Тони Моррисон - Возлюбленная
– Привет.
Штамп по-прежнему терзал пальцами ленточку в кармане брюк, так что карман шевелился.
Поль Ди глянул на него, заметил это шевеление в кармане и хмыкнул.
– Я не умею читать, Штамп. Так что если ты принес мне еще какую-нибудь газетку, то зря время потратил.
Штамп вытащил ленточку из кармана и присел на ступеньку с ним рядом.
– Нет. Я тебе кое-что другое сказать хочу. – Штамп нежно пропустил красную ленточку между указательным и большим пальцами. – Совсем другое.
Поль Ди ничего не ответил, и оба некоторое время сидели молча.
– Мне это трудно, – сказал Штамп. – Но я все-таки скажу. Две вещи. Но сперва – более легкую.
Поль Ди хмыкнул:
– Если тебе это трудно, так меня, может, и до смерти убьет.
– Нет, нет! Ты не думай! Я ведь тебя искал, чтобы извиниться. Прощения у тебя попросить.
– За что? – Поль Ди потянулся за бутылкой, торчавшей у него из кармана куртки.
– Выбирай любой дом – любой, где цветные живут. В целом Цинциннати – любой, и тебя везде с радостью примут. Я прошу у тебя прощения за то, что люди сами не предложили тебе этого. Но ты знай, тебя везде с радостью примут, везде, где ты сам поселиться захочешь. Мой дом – это твой дом. Как и дом Джона и Эллы, и мисс Леди, и Абеля Вудрафа, и Вилли Пайка – любой. Выбирать тебе. А в подвале ты спать не должен! И я прошу у тебя прощения за все те ночи и за каждую из них в отдельности, которые ты здесь провел. Не понимаю, как только преподобный отец тебе позволил? Я-то его еще мальчишкой знал…
– Да нет, Штамп, он предлагал мне к нему пойти.
– Да? Ну и что?
– Ну и то. Я сам так решил; не хотел к нему идти; просто одному побыть хотелось. А так-то он предлагал, и каждый раз, как мы встречаемся, предлагает.
– Ну, у меня прямо камень с души свалился! Я уж думал, все здесь с ума посходили.
Поль Ди покачал головой:
– Только я один.
– Ты что делать-то теперь собираешься?
– О, планы у меня большие. – Поль Ди два раза глотнул из бутылки.
Любой план плох, если из бутылки высосан, подумал Штамп, но ему ли было не знать, что бессмысленно говорить пьянице: не пей. Штамп высморкался и стал думать, как лучше подступиться к главному, о чем, собственно, он и пришел потолковать с Полем Ди. В тот день людей на улице было мало. Канал замерз; ни лодок, ни судов. Вдруг они услышали цоканье лошадиных копыт. Седло у всадника было высокое, восточное, но во всем остальном он был типичным жителем долины Огайо. Он заметил их с дороги, натянул поводья и по тропе подъехал прямо к церкви. Поклонился, не слезая с седла.
– Привет, – сказал он им.
Штамп поздоровался и сунул свою ленточку в карман. —Да, сэр?
– Я ищу девушку, ее Джуди зовут. Работает где-то тут, на бойне.
– Вряд ли я знаю ее, сэр. Нет, сэр, такой я не знаю.
– Она сказала, что на Планк-роуд живет.
– Планк-роуд? Да, сэр, это чуть дальше по этой дороге. Может, с милю еще будет.
– Неужели ты ее не знаешь? Джуди. Работает на бойне.
– Нет, сэр, но я знаю, где Планк-роуд. Примерно с милю отсюда, в ту сторону.
Поль Ди снова хлебнул из бутылки. Всадник посмотрел на него и перевел взгляд на Штампа. Чуть отпустив правый повод, он повернул лошадь к дороге, потом передумал и вернулся.
– Послушай-ка, – сказал он Полю Ди, – тут наверху крест, – стало быть, здесь церковь или что-то такое. По-моему, стоит поуважительней к церкви-то относиться. Ты меня понимаешь?
– Да, сэр, – сказал Штамп. – Тут вы правы. Я ведь как раз об этом ему и говорю. Как раз об этом самом.
Всадник возмущенно поцокал языком и неспешно поехал прочь. Штамп водил по ладони левой руки пальцем правой.
– Ты должен выбрать, – сказал он. – Выбирай любого. Никто тебя беспокоить не станет, коли ты сам не захочешь. Можно ко мне. Или к Элле. Или к Вилли Пайку. Все мы небогаты, но у всех найдется местечко еще для одного человека. Заплатишь немножко, когда сможешь; а не сможешь – тоже сойдет. Подумай об этом. Ты ведь взрослый мужчина, и я не могу заставить тебя что-то сделать против твоей воли. Но ты все-таки об этом подумай.
Поль Ди промолчал.
– Если я тебе зло причинил, так я затем и пришел сюда, чтоб хоть немного его исправить.
– Не нужно ничего исправлять. Ничего. Какая-то женщина с четырьмя детьми, проходя по другой стороне улицы, помахала им рукой и улыбнулась:
– Эй, привет! Не могу подойти, спешу. Увидимся в церкви.
– Непременно, – откликнулся Штамп. – А вот и еще одна, – сказал он Полю Ди. – Библия ее зовут, Библия Вудраф, сестра Абеля. Она на фабрике работает, где делают щетки из свиной щетины и свечи. Вот ты поживешь тут подольше – сам увидишь, что нет лучше людей, чем в этих местах. Гордость, хм, что ж, гордость им, правда, немного мешает порой. И заблуждаться они тоже могут, особенно если решат, что кто-то слишком высоко нос задрал, но когда до дела доходит, так все с самой лучшей стороны себя показывают, так что любой тебя к себе пустит.
– А как насчет Джуди? Она меня пустит к себе?
– Это зависит от того, что у тебя на уме.
– Так, значит, ты все-таки знаешь Джуди?
– Юдифь. Я всех здесь знаю.
– И на Планк-роуд?
– Всех.
– Что ж, пустит она меня к себе?
Штамп наклонился и стал расшнуровывать ботинок. Двенадцать черных крючков, по шесть с каждой стороны внизу, и четыре пары дырочек сверху. Он распустил шнурки до самого низу, аккуратно поправил язычок и снова зашнуровал ботинок Когда он добрался до верху, то тщательно скручивал разлохматившиеся концы шнурков, прежде чем сунуть в дырочку.
– Дай-ка я расскажу тебе, откуда у меня это имя. – Штамп туго затянул узел, потом так же туго завязал шнурок бантиком. – Меня звали Джошуа, – сказал он. – А я себя переименовал и хочу рассказать тебе, почему это сделал. – И он стал рассказывать Полю Ди о Вашти. – Я до нее не дотрагивался. Ни разу. Почти год. У нас посевная была, когда все это началось, и урожай поспел, когда кончилось. Странно, мне казалось, дольше. Мне бы надо было сразу убить его. Она не велела, а надо было. Тогда я, конечно, еще такого терпения не набрался, как сейчас, и решил: может, у кого-то еще тоже терпения не хватает? У его собственной жены, например. Эта мысль из головы у меня не шла; дай, думаю, выясню все-таки, как ей это нравится. Мы с Вашти днем вместе в поле работали, а потом она на всю ночь уходила. Я к ней не прикасался, и черт меня побери, если я ей за день хоть три слова сказал. Но я все старался как-нибудь поближе подобраться к господскому дому, чтоб ее увидеть, жену нашего молодого хозяина. Да он и сам-то мальчишкой был. Лет восемнадцать, от силы двадцать. Наконец я ее заприметил; она стояла на заднем дворе у ограды. Стакан воды в руках. Пошел я туда, остановился неподалеку и шляпу снял. Потом говорю: «Простите, мисс, вы Вашти не видали? Жену мою, Вашти?» Маленькая она такая была, жалкая. Волосы черные. Лицо – не больше моего кулака. Она спрашивает. «Что? Какую Вашти?» Я говорю: «Да Вашти, мэм. Мою жену. Она сказала, что должна вам яйца принести. Не видели, принесла или нет? Да вы ее узнали, она такую черную ленточку на шее носит». Молодая хозяйка порозовела, и я понял, что она все знает. Ведь это он Вашти камею на черной ленточке подарил. Она всякий раз ее надевала, когда к нему на свидания отправлялась. Ну, я снова свою шляпу надеваю и говорю: «Ежели вы ее увидите, мисс, так скажите, что я ее искал, пожалуйста. И спасибо вам, мисс». Потом я сразу ушел, не стал ждать, пока она что-то скажет. Даже оглянуться не смел, пока подальше за деревья не отошел. Но она так и осталась стоять. Голову опустила и в свой стакан смотрит. Я-то думал, это мне куда больше удовлетворения принесет, а получилось скверно. А еще я надеялся, что, может, она все-таки вмешается и прекратит это, но они продолжали встречаться. Пока однажды утром Вашти не вошла в дом и не села молча у окна. Воскресенье было. По воскресеньям мы на своих собственных клочках земли работали. Она сидела у окошка и глядела на улицу. А потом и говорит: «Ну вот я и вернулась, я вернулась, Джош». А я все смотрел ей в затылок У нее такая тонкая шейка была. И захотелось сломать ей шею. Знаешь, как хворостинку – щелк, и все. Ох и гнусно у меня на душе было, гнуснее не придумаешь!
