Леонид Сергеев - До встречи на небесах
Что и говорить, в застолье мы нешуточно подпитывали творчество друг друга.
После второй бутылки мы переключались на политику, и за столом начинался некий бодрящий ужас.
— Эти, у власти, гниды! — цедил, стиснув зубы Кушак, и дальше, не стесняясь в выражениях, обрушивал беспощадную критику на нашу систему (в такие моменты в нем прямо бушевало черное пламя).
Яхнин подливал масла в огонь, добавлял драматизма в разговор:
— Чем хуже, тем лучше, хе-хе.
Словно мазохист, он веселился в предвкушении катастрофы (понятно, развала системы, а не гражданской войны, да еще, не дай бог, погромов). Яхнин никогда не был патриотом, и радовался даже когда наши проигрывали в футбол. Точно так же Ленин испытывал радость, когда Россия проиграла войну Японии. Эти две радости не так уж и далеки друг от друга, ведь у них общая суть, между ними пролегает невидимая (на генетическом уровне) связь.
Так вот, мы поносили систему (я тоже что-то вякал — то, что касалось вождей и режима, который они установили), но вступал, уже поостывший, Мазнин и спокойно все расставлял по местам. Вооруженный основательными знаниями, он вычислял события наперед и предсказывал нам вполне сносное существование.
— …Что вы молотите о преимуществах Запада! — говорил. — Да там даже любовь стала коммерческой. И пока в России есть хоть одна женщина, которая отдается по любви, мы непобедимы!
Понятно, после этого мощного пророческого заявления, мы резко меняли тему разговора и под третью бутылку говорили только о женщинах. Этому разговору мы придавали немаловажное значение; по времени он продолжался гораздо дольше других разговоров и всегда имел на нас благотворное воздействие.
Сейчас, когда мы уже пожилые, наши беседы проходят по той же схеме, только в обратной последовательности и, конечно, женщинам мы уделяем меньше времени, а после второй бутылки говорим о юности и подробно о наших болезнях (до третьей бутылки дело не доходит — уже не те возможности организма). Естественно, здесь мои всплески памяти обрывочны и взгляд на друзей субъективен — кто-то видит их совершенно другими. Прекрасно! Пусть опишут свой взгляд, а меня выставят на посмешище. Но, хоть убей! — все, что здесь катаю, готов повторить под присягой.
В первые годы нашего общения Мазнин с Кушаком еще были женаты и после закрытия клуба спешили домой, а мы с Яхниным приглашали каких-нибудь «любительниц искусства» в мастерскую Яхнина — в конце концов его скитания закончились и знакомая скульпторша сдала ему мастерскую (у него, как и у Кушака, всюду знакомые: скульпторши и редакторши, врачи и юристы, завотделами книжных магазинов; Кушак даже приятельствует с министром культуры, а Яхнин — с судьей Конституционного суда! Ясно, при таких связях можно творить чудеса; эти крепкие цепочки действуют по принципу: «ты — мне, я — тебе», как некое перекрестное опыление).
Мастерская находилась недалеко от клуба и представляла собой огромный сырой запущенный подвал (во время дождей мы с Яхниным делали обводные канавы, чтобы его не затопляло) с невероятным количеством гипсовых бюстов вождей коммунизма. Это было впечатляющее зрелище — за посетителями мастерской из-под толстого, как войлок, слоя пыли постоянно следили десятки холодных глаз.
— Неплохо твоя скульпторша зарабатывала в свое время, — сказал я Яхнину, когда впервые увидел гипсовое кладбище. — Ведь эти идолы стояли даже в банях.
— Их делал ее отец. Сама-то она приличный скульптор. Занимается керамикой. Все хочет прийти с кувалдой и разбить вождей, но я отговариваю. Со временем они будут реликвией, будут стоить целое состояние.
Яхнин обитал в прокуренном закутке, который примыкал к мастерской и был буквально напичкан поломанной и расшатанной мебелью. Двери подвала не закрывались и к Яхнину заглядывали все кому не лень: местные алкаши, желающие «излить душу», и загулявшие полуночники, разные интеллектуалы и, конечно, завсегдатаи клуба. Яхнин гордился подвалом, называл его «оазисом культуры», «филиалом клуба ЦДЛ», «бюро добрых советов», но иногда сокрушался:
— Вчера приходили одни, позавчера другие, все съели, выпили… За месяц прокутил огромную сумму… (никак не мог подняться до высот, когда об этом не жалеют).
— Не зуди! Зато будет что вспомнить, — успокаивал я его, но он не ценил моего заключения, хотя сейчас, вроде, катает мемуары о нашей «подвальной» жизни.
С женщинами Яхнин говорит тихо, вкрадчиво, прямо убаюкивает, при этом, как бы налаживая контакт, поглаживает их — вначале по лопаткам, потом и ниже — здесь у него технология отработана; при мне по телефону, без всякого стеснения, своеобразно выражал свою любовь:
— …Целую твой мизинчик!
Я-то знаю все эти головоломки. Как-то Яхнин увлекся юной художницей Ольгой, и, ради красного словца, ляпнул:
— Что ты хотела бы, милая? Мне хочется что-то сделать для тебя!
— Давай, съездим в Прибалтику, я никогда там не была, — попросила художница, и Яхнин сразу начал жаловаться: «Много работы, больная мать…».
А мне объяснил:
— Я прикинул, на билеты придется потратиться, да еще гостиница…
Ну, не злодей в маске обаятельного добрячка? Эх, если бы Яхнин относился к деньгам весело! Тогда на нем висли бы все женщины, а так некоторые из них сразу замечали его прижимистость и морщились.
Кстати, когда Яхнин встречался с юной Ольгой, я в ЦДЛ познакомился с американской бизнесменкой Кристой, которая выглядела лет на пятьдесят. Яхнин посмеивался:
— Если американка выглядит на пятьдесят, будь уверен, ей все семьдесят, хе-хе… Женись на ней Сергеев, она богатенькая… Уедешь в Штаты, заживешь припеваючи, а я к тебе в гости прилечу. Билеты, надеюсь, оплатишь, ведь у тебя будет уйма денег…
Понятно, эти наши ненаглядные смотрелись чересчур контрастно — как мамаша с дочкой (Яхнин, страшно довольный, говорил «как бабуся с внучкой»).
В другой раз я крутил с одной угловатой спортсменкой — сексуальной ведьмой с чугунным задом, а у Яхнина в это время появилась стройная галерейщица, которая с утра до вечера вращалась в кругу художников (ей даже некогда было убираться в квартире — она нанимала домработницу); галерейщица была в два раза симпатичней и в три раза умней спортсменки, и, ясное дело, сравнивая интересы наших подружек, Яхнин опять надо мной подтрунивал.
Бывало и наоборот. Однажды мой друг привязался к хромоногой дамочке врачихе, а я — к студентке с точеной фигурой, и понятно, тут уж у меня были возможности подпускать шпильки. Но чаще мы встречались с подружками одного покроя и равных способностей, и тогда наш квартет выглядел отлично. Помню одних в шляпах, как церковные колокола… Впрочем, о чем я?! Не хочу в это углубляться.
Несколько лет подряд посетители клуба видели Яхнина и меня в обществе женщин. Скажу без хвастовства — у нас было полно романов; вот только все мои — какие-то обычные, без озарения, а у Яхнина — все с волшебством (он умеет их расцветить красивостями, все-таки способный черт!). И что странно, в то время Яхнин выпивал не меньше меня и не меньше имел романов, но я слыл пьяницей и неутомимым бабником, а он — трезвенником и святошей. Несмотря на все мои достоинства и его недостатки, именно такими и слыли. Понятно, в те годы многие осуждали нас.
— В вашем возрасте одинокий мужчина — тот же волк, — говорили. — Ваша охота за женщинами от трусости. Это боязнь одиночества, некое самоутверждение.
Мы только усмехались, догадываясь, что большинство этих моралистов попросту лопаются от зависти, а остальным не собирались объяснять, что мы давно стали эгоистами и не способны на уступки, необходимые в семье, не терпим обязанностей и всякого ограничения свободы, а главное — эти идиоты не понимали, что впереди нас ждут идеальные женщины, с которыми мы, возможно, и распишемся; так что, теперешние наши приключения — всего лишь прелюдия к небесному счастью.
Особенно нам завидовал и проявлял глубочайший интерес к нашим приключениям Тарловский, который большую часть времени торчал дома и выполнял капризы больной матери; крайне редко он забегал в ЦДЛ, но с нами не выпивал (и, в отличие от нас с Яхниным, ярых курильщиков, никогда не курил). Как-то развеселый Яхнин бросил ему историческую фразу:
— Марк! Вот ты себя бережешь, а что ты будешь делать, когда мы все умрем и ты останешься один?
А я подумал — в самом деле страшновато, и втайне позавидовал Яхнину за его глобальный взгляд на жизнь, за то, что его посещают такие умные мысли.
Понятно, в те годы, годы нашей с Яхниным крепкой дружбы, нас связывали не только женщины, у нас на многое были общие взгляды, и наши разговоры были по-настоящему откровенными, мы ничего не скрывали друг от друга. Мы ходили на выставки, ездили на моем «Москвичонке» за город к друзьям — то было замечательное времечко.
