Дина Рубина - Вот идeт мессия!..
– Опять – салют? – пролепетал Рабинович.
– Какой салют, дурак! – заорал шальным тенором Доктор, сразу трезвея и холодея. – Горим!!!
Он лучше Сашки держался на ногах и лучше соображал (он вообще был крепче Рабиновича в выпивке), поэтому немедленно ринулся в кухню, немеющими от ужаса руками размотал шланг, которым Сашка поливал обычно цветочки в псевдоамфорах, насадил его на кран и открыл воду на всю катушку. Обливая все вокруг, он протащил по гостиной шланг и вбросил через окно на террасу. А там его подхватил Рабинович и направил струю вниз, в овраг, откуда и произрастал и ширился столб дыма и огня.
На вопли Доктора минуты через три уже сбежалась к Сашкиному коттеджу половина жильцов квартала «Русский стан». Кто-то приволок более длинный шланг, кто-то таскал воду ведрами и тазами.
– Лейте вокруг! – командовал Доктор. – Вокруг, на сухую траву! Чтобы не занялось!
Суматоха, крики, ругань, звон ведер и тазов и неприличное оживление соседей продолжались минут сорок. Когда с пожаром сообща справились, приехала «пожарка», вызванная кем-то с испугу (или все от того же оживления).
Пожарные тоже выкатили огромный шланг и, несмотря на протесты, топая и громко перекрикиваясь на иврите, еще минут пять поливали в гостиной мебель и ковер, а заодно и пол на террасе. Уехали они только после того, как Рабинович подписал, ругаясь, какие-то неведомые бумаги.
К тому же во всем городке погасло электричество. Очевидно, пожар задел проводку.
Мокрые, дрожащие от холода и совершенно очумевшие от всех событий, сидели Сашка и Доктор на террасе в полной тьме и полном одиночестве.
Они давно уже обсудили причины пожара и пришли к выводу, что, конечно, пиротехнические увеселения близнеца Тихона тут ни при чем, скорее всего, виноваты сухая трава и один из окурков Рабиновича, которые он отщелкивает по дурости в овраг. Но заплатит за пожар, конечно же, близнец Мироша. Он за все, сука, заплатит…
Тьма, всеобъемлющая тьма сожрала городок. Доктор и Рабинович едва различали друг друга.
И в этой глухой клубящейся тьме, сверху справа, где должен был нависать Танькин балкон, мерно закачалось мерцающее нечто, нежно-перламутровые семядоли… Рабиновичу сначала показалось, что это одна из дымовых пиротехнических фигур, все еще всплывающих со дна обгоревшего оврага.
Он пихнул Доктора локтем в бок.
– Что там… в углу, – прошептал он, – колышется?..
Доктор поднял голову, сощурился.
– По-моему, задница, – меланхолично проговорил он. Зрение у него было лучше, чем у Рабиновича. – Ага… Это она вышла пожар тушить, что ли… с балкона… Не разберу… полотенечком, кажется, машет…
Танька Голая и вправду вышла принять участие в борьбе с пожаром. Просто, когда все боролись, она нежилась в горячей ванне. А как вылезла из ванной да унюхала гарь, так и выскочила на балкон, и давай полотенцем дым гонять. Дура. Наделала сегодня делов.
– Рабинович, – в бешенстве процедил Доктор, – ну-ка, дай по жопе этой… Маугли!
Но у Сашки просто сил не было двигаться, а тем более в кромешной тьме подниматься на ощупь в Танькину квартиру. Поэтому он набрал воздух в легкие и гаркнул во всю мочь:
– А ну, брысь отсюда!! Пошшшла спать, дура!! Так гоняют приблудных кошек с дачной веранды.
И Танька метнулась испуганно, как кошка, и исчезла. Хлопнула дверью, повернула ключ. С ней никогда никто так не обращался. Впервые в своей жизни она оскорбилась по-настоящему.
– Завтра извинюсь, – пробормотал Рабинович, – скажу, пьяный был… Ой, Доктор, как холодно, холодно и страшно… Это мне все в наказание… Нельзя было затевать свистопляску с партией во Дни Трепета… Потому что – сказано… – Он попытался вспомнить, что именно и где сказано, но не вспомнил и махнул рукой…
– Ты только не уходи, не бросай меня, Доктор… Четвертый час… Посидим до рассвета, а?
Он принес из прихожей два ватных узбекских халата, для себя и для Доктора.
– Вот, – сказал он, – ставил в Душанбе «Чайку»… В Душанбе – рай, старик, знаешь… все плов едят, чай пьют, водку из глиняных чайников… Вот скажи – кому и зачем в Душанбе нужна «Чайка», а?
– Чехов, – ответил Доктор вразумительно. – Антон Павлович… Львы, орлы и куропатки… тоже великая фраза… Слушай, у нас выпить ничего не осталось? Мы здесь дубаря дадим в такой холод. Верь мне, я доктор…
Рабинович поплелся шарить на кухне и принес почти целую бутылку водки «Кеглевич» и непочатую бутыль шотландского виски.
– О! Что положительного в миллионере было, так это, что выпивки много привез. Ты ж понимаешь, мой бюджет от всего этого безобразия треснул бы по швам.
– Принес, принес, наш милый Дед Мороз!
Они разлили водку и, поправляя друг друга грозящим пальцем, дружно исполнили безобидный стишок из студенческой молодости. Сначала хором, потом разделились на голоса:
– Здравствуй, дедушка Мороз – борода из ваты! Ты подарки нам принес, пидорас проклятый?
– Я подарки не принес, – пробубнил Рабинович виноватым басом, – денег не хватило.
На что Доктор резонным тенорком заметил:
– Что же ты сюда приполз, ватное мудило? Чокнулись и выпили. Потом они выпили еще и еще…
Похолодало. Едкий дым от пожара улегся, сполз в овраг. Со стороны Иерихона подул ветер, и небо минут за пятнадцать очистилось, поднялось, вздыбилось, вывернуло весь запас искристых звезд, развесило над центром мира Большую Медведицу со всеми причиндалами.
И только на окраине, ведомая ровным ветром, под пастушьим присмотром огромной тяжелой луны тянулась к Иерусалиму рваная, бледно-серая цепочка туч. На черном небе – звонких и холодных, как хрустальный архипелаг.
Этой горной высокопарной долине, этой вечной драме и вечной небесной игре внимали, словно впервые, мрачные холмы Иудейской пустыни – безрадостный приют Адама, изгнанного Всеблагим сюда из райских кущ.
– Доктор… – тихо проговорил Рабинович, – а ведь мы с тобой сидим – где?
– Где? – строго глядя на него, спросил Доктор.
– В центре Мира… Просто: в центре Мира.
– А я жил уже на проспекте Мира.
– Доктор, ты пьян. Не воспринимаешь…
– Рабинович, можно я пойду спать?
– Нет, нет, прошу тебя! Мне страшно! Я… у меня огромное количество грехов, Доктор.
– А ты иди баиньки… утром встанешь, и все пройдет…
– Нельзя, Доктор! Сегодня последняя Ночь Трепета…
– Да? А я думал, что сегодня – ночь бардака и кошмара.
– Я за все плачу… за все в жизни я плачу… Послушай: если б я был другим человеком…
– Не Рабиновичем?
– Да нет, слушай… если б я был отчаянным рисковым мужиком… Настоящим авантюрным мужиком… я знал бы, – чем заняться…
– Брось, старик, брось! Ты… поставил «Чайку» в Душанбе! Львы, орлы и куропатки… Это нужно людям…
