Майкл Каннингем - Избранные дни
Он стоял над беличьими тушками и наблюдал, как они постепенно поджаривались. Дух от них шел густой и резкий. Люк стоял рядом и тоже смотрел. Катарина держалась чуть поодаль. Саймон вспомнил старый фильм, в котором семья занималась тем же самым. Глава семейства жарил мясо на открытом огне, а жена и ребенок дожидались, когда его можно будет есть.
Они съели белок, жилистых и горьковатых, с сильным химическим привкусом. Какая-никакая, но это была еда. Поев, они расположились на ночь. Катарина и мальчик с удобством устроились на обитых оранжевым скамейках, расположенных по обе стороны откидного столика. Саймон, на правах самого большого, занял откидную кровать.
Ему снились летящие женщины в одеждах из света.
На заре они тронулись дальше. Земля неслась и неслась назад — высокая трава и необъятное небо. «Виннебаго» прокладывал в траве колею, которая позади него тут же исчезала. За ним не оставалось следов. Над головой клубились белые облака, одни разрастались, другие растворялись в воздухе.
— Все вроде в порядке, — сказал Люк.
— Трудно сказать. — Саймон всматривался вперед сквозь лобовое стекло. — Я о том, были ли облака и раньше такими? Было ли небо того же оттенка синего?
— Я слыхал, катастрофа случилась в Северной Дакоте. На каком-то секретном подземном объекте.
— А я слышал, что в Небраске. Недалеко от Омахи.
— Один парень рассказывал, что это был финальный аккорд Крестового похода детей. Все устроили безумные детки с настоящей мощной бомбой.
— Нет, поход к тому времени уже закончился. Сработали калифорнийские сепаратисты.
— У меня другие сведения. А калифорнийские сепаратисты — оказалось, что их всего-то семь или восемь человек из Беркли, у которых не было ни средств, ни вообще ничего. Я это знаю из надежного источника.
— Нет, их все-таки было больше. Ведь история с питьевой водой в Техасе — точно их рук дело.
— Может, и так. А знаешь, поговаривают, что эвакуация не была так уж необходима. Но многие считают, что здесь по-прежнему небезопасно находиться.
— Птицы-то явно куда-то подевались.
— Да, но я слышал, их тут снова пытаются расселять. Самых неприхотливых — голубей, воробьев, чаек.
— Может, стоило бы начать с людей.
— Как по-твоему, выборы были? — спросил Люк.
— Я сам об этом думал. Скорее всего были. Похоже на то, что законы поменялись.
— Я слышал, одного президента засадили в тюрьму.
— А я слышал, что другой президент принял христианство.
— Что ж в этом плохого?
Наступил день, а они все ехали и ехали по бескрайней равнине. Они держали направление на запад, двигаясь более или менее по прямой. Навигационная система предупреждала о том, что ждет их впереди. Города и поселки они объезжали стороной. Изредка приходилось отклоняться в сторону, чтобы объехать какой-нибудь лесной массив, но в основном, миля за милей, они двигались по лугам, которые раньше были пастбищами или полями, а теперь заросли дикой травой. Они видели оленя. Видели койотов. Каждый раз издалека, бурые пятна на зеленом просторе, животные провожали трейлер настороженными взглядами. Выходит, и крупные животные возвращались на прежние места.
Время от времени делалась остановка, чтобы Катарина могла поохотиться. Обычно охота оказывалась удачной. Она отсутствовала полчаса или больше и возвращалась с кроликом или белкой. Она все проделывала, следуя одному, раз заведенному порядку. Безмолвно исчезала, так же безмолвно появлялась вновь, свежевала и разделывала добычу, укрывшись от Саймона и мальчика за «виннебаго». Так и не произнеся ни слова, она выносила оттуда готовую тушку. Никто из них ни разу не заговаривал о том, что именно они едят. Просто ели, и все, а Катарина потом закапывала в землю несъеденные остатки — головы, кости… Она это делала каждый раз. Очевидно, для нее это было очень важно. Предав останки зверьков земле, они снова пускались в дорогу.
Вечером они остановились на вершине небольшого холма, над озером, круглым зеркалом блестевшим в сумерках. В нем отражалось пронзительно-лиловое вечернее небо — отражение было насыщенней оригинала и покрыто рябью, словно на воде лежало покрывало нежно-фиолетового света.
— Я бы искупался, — сказал Саймон.
— Всем бы неплохо, — сказал Люк.
Они спустились к кромке озера. Над водой кружила мошка. От озера пахло — железом и чем-то еще, в целом, решил Саймон, это был запах сырости.
Он сказал:
— Так сразу не поймешь, ядовитое оно или нет.
Как бы разрешая его сомнения, Катарина сбросила накидку, сделала шаг — и нырнула с той потрясающей стремительностью, которая позволяла ей охотиться на мелкую дичь. Вот она стояла у воды, а в следующий миг там осталась только накидка, запачканная кровью убитых зверьков. Потом ее голова появилась черным пятном в двадцати ярдах от берега.
— Она не боится, — сказал Саймон.
— Я тоже, — отозвался Люк, но без особой уверенности в голосе.
Саймон с Люком разделись. Люк снял через голову ожерелья с амулетами, скинул под ноги купальный халат и замер голышом у самой воды. Тело у него было хрупкое и розовое, все какое-то перекрученное. Без одежды он напоминал Саймону освежеванные Катариной тушки.
Он сказал Саймону:
— По-моему, тут достаточно чисто.
— Конечно. Бояться нечего.
Прозвучавшая в словах Саймона уверенность, похоже, успокоила Люка, хотя оба они прекрасно понимали, что Саймону совершенно неоткуда знать, насколько высок уровень зараженности озерной воды. Люк, как если бы получил разрешение, с гиканьем бросился в воду, поднимая вокруг себя фонтаны брызг.
Саймон стоял по щиколотку в воде. Ему показалось было, что он снова отключается — почувствовал первые признаки приближающихся озноба и бессилия. Но на сей раз дело, судя по всему, было в другом. Ощущение — совсем новым. Оно рождалось из необычности ситуации: он вступил в воду (весьма вероятно, вредоносную) круглого озера, в котором плавали женщина-ящерица и мальчик-уродец. По его микросхемам волной прошло ощущение, напоминающее отключение, но не связанное с ним; более мимолетное и слегка щекочущее; будто отчаливаешь от реальности, перед тем как погрузиться в сон.
— Полезай сюда! — крикнул Люк.
Саймон нырнул. Вода была теплой у поверхности и холодной на глубине. Он поплыл к Катарине и Люку.
Люк сказал:
— Так здорово… И плевать, если вода ядовитая.
Катарина плыла на спине, не прикладывая к этому видимого усилия. Казалось, будто она и не плывет вовсе, а сама собой движется по поверхности воды, как движутся выдры или ондатры. Они вообще хорошо плавают, эти надиане. В воде она выглядела более диким созданием, чем обычно. Более диким и подлинным. В ней была непреложность животного начала. Саймон понимал, или думал, что понимал, ее состояние — она ощущает теплоту верхнего слоя воды, покрывающего нижний, холодный, переживает скольжение по лиловому свету, наполнившему плоскую чашу озера и окруженному меркнущим миром, над которым зажигаются первые звезды. Бесследно погружается во все это, подобно тому как до того погружалась в оцепенение, в свою ящеричью песню.
