Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2004)
Фильм Ромера и сопряженная с ним философия истории особенно важны для России, которая до сих пор не может справиться ни с “проклятым коммунистическим прошлым”, ни с его вождями, ни даже с современностью. Вышеприведенный сюжет с Берией и девочкой-припевочкой не случаен, но архетипичен. Такого рода “сюжетика”, доминирующая в подкорке и власть имущих, и народа, блокирует какое бы то ни было движение, деморализует. Сюжет изнасилования беззащитной девочки наркомом — первобытно-общинная архаика, к тому же отягченная отсутствием Доброго Молодца, избавителя. Архаика, перекладывающая всю ответственность на “злого дядьку” — в пенсне, в жилетке и кепке, во френче и сапогах. Сравните с тем, как ненавязчиво, понуждая зрителя открывать правду в процессе развертывания сюжета, Ромер переводит стрелки с неприятного поначалу политика на обаятельную и отвечающую за свои поступки светскую львицу. Вот это и есть взрослая работа, взрослая страна .
В прошлом кинообозрении я пытался показать: двоих персонажей в режиме активного диалога достаточно для того, чтобы обозначить некий универсум. Мне было бы несложно подобрать десятки иных расейских сюжетов, аналогичных описанному бериевскому: соблазнился радикальной наглядностью.
Впрочем, разве отчаяние, спровоцированное сравнением “наших” с “ихними”, в новинку? Раз в год перечитываю Ромера, пересматриваю Ромера, нервничаю. Уговариваю себя: может, у “наших” высокая простота? Неужели очередной виток русской духовности? Нет, к сожалению, нет. Исключительно “простота — залог здоровья” и “простота хуже воровства”.
(ЗЭЛДИН) Решил назначить французов героями очередного кинообозрения, едва наткнулся в старинной беседе Ромера с редакцией “Кайе дю синема” на такую вот реплику интервьюера: “Думаете ли Вы, что по отношению к общей структуре „моральной истории” художественная роль снега эквивалентна роли оккупации?”
Донельзя воодушевленный формулировкой, где-то в подвале отыскал непрочитанную книгу англичанина Теодора Зэлдина “Все о французах” (М., 1989), вторая глава которой, кстати, называется “Как их полюбить”. “Подсчитано, в сегодняшней Франции — 130 тысяч интеллектуалов, что непостижимым образом совпадает с числом французского духовенства в 18-м веке”.
И все-таки они не маги и не жрецы, а тоже люди, чем-то похожие на нас: “Самая распространенная во Франции фамилия — Мартен, затем идут Бернар и Тома. Мальчики при крещении чаще всего получают имена Жан, Пьер и Мишель, девочки — Мари и Франсуаза. Особенно распространено имя Патрис”.
(РАЙАН) Не “рядовой Райан”, который, кстати, мне активно не нравится, но американская актриса Мэг Райан из безобидного жанрового фильма “Французский поцелуй”, с Кевином Кляйном и Жаном Рено. После того, как ее жених влюбился в парижанку, Мэг Райан отправляется на его поиски через океан и, проехав ненавистную поначалу страну насквозь, связывает свою жизнь с настоящим французом, в прошлом виртуозным преступником, зато теперь гениальным виноделом.
Два раза смотрел этот фильм из-за Мэг Райан. В этом фильме (и только в этом!) Мэг Райан восхитительна . Может быть, мой интерес к французам спровоцирован интересом ее героини? Пожалуй, мне хотелось быть на месте ее французского избранника. Это жанровое кино два раза втащило меня внутрь сюжета, проглотило, растворило, растрогало.
Смысл этой главки в том, что рецензии могут быть и вот такими. Собственно, это и есть некая альтернативная рецензия. Порою наши критики выпендриваются больше, чем все 130 тысяч французских интеллектуалов, вместе взятых. И поскольку формулы вроде “художественная роль снега эквивалентна роли оккупации” у них нипочем не получаются, наши критики брезгливо, точно в отместку матери-природе, отмахиваются ото всего нехитрого, но непосредственного и живого. Это неправильно: живому следует сопереживать.
(РАППНО) Не проверял, но уверен: фильму Жан-Поля Раппно “Счастливого пути” (2003) у нас не поздоровилось. Между тем это хороший фильм, совершенно непонятный в бестолковом постсоветском контексте, но занимающий свое, достойное место в контексте французском. Я коснусь лишь тех особенностей, которые рифмуют его с опусом Ромера, с той стратегией повествования, которая позволяет грамотно и без потерь выразить Большую историю в параметрах заурядного флирта. Кстати, сценарий написан режиссером в соавторстве с П. Модиано.
Вторая мировая. Действие развивается накануне немецкого блицкрига и в первые месяцы оккупации Франции. Картина выполнена в жанре “бестолковой французской авантюры”, с огромным количеством действующих лиц и сюжетных перипетий. Однако существенную роль играют только две пары. Первая — это публичные люди, чьи персоны у всех на виду, чьи лица хорошо известны. Он — Министр Франции, один из кандидатов на пост Президента страны. Она — знаменитая французская актриса, звезда, чьи фильмы имеют бешеный успех и не сходят с экранов даже в нелегкие времена оккупации. В сущности, эта сладкая парочка воплощает неизбывный французский архетип “леди и герцог” на новом историческом этапе. Он — все тот же самозабвенный политик, интриган, зато она превратилась из светской моралистки в своекорыстную красотку, бестолковку: общество “тотальной демократии” более не нуждается в сообразительных дамах, провоцирующих производство идеологем с их последующим обменом. Такое общество давно утвердилось в качестве всеобъемлющей машины по производству критики и морали.
Вторая пара — полная противоположность первой. Эти двое молоды, никому не известны. На фоне первой пары воспринимаются как воплощение частной жизни, как обитатели приватного пространства. Любопытное обстоятельство: сто пятьдесят лет назад, во времена Революции, преимущественным правом на частное пространство и сопутствующий достоверный “крупный план” владели “леди и герцог”, воспроизводившие в салонах новую идентичность и в конечном счете новые общественные отношения. Теперь же “салоны”, эти производители общественного мнения и агрессивной общеупотребимой морали, не просто легитимны, они, по сути, стали центрами государственного управления. Теперь “леди и герцог” не просто “на виду”. Их лица, их частная жизнь известны всякому, являясь плотью и кровью общественной жизни, “рабочим материалом”, горючим и топливом общественного мнения. Неудивительно, что на роли этих публичных персонажей приглашены звезды первой величины — Изабель Аджани и Жерар Депардье.
Две пары связаны между собой преступлением . Фредерик, молодой человек из второй пары, был поначалу страстным поклонником женщины из первой пары, то есть Изабель Аджани. А кто не входил в число ее поклонников? Аджани — смутный объект желания, все богатеи и политики волочились за нею. Один из них зашел в своих ухаживаниях слишком далеко и попытался овладеть звездой, а та по неосторожности его убила. Фредерик был немедленно приглашен, чтобы избавить звезду от трупа, проблем и преступления в целом. Случилось так, что Фредерик попал в руки полиции с трупом этого публичного человека в багажнике. Фредерик, конечно, не выдает любимую, а та быстро забывает свое обещание поговорить о проблеме с Министром и таким образом парня отмазать. Более того, красотка использует момент и ложится к Министру в постель, в результате чего и образуется вышеозначенная пара номер раз. Фредерик же попадает в тюрьму, из которой бежит во время неразберихи, спровоцированной немецкой оккупацией...
Итак, публичная пара, иначе Депардье — Аджани, складывается исключительно благодаря преступлению, которое утаила звезда, что на руку и ей, и Министру. “Его интересует карьера, ее интересует карьера: они созданы друг для друга! А вот меня разыскивает полиция!” — убивается Фредерик, преследующий публичную парочку после побега из тюрьмы. Таким образом, он тоже преступник: в глазах всемогущего общественного мнения. Его приятели, попутчики и новые знакомые — сплошь под подозрением. “Так что все мы — преступники! Полиция разыскивает нас всех”, — итожит один из них.
Бестолковая на первый, поверхностный, взгляд картина — непроста! Раппно и Модиано доводят до логического предела эволюцию пары “леди — герцог”. Теперь эти двое воплощают всю полноту власти: и политической, и моральной — не случайно “леди” теперь актриса. В новых условиях она “морализирует”, участвуя в жизнеподобных, идеологически ангажированных кинокартинах, формируя “общественное мнение” посредством художественных образов, то есть еще более убедительно, чем это удавалось ее предшественнице Грейс Эллиот.
