Вадим Давыдов - Год Дракона
И Елена так взвилась на этот зов, с таким лицом… У Майзеля задергалась щека, и он судорожно за нее схватился, а Татьяна зажмурилась.
Потом, когда Сонечка, наконец, угомонилась и уснула, они уселись вчетвером на кухне, и пили чай с конфетами, опять совсем как в добрые старые времена, и Майзель слушал Андрея, которому нужно было и выговориться, и выслушать слова поддержки и одобрения, и понять, что все делается правильно и идет по плану…
– Знаешь, мне иногда кажется, что они думают, будто я для себя это делаю…
– Ты действительно делаешь это в первую очередь для себя, Андрей. Для себя, для своей семьи, для своих близких. Если всего этого не хотеть для себя, то тогда ничего не нужно. Так что ты их не разубеждай особенно. Наоборот, кивай. И показывай все, что я тебе дал. Пусть они знают, что тот, кто для себя чего-нибудь хочет, хочет и может и для других. А кто вопит «свобода, свобода», тому место в дурдоме, а не в политике.
– Без свободы нельзя сделать людей ни сытыми, ни здоровыми…
– Одной свободой этого тоже сделать нельзя, Танюша. Должен быть стратегический план реформ, должны быть созданы институциональные предпосылки осуществления этого плана. Нужно заручиться поддержкой соответствующих структур с тем, чтобы с наступлением свободы произошли те самые массированные финансовые и интеллектуальные вливания, без которых свобода превратится в хаос, а народ решит, что лучше сыр в мышеловке, чем мышеловка без сыра.
– И что, уже прямо есть такой план?
– Обязательно, Танечка. Есть даже немножко людей. И мы завтра с ними будем разговаривать… А с этими… Ну, старайся не очень близко принимать это к сердцу, Дюхон…
– Мне в самом деле с ними тяжело, Дан. С людьми, которые на земле, куда легче. Даже странно. Казалось бы, чем человек образованнее, тем лучше он должен понимать, что к чему…
– Образование, дружище, частенько не устраняет заблуждений. Напротив, укрепляет, внушая человеку уверенность, что он-то как раз все правильно понимает, раз у него диплом на руках. У нас это тоже все было. Да и теперь никуда не делось. Они думают, что мы обязаны им сначала все объяснить, получить их одобрение…
– Кто это «они», Даник?
– Они, Танюша. Интеллигенция. Интеллектуалы. Соль земли, цвет нации, титаны духа. А вот это вряд ли… Мы не можем ждать, пока все поймут. Нет времени. Столько дел… Надо сделать, и сразу все станет видно. А рефлексировать – это потом…
– Ну, хорошо. А за что вообще на вас так интеллигенция-то ополчилась? И местная, и европейская?
– Местная-то как раз и не вся, кстати… Вот Корсак, например…
– Это кто?
– Директор Государственного департамента музеев и галерей, – пояснила Елена.
– Но не сразу. Сразу – чуть не съел ведь нас… За то, что мы превратили их музеи в дома, наполненные жизнью и детским смехом. А картинки маслом и золотую посуду выселили, вместо того, чтобы хапнуть это себе и тем самым оправдать их обличительный пафос… Только потом понял, что так правильно…
– Это он про Град и дворцы, – сочла нужным пояснить Елена. – Это так…
– А что, была такая необходимость? – удивилась Татьяна.
– Технической необходимости не было, – покачал головой Майзель. – Была идеологическая. И мифологическая… Все должно быть живым и настоящим. В королевском дворце должен жить король и его семья, а не бродить, раззявив рты, туристы… Иначе все рассыпается, как не подкрашивай и не латай…
– И что они с ними сделали, с дворцами? Приватизировали?
– Ну, этого вы от них не дождетесь, – улыбнулась Елена. – Это же король Артур с Ланселотом, они не оставили ни единого шанса на них напуститься… Его величество арендует дворцы у народа, которому все принадлежит по конституции, и платит… квартирную плату из личных средств… Сумасшедшие суммы, кстати.
– А как же иначе?! Мы что, для себя, что ли, это устраиваем, чтобы жрать на золоте и гадить в золото?! Не-е-ет, уж это вряд ли…
– Ну, вы только посмотрите на него, – вздохнула Елена. – Надежда человечества… Они выкинули все музеи из Града, стащили туда Сенат, Госсовет и Генеральный штаб, перекопали всю скалу, и сделали это так быстро… Когда мы опомнились, уже было бесполезно выступать. Все уже было сделано…
– Инструменты должны быть под рукой. Это аксиома, как Вацлав говорит.
– А музеи-то?!.
– Для музеев они такой комплекс… отгрохали, – Елена улыбнулась. – С транспортными развязками, стоянками, научными лабораториями, хранилищами, специальным климатом, освещением, охраной… Туристам нравится.
– Обязательно. Но это интелям не нравится. Что бы мы не делали… Они все равно будут нас обличать. За то, что мы сказали: революция кончилась, нужно строить государство. Это тяжелая работа, иногда грязная, всегда утомительная, и для ее выполнения требуются профессионалы, а не болтуны и прекраснодушные мечтатели. И вчерашние истопники пусть пишут мемуары о своем беспримерном мужестве в моральном противостоянии тоталитаризму. Пожалуйста, сколько влезет, но это не повод получать посты в правительстве. За то, что не отменили смертную казнь за преступления против личности и терроризм. За то, что мы верим в Бога, а не в «гуманизьм». За то, что мы строим национальное, а не общечеловеческое государство. За то, что вышвырнули в Канаду цыганский табор, который дико сопротивлялся наведению порядка и требовал предоставить ему культурную автономию, разрешив воровать и торговать дурью…
– Данек!
– Это так и было, Елена. У них было – и есть – авторитетное самоуправление, институт общины, и мы разговаривали с этими людьми: мы им сказали – бизнес? Пожалуйста! Поможем, научим, дадим где и как, даже разрешим первые двадцать лет компактное проживание, если хотите. Не можете заставить? Не умеете? Вон. Если канадцы согласились это терпеть – ради Бога. Мы не согласились… За то, что перекрыли границы, перестреляли бандитов и неисправимых взяточников, за «Преторианцев»…
– Это еще кто?
– Это специальный отряд, который расстреливал и рубил головы коррупционерам и руководителям преступных сообществ. Без всякого суда, разумеется. И в самом буквальном смысле. А во главе этого отряда стоял ваш старый друг, и все это делалось при полном согласии его величества, – Елена посмотрела на Майзеля. – Я правильно излагаю сюжетную канву, дорогой?
– Не совсем. Я не возглавлял отряд, я просто по мере сил участвовал. Обязательно.
– О Боже.
– Порядок. Ключевое слово. За это. За возрождение скаутского движения «Королевских соколов», за стопятидесятидневную информационную блокаду сразу после того, как мы взяли власть, за монархию, за армию, за Косово, за Хорватию и Боснию… Я могу это часами перечислять. Похвалить они нас никогда не будут готовы. Хотя – где бы они все были, если бы не мы…
– Я тебя хвалю, – улыбнулась Елена, потрепав Майзеля по затылку. – Хотя совсем не за это…
– И мне достаточно, поверь. Мы не для этих болтунов работали и работаем, как проклятые.
– Но внутри, как я понимаю, уже порядок…
– Обязательно. Ну, более или менее…
– Более или менее?! Ну, ты даешь…
– А снаружи что творится, Дюхон? Ты думаешь, если мы перекрыли границы и даже друзей и родственников тау-визорами сканируем насквозь, мы сможем удержать порядок и благополучие, с таким трудом построенные?! Никогда. Надо идти и наводить порядок вокруг тоже. И снова не стесняться в средствах. И головы будут лететь, и кровь литься рекой. И они нас опять будут ненавидеть, – за то, что мы готовы на это. За то, что мы не общечеловеки. За то, что мы расисты. За то, что нашли в себе мужество открыто заявить и себе, и людям: есть люди и есть нежить. И если мы хотим жить, мы должны с нежитью покончить. Всеми способами. В том числе и совсем не общечеловеческими. Понимаешь? Потому что те, кто таскает расчлененные трупы по улицам своих городов, обливая их бензином и поджигая, и прыгая и вопя при этом от радости, – это не люди и даже не звери. Это нежить. С ними не о чем разговаривать. Не о чем договариваться. Это первое. Мы сказали – мы на войне. Еще до взрыва Биржи, до попытки взорвать ООН, до всего. А на войне действуют законы военного времени. Законы военного времени гласят, что врагов убивают там, где застанут. Не судят их долго и нудно, с адвокатами и присяжными, а убивают. И если кто-то не понял, что идет война, то это не наши, а их проблемы. Мы не можем позволить себе иметь пятую колонну. Вот как хотите. Поэтому придется молчать. Но поскольку мы все же люди, а не нежить, мы их просто слегка поприжали, а не убили и не сожгли заживо. И как поприжали… Просто им денег негде взять на свои фокусы. Мы не посадили никого, не стали никого выгонять, потому что это люди, и это наши люди, и каждый из них бесконечно нам дорог. Мы никого не трогали, разрешили уйти, создать этот клятый Новый университет, потому что в Карловом, кузнице наших кадров, нет и не может быть места для всяких слабоумных мазохистов, которые хотят, чтобы их таскали кусками по улицам. А вся эта европейская «сицилистская» муть, которая выросла на троцкистской болтовне и маоистских бреднях, вперемешку с пидорами и марафетчиками… Ну, нежить их просто использует, а они настолько тупы, что этого даже не понимают. Не понимают, что, если нежить придет в наши города, то их расчленят и сожгут первыми. Просто потому, что они даже не сопротивляются. Хотя бы поэтому. Они читают Коран, как читали когда-то Маркса, не понимая вообще ничего, – ни исторического контекста, ни социокультурного феномена, из которого это родилось… Не понимают самого главного, – что бы они не делали, все это – «мерзость в глазах Аллаха». И в прямом смысле, и в переносном. Что, как и у Маркса, все, что там есть верного, то не ново, а все новое – неверно. А со мной – это вообще отдельная история…
