Николай Крыщук - Кругами рая
Не сразу заметил он в руках отца глиняный горшок, из дна которого живой лопастью лилось молоко. Вот в чем дело. Это момент происшествия. Горшок треснул, дно отвалилось…
– А там внизу ты, маленький еще. Я пока не сделала. И Гриша страшно испугался, что донышко углом могло попасть тебе в родничок. Страшно испугался… Мы тогда хорошо жили. В Песках…
Они сели на мамин диванчик, свечу поставили у ног, огонь потянулся ровно, дождавшись наконец покоя.
– С отцом мы в тот вечер хорошо разговаривали. Пили чай с малиной. Он все время улыбался, странно, правда, улыбался, ты знаешь, как когда какая-то мысль в нем зреет. И при этом говорит вдруг: «Дуня, улыбнись широко». Ну, это в смысле как раньше. Я так засмеялась.
– О чем он говорил? – спросил Алексей.
– Как? Да ни о чем. Обыкновенно говорили. Просил, чтобы я духи сменила – у этих резкий запах. А потом вдруг как закричит: «Любая фантазия…» Я ему: «Ты на кого кричишь? Скажи хоть». А он: «На кого, на кого? На себя. На кого еще человек имеет право кричать?» – «О! Это, – говорю, – у нас что-то новенькое». Вспоминал, как болел тяжело и я его выхаживала…
Алексей уже и забыл думать, что у родителей была своя история любви, большая часть которой прошла без него. Из намеков он знал, что отец увел маму от прежнего мужа, который был альпинистом и через год погиб. Кажется, сбежали они прямо из альпинистского лагеря, пошли, типа, собирать цветы и не вернулись, оставив в палатке свои вещи и деньги. Потому что любила мама отца со школы, и муж якобы про это знал. Был там еще в истории знакомый вертолетчик, но все равно оставалось неясным, как, почти голые и без копейки в кармане, одолели они тысячи километров. Алексей сбоку вглядывался в мамино лицо, пытаясь понять, вспоминает ли она сейчас об этой истории.
Наконец он достал из брюк конверт, свободной рукой обнял маму и тихо спросил, почти позвал:
– Мама, кто этот человек?
Едва взглянув на конверт, Евдокия Анисимовна опустила голову и в следующий миг посмотрела на сына почти вызывающе. Было ясно, что отвечать она не собирается.
– Это тебя не касается, – сказала она. – Где ты его нашел?
– Тогда слушай, мама. Говорить буду я. Это твой брат и мой дядя. Несколько лет назад он оказался без документов и просил тебя подтвердить…
– Он уголовник.
– Он просил тебя подтвердить, что он твой брат. Ты по каким-то своим соображениям этого не сделала, может быть, не поверила, не захотела, я не знаю. – Алексей старался говорить мягко, чтобы не вызвать лишней обиды. – Детский дом, в котором дядя жил после смерти вашего отца, а потом и его матери, сгорел вместе с документами. Для поездки на родину у него нет денег. Да и кого он там сможет найти? Сейчас у него беда, он в милиции, его обвиняют в том, чего он не совершал…
– Я же тебе говорила! А ты почему его знаешь?
– Он не совершил никакого преступления, но осудить беспаспортного человека легко. Поэтому… Какой у нас сегодня день?
– Воскресенье.
– Воскресенье?!
– Ты испугался?
Алексей взглянул на часы. Восемь двадцать. Ксюша начнет ждать его часа через два-три.
– Значит, так, мама. Завтра тебе надо ехать в милицию. Это довольно далеко. Адрес я сейчас напишу.
– Алеша, ты так говоришь…
– Мама, это не просьба. Мы должны это сделать, понимаешь? Лучше ехать с утра. Во всяком случае, имей в виду, последняя электричка перед перерывом уходит в одиннадцать тридцать восемь. Возьми все свои документы. Если зайдет речь о прописке, скажи, что мы пропишем его у себя.
– Ты так думаешь?
– А сейчас мне надо ехать.
– Куда? Ты оставишь меня здесь одну?
– Мне действительно надо. Прости. Завтра я приеду за тобой в милицию и мы отправимся домой вместе.
– Господи! – запричитала Евдокия Анисимовна. – Опять тайны! Как я устала от этих тайн!
Глава тридцать девятая. Последняя
В КОТОРОЙ ВСЕ КОНЦЫ НАКОНЕЦ СХОДЯТСЯ, НО НЕ ВСЕ УЗЛЫ РАЗВЯЗЫВАЮТСЯ
Алексей потерял счет дням, и слово «воскресенье» вернуло ему память. Впрочем, не всю: о том, что именно сейчас гарем Алика, приглашенный им на судаков, собирается у пустого дома, не вспомнил он и теперь.
В ту секунду, когда Алексей понял, что Анисьич приходится ему дядей, в нем вспыхнула догадка, что Ксюша – его, Алексея, дочь. Когда же мать сказала «воскресенье», перед ним встало все: ночная попытка Ксюши его напугать, возникшее уже в доме желание рассказать ей о себе, их хозяйничанье у печи, дождь зеленых яблок, сговор путешествовать ночью с самоваром, шоколадка, скандал и знаки, которыми они в это время обменялись. Сейчас он уже не сомневался, что едет к дочери, которая его ждет, и любит, и нуждается в его защите.
Чувства эти не с чем было сравнить. К другим, к маме в детстве, к отцу, к Тане его тянуло, иногда выкручивая все внутри, до обморока, а тут он сам был тягой. Расстояние от испуга, когда он впервые увидел лицо девочки без мимики, до этого превращения было космическим. При чем тут Корчак? Какое у его ребенка могло быть право на смерть? Марина в своем презрении к нему была прекрасна.
Только когда поезд подъехал к станции, Алексей подумал с равнодушным любопытством: «Интересно, Женьку уже арестовали?»* * *Тропинку к даче он нашел легко. Еще издалека удивился, что в окнах нет света. Впрочем, что ж такого? Пошли прогуляться. Поздно, правда. И, по словам Ксюши, в это время Марина должна уже быть в городе. Значит, Ксюша дома и, великая обманщица, выключила свет, чтобы все подумали, что она спит. А сама, наверное, подкарауливает его где-нибудь в кустах. Ну конечно!
У них же тайное свидание.
Дверь, однако, была заперта не на внутреннюю защелку, а наружным ключом. Алексей поворошил ветки кустов, обошел дом, несколько раз тихо окликнул Ксюшу. На скамейке валялись Ксюшины джинсы и носочки с любимой блохой, успевшие вымокнуть от росы. Остальное белье висело на веревках. «Они уехали. И, вероятно, очень торопились», – понял Гринин и медленно пошел к дороге.
Прогуливающаяся под руку чета Рудницких заметила его издалека.
– Они уехали, – сказала балерина. – У Марины умерла мама.
– Ксюша так плакала! – просвиристел Николай Федорович. – Вы знаете, мы ей очень симпатизируем. Она начала писать записку, но не успела. Мариночка нервничала. Записка так и осталась на столе. Мы ее с Наташей сохранили.
– Что было в записке? – поспешно спросил Алексей.
– Ксюша успела только написать: «Дорогая бабушка! Мы все очень виноваты перед тобой…». И всё. Она думала положить записку в гроб.
– Хорошей прогулки и спокойной ночи, – сказал Алексей, почувствовав досаду.
– И вам всего доброго. Держитесь, дорогой, – пробасила ему в спину Наталья Сергеевна.
Ах, какой дурак! Ведь он был уверен, что Ксюша оставляла записку для него. Даже узнав о случившемся, Алексей по инерции продолжал чувствовать себя в центре ситуации и был почти уязвлен. Как будто перспектива плыть с ним за садовым столом по туману и гудеть вместо парохода была хоть в какой-то мере сопоставима со смертью любимой бабушки. Жизнь, в который раз за последние дни, предложила ему подвинуться.
Сзади кто-то шел торопливым шагом. Алексей обернулся. К нему в белой рубашке спешил парень с рыбной базы. Загар его даже в сумраке вызывал зависть.
– Рудницкие сказали мне, что вы здесь. Что ж не заходите?
– Простите, – сказал Алексей, – я забыл, как…
– Как меня зовут. Это дело поправимое. Ночью, одни, на дороге… По имени-отчеству будет смешно. Алик!
Он протянул руку.
– Так вот откуда это… – начал было Алексей, но Алик его прервал:
– Я в курсе вашей беды. Тем более надо к людям. К тому же ведь вы все это и затеяли.
– Простите. Это был какой-то пароксизм, – сказал Алексей. – С утра уже начал наносить вред здоровью. А тут эти бесконечные звонки…
– Понимаю. Меня они тоже достают.
– Так, значит, праздник все же будет?
– Он уже вовсю идет.
– И гости не удивлены?
– У нас уникально похожи голоса. Все были уверены, что я вернулся из Штатов. Усмешки только по поводу слова «малыш». Не моя манера.
– Какой ужас! – воскликнул Алексей и засмеялся. – Нет, я не могу после этого там появиться.
– Ерунда. Ну, давайте пока прогуляемся. Туда мы еще успеем.
Алексей чувствовал себя на редкость легко с Аликом. Интересно, что, едва войдя в дом, он себе примерно таким и представлял хозяина. Алик угостился из протянутой ему пачки сигаретой, и они закурили.
– Ну, как вы про все узнали и что сами всем распорядились, это я себе примерно представляю, – сказал Алексей.
– А что же Штаты?
– Легенда. По-существу, просто дезертировал. Мне кажется, как автору Грини вам это должно быть понятно.
– Вы действительно академик?
– Нет, членкор. Гриню-то зачем уморили? Думаю, народ не поймет.
– Я, честно говоря, удивился, обнаружив у вас диск. Что ж, стоит воскресить?
– Ну, это вы уж сами с ним, по-родственному решите. Но сейчас, когда чуть не всех опустили до маргиналов, ваш Гриня – неплохой пример выживаемости.
