: Американское видеоискусство в начале третьего тысячелетия” в ЦУМе. Правильная идея — разместить выставку видеоработ американских художников (кураторы Даниэль Бирнбаум, Гуннар Б. Кваран, Ханс-Ульрих Обрист) на последнем, недостроенном этаже ЦУМа.
В магазине выставляются художественные объекты, которые проще всего копировать и потому труднее всего продать, ведь видео на стенку кухни не повесишь, а если получишь диск с роликами, то как часто ты сможешь его пересматривать? То-то же.
По эскалаторам через апофеоз консумации и пригламуренное кафе ныряешь в темный зал, который из-за полумглы и мерцающих то там, то здесь просветами экранов кажется еще больше. Мгла накладывается на запах свежего бетона, шум отбойного молотка, визг электродрели. Звук и воздействие видеообъектов более деликатное, локальное — освещают чуток неоштукатуренного пространства вокруг себя, у большинства роликов звуковая дорожка приглушена или заменена титрами. Злорадства ради хотелось найти неработающие экраны, но их не было — только наметишь себе потухшую цель, как она вспыхивает и начинает работать. Работать по кругу. Экраны есть большие (типа домашнего кинотеатра), средние (типа тв-плазмы) и маленькие (компьютерные). Развешаны на достаточном отдалении друг от друга, из-за чего территория выставки кажется огромной. Трансляции закольцованы, закончившись, ролик вспыхивает вновь.
На входе тебя встречает выгородка с самым долгим видео — “Шттендены” Кэтрин Салливан (2005). 97-минутная фантазия на тему гротескового ситкома, транслируемая сразу на четырех или пяти экранах, но в основном ролики по нескольку минут — до десяти, пятнадцати. Таблички в темноте видны плохо, закрепленные на шершавых столбах, чаще всего они теряются, но самое старое видео здесь, кажется, 2001 года. Больше всего прошлогодних работ. Один артефакт транслируется на пол, есть также парочка допотопных видеопроекторов с пленкой в бобине — что само по себе выглядит музейным экспонатом.
Все ленты делятся на несколько условных категорий. Больше всего практически немонтированных, линейных съемок повседневной жизни — мест, лиц… Сырая фактура реальности. Архивы домашних съемок. Документальные и полудокументальные фильмы, напоминающие ролики, которые в огромном количестве выкладываются на сайте “YuoTube”.
Первый ролик, который ты видишь, ныряя в темноту, — это попытка съемки на Красной площади, прерванная появлением милиционеров (“Картофель фри” Аарона Янга, 2005).
В совершенно отдельном закутке очень долго (видео длится десять мнут) показывают разные стадии приготовления теста (“Тесто” Мики Роттенберг). Или вообще, не заморачиваясь особенно, одиннадцать минут показывают игру света и цвета, солнца и теней в листве деревьев (“1926” Шона Дека). Практически нет специально поставленных перформансов, за исключением, может быть, смешной девушки, неожиданно начинающей танцевать в вагоне метропоезда (“Парализованные”, 2006, Клары Лиден). Практически нет сюрреальных лент и очень мало компьютерной графики. Одна работа показалась смешной и грустной одновременно — девушка наклеивает свои фотографии и фотографии своих котов на головы поп-звезд, внедряет чуждые изображения в трансляцию, ну, например, мюзикла “Мама миа”, предлагая всем желающим присоединиться к акции (“День святого Валентина для совершенно незнакомых людей” Бенджамена Кунли). Мне это напомнило проект ru_kotya Б. Бергера и С. Шумейкина (вплоть до совпадения кошачьей фигуры), внедряющих персонажного кота Котю в самые известные произведения живописи.
В особенном закутке возле входа в автономных кабинках представлен проект “Восемь докладов” издательской программы “Интерроса” — восемь говорящих голов (вещают М. Рыклин, В. Подорога и Ю. Кагарлицкий плюс иностранные интеллектуалы), записанных на международной конференции по философии “Создавая мыслящие миры”. В закутке сидит совершенно обалдевший от темноты и отсутствия общения человек, который воспринимает несколько дежурных слов как радость, начинает активно рассказывать о проекте, дарить буклеты.
— Неужели слушают? — спрашиваю, показывая на интеллектуалов.
— Еще как, — говорит, — останавливаются и вникают.
Кстати, это очень сильное впечатление — посетители видеовыставки. Лиц не видно, лишь силуэты, замирающие на лавках перед экранами, дрейфующие от одной вопиющей с экрана некоммуникабельности к другой.
Практически весь contemporary art рассказывает о дисгармонии и разладе, радостей мало, коммуникации в основном техногенные. Поэтому выставка в ЦУМе и типичная, и правильная: мерно мерцающие экраны развешаны наподобие картин — поскольку темнота, то видно только их, вот они и выделяются. Доминируют.
Отдельно отметил непосредственные самоописания видеохудожников — попытки разобраться, чем же они, собственно, занимаются.
В “Подсознательном искусстве уничтожения граффити” Мэтта Маккормика (2001) показывают, как из случайных работ по замазыванию настенных надписей возникают самодостаточные и весьма экспрессивные абстрактные композиции, напоминающие опыт К. Малевича и М. Ротко. (Я и сам, кстати, на прошлой неделе фотографировал геометрически неправильные заплатки болотного цвета на сводах станции метро “Динамо”, вышло ничуть не хуже какого-нибудь Р. Мазервелла.) Понятен метасмысл ролика: найти красоту по-американски во всем, что окружает, удивиться спонтанности красоты, что поселилась в глазах смотрящего и радует в самом заурядном.
