Айрис Мердок - Ученик философа
— Правда? Что за поклонник?
— Ну как ты думаешь, что за поклонник? Молодой человек. Том Маккефри. Он тебе, наверное, позвонит. Нынешние молодые люди поступают именно так.
— Маккефри! Должно быть, родня миссис Маккефри.
— Это ее сын… точнее, пасынок, самый младший. В общем, я решил тебя предупредить! Я не против. Из него выйдет хороший муж.
Последняя фраза должна была прозвучать шутливо, но получилось как-то зловеще.
Однако Хэтти этого не заметила. Она пыталась сообразить, откуда он знает о ее существовании.
— Но он же меня никогда не видел!
— Тебя многие видели, тобой интересуются…
— Какой ужас.
— В общем, я решил тебе про него сказать по секрету, ну знаешь, представить, чтобы ты его не прогнала.
— Но я не хочу никаких поклонников! Это, должно быть, шутка!
— Ты — не шутка, — сказал Джон Роберт, и им овладела прежняя неловкость. — Ну хорошо, ты не хочешь поклонников, а чего ты хочешь?
— Черного котенка с белыми лапками!
Хэтти произнесла эти слова шутливым тоном, но тоже почувствовала себя неловкой и не комильфо. Она добавила:
— Я шучу, конечно, это несерьезно, мне нельзя заводить кошку, вот если б я жила в каком-нибудь доме вроде этого, но это не так, и даже здесь… здесь в саду живут лисы, вы знаете? Интересно, лиса может напасть на кошку?
— Лучше не надо котенка, — сказал Джон Роберт.
— Хорошо, не надо котенка.
На секунду вдруг показалось, что Хэтти вот-вот заплачет. У нее перед глазами возникло что-то вроде легкой дымки. Она сказала:
— Вы спрашивали, чего мне не хватает. Я скучаю по отцу. Но это другое. Когда я сказала про кошку, я вспомнила про него.
Торопливо изгоняя неуместный призрак Уита, Джон Роберт подумал, как это важно, что они поговорили об Америке, словно они вдвоем распорядились этим громадным континентом и убрали его с глаз долой, расчистив простор для деятельности. Потом он подумал: если Хэтти выйдет замуж за Тома, они смогут жить здесь, в Слиппер-хаусе.
Перл стояла в прихожей и держала его плащ, уже теплый и сухой после соседства с отопительным котлом. Перл, щелкнув каблуками, помогла философу надеть плащ; во всяком случае, стояла на цыпочках, пока он боролся с плащом, бешено размахивая руками за спиной и не спуская глаз с Хэтти. Перл открыла парадную дверь, но Джон Роберт вдруг снова бросился к гостиной. Хэтти, пошедшая было за ним, отскочила с дороги. Он снова появился, неся в руках бутылки.
— Я не хочу, чтоб вы пили. Пожалуйста, не держите в доме спиртного. До свидания…
Он выдвинулся под дождь.
Внезапно Перл с каким-то отчаянным жаром крикнула ему вслед:
— Профессор Розанов, я надеюсь, мы вас скоро опять увидим.
У Перл был сильный, пронизывающий голос, когда она этого хотела.
Джон Роберт остановился в изумлении, но не обернулся.
— Да, да, — сказал он и продолжал идти, но не по тропинке к задней калитке, ведущей на Форумный проезд, а по мокрой траве в сторону Белмонта.
Перл захлопнула дверь.
— Уф! — воскликнула Хэтти. Затем: — А мне понравилось с ним разговаривать. Сегодня было легче обычного.
— Это потому, что вы оба были под мухой! — сказала Перл.
— Он был очень милый.
Хэтти подумала: «Я достойно держалась, у нас вышел настоящий разговор!»
Перл думала о другом. В рамке замочной скважины она видела Джона Роберта, смотрящего на Хэтти, и то, как он смотрел, Перл совершенно не понравилось.
Они разошлись — Хэтти вернулась в гостиную, где ей хотелось немного побыть одной и подумать о Джоне Роберте. Перл осталась стоять в прихожей, все так же положив руку на дверь. Затем она выскочила под дождь без плаща и шляпы. Она пробежала меж деревьев рощицы, где жила лисичка, и прижалась лбом к гладкому стволу молодого бука.
Джон Роберт в это время прошел мимо гаража, по тропе вдоль дома к веранде на фасадной стороне Белмонта. Это было грандиозное сооружение вроде часовни, с викторианскими витражами. На веранде была скамья, и он водрузил на нее бутылки, намереваясь их там оставить. Поскольку в это время дождь хлынул с удвоенной силой, Джон Роберт ненадолго присел рядом с бутылками. Вышла Алекс в макинтоше и платке.
— Ох… Джон Роберт…
— Миссис Маккефри… извините… Я вот принес…
— Как мило! Зайдите же, выпейте! И пожалуйста, называйте меня Алекс.
Она сузила синие глаза и удивленно выдохнула, остановившись в тени великого человека, который тут же вскочил. Алекс обоняла еще не изгнанный дождем запах тепла от плаща Джона Роберта.
— Входите же, входите, прошу вас.
Она отступила к двери и открыла ее.
Тут из-за угла вышла Руби. Она встала, сама широкая, как дверь, и уставилась на философа.
— Простите, мне надо идти, — пробормотал Джон Роберт, слетел с крыльца и помчался по тропинке к дороге.
«Я пьян», — подумал он и направился домой, в Заячий переулок, быстро, как только мог.
Алекс сказала Руби:
— Обязательно надо было прийти и встать тут, как жаба. Где тебя вообще носит? У тебя дурной глаз. На, забери бутылки.
Она вышла в сад перед домом, трогая лежащий в кармане секатор. Две теплые слезы смешались с холодным дождем.
Назавтра опять отключили свет (электрики снова бастовали), и магазинные воришки радостно двинулись в Боукок. (Был уже вечер, но по четвергам Боукок работал до девяти.) Диана, которая в момент отключения света опять оказалась в магазине, поспешила наружу, боясь, что кто-нибудь обвинит ее в воровстве. После визита Джорджа ее сердце было все изодрано, покрыто рубцами, пульсировало смесью радости, страха и боли.
Валери Коссом и Неста Уиггинс в это время писали манифест движения за права женщин. Они крикнули на первый этаж, чтобы им дали свет, поскольку дневного света не хватало — был очередной желтоватый, затянутый тучами дождливый день. Доминик Уиггинс оставил работу, которую все равно теперь не мог продолжать, и принес девушкам свечи. Он обожал дочь и мечтал, чтобы она вышла замуж за славного юношу-католика и родила шестерых детей. Валери ему нравилась. Он задержался наверху, и вскоре все трое спустились вниз, вскипятили воду на примусе и заварили чай.
Отец Бернард был с мисс Данбери. У нее случился сердечный приступ, и доктор Бэрдетт, младший партнер доктора Роуча (и брат органиста церкви Святого Павла), который придерживался принципа полной откровенности, сказал ей, что еще одного приступа она может и не пережить. Мисс Данбери боялась. Отец Бернард делал все, что мог. Он торжественно помолился над ней: «Отче Всемогущий, у коего обитают души праведников, очищенных после избавления от земных уз, прими наши смиренные молитвы о душе сестры нашей, да прольется на нее свет лица Твоего. Омой ее, молим Тебя, кровью непорочного Агнца, закланного за грехи мира…» Когда молитва окончилась страстным выражением надежды на вечную жизнь и громким «аминь» из уст мисс Данбери, погас свет. Тут отец Бернард узнал нечто новое о своей прихожанке: она почти совсем оглохла и полагалась на чтение по губам, в котором достигла больших высот. Мисс Данбери стыдилась своей глухоты и держала ее в секрете, но теперь разоблачение было неизбежно. У нее где-то были свечи, но где? Мисс Данбери откопала электрический фонарик и направила луч в лицо священнику. Теперь можно было продолжать. Пока отец Бернард двигал подсвеченными губами, продолжая лгать больной, его постигло невероятно глубокое, пугающее чувство собственной никчемности. Ее страхи, торжественные серьезные слова, мимолетное видение конца беспокоили его, напоминая, что он тоже смертен.
— Бог есть, правда? Он ведь личность, правда? Некоторые говорят, что Он не личность.
— Конечно, Бог — личность, ведь мы — личности, это высший способ бытия, который нам известен, разве Бог может быть меньше чем личностью?
— А точно есть вечная жизнь, о которой мы молимся? Я правда буду жить, увижу своих близких?
— Мы не можем точно знать, как это будет, но это постулат нашей веры, мы должны ему незыблемо верить.
— Но я останусь собой? Я не хочу жить кем-то другим.
— Если бы личность прекращала существовать, вечная жизнь не имела бы никакого смысла. Господь не станет обманывать нас, подсовывая какую-то другую жизнь.
— Не знаю. Он может все.
— Кроме лжи.
— А я правда не отправлюсь в ад?
— Ну, тут вам точно нечего бояться. Я вообще думаю, что никто не попадет в ад.
— Даже Гитлер? Мне хотелось бы думать, что он в аду.
— Ну разве так можно, оставьте эти мстительные мысли!
— Вы за меня помолитесь?
— Конечно.
Дом 34 на Полумесяце внезапно погрузился в полутьму. Уильям Исткот сидел за столом и просматривал свое завещание. Оно было очень тщательно продумано — большая часть имущества отходила Антее, а остальное шло на благотворительность: дом собраний Друзей, Фонд помощи голодающим, Фонд по борьбе с раком, Международную амнистию, дом призрения Святого Олафа, центр для выходцев из Азии в Бэркстауне, Культурно-спортивный центр на Пустоши, Клуб мальчиков, ночлежку Армии спасения, Фонд национальных собраний произведений искусства (это для Розы, она любила живопись). А теперь, сидя в сгущающейся темноте, Уильям вдруг сильно, необъяснимо захотел отдать все Антее. Почему? Может, это последнее неосознанное желание хоть какого-то бессмертия? (Уильям не разделял надежд мисс Данбери.) Эта куча денег, дом на Полумесяце, дорогая земля под застройку за твидовой фабрикой. Теперь Уильям понимал, какое ощущение опоры, реальности давало ему богатство. И каким тонким, призрачным он начинает чувствовать себя теперь.
