Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа
— Тестовая страховка, Джордж.
Хейдьюк взял конец, плотно поставил ноги, веревка вокруг бедер.
— Окей. Поехали.
Смит попятился к краю и исчез. Хейдьюк легко держал веревку в руках, пока Смит быстро спускался вниз. Вес Смита, передаваемый веревкой, удерживался ногами и тазом Хейдьюка. Когда он почувствовал, что веревка ослабла, он услышал голос Смита из темноты снизу.
— Все, Джордж, я внизу.
Хейдьюк оглянулся. Враги были ближе. Вдруг прожектор включился и ослепительный луч ударил прямо в него.
Некуда бежать, нет ничего, кроме воздуха, за который можно зацепить веревку.
— Сколько до низа?
— Около тридцати футов, — ответил Смит.
Хейдьюк бросил веревку, теперь бесполезную для него, в каньон. Луч света пролетел над ним, вернулся назад. Замедленная реакция глаза циклопа.
Луч дернулся и остановился на скорченной фигуре Хейдьюка.
— Эй, ты! — прорычал чей-то отдаленно знакомый голос, усиленный мегафоном. — Стой там и не двигайся, сынок.
Хейдьюк лег на живот на краю скалы. Луч оставался на нем. Что-то жестокое, тихое, быстрое как мысль, острое, как игла, коварное, как змея хлестнуло его по рукаву рубашки, ужалив тело под ней. Он вытащил свой пистолет, свет сдвинулся в сторону. Он услышал звук второго выстрела с той же дистанции (на востоке, звук рассвета).
Он сказал вниз остальным.
— Подо мной можжевельник? — свет снова нацелился на него, прижав к земле.
— Да, — услышал он теплый и домашний голос Смита, — но я бы не рисковал… — его голос притих в сомнении.
Хейдьюк спрятал револьвер в кобуру и пополз на животе к краю, глядя на стену, чувствуя прохладную твердую выпуклость грудной клеткой и бедрами. Он повис на последней точке, держась руками. Спуск соскальзыванием, так это называется. Он посмотрел вниз, но увидел только тень, ничего внизу.
— Я передумал, — сказал он безнадежно, сам себе, ослабляя захват, — я этого не сделаю, это безумие.
Но его вспотевшие пальцы знали лучше, и они его отпустили.
Падая вниз, он закричал. Он подумал, что закричал. Слова больше никогда не выйдут из его рта.
28. Жара. Погоня продолжается
Гриф парит над Финз, Страной Стоящих Скал. В парении жизнь грифа, в смерти — его обед. Злой грязный черный мусорщик, охотящийся за мертвыми, за смертью, его плешивая красная голова и голая шея — так лучше вонзать жадный клюв в кишки жертвы — питается разлагающейся плотью. Cathartes aura, его латинское наименование, происходит от греческого katkarsis, что значит очищение, и aura, что значит воздух, пар. Очиститель воздуха.
Птица солнца. Созерцатель. Единственная философствующая птица, и его безмятежное и невыносимое спокойствие. Покачиваясь на своих угольно-черных крыльях он наблюдает за стальной стрекозой, которая методично движется туда-сюда над горами, над Стоящими Скалами, создавая жуткий неподходящий шум.
Гриф поднимается кругами все выше и склоняет свою морщинистую голову, чтобы посмотреть с живым интересом на три тысячи футов вниз, на четырех жалких бескрылых двуногих, которые суетятся, как мыши в замкнутом лабиринте, меж двух красных каменных стен. Они украдкой перебегают из одной тени в другую, как будто песок внизу слишком горяч для их ног, как будто спрятавшись от солнечных лучей они спрячутся от внимательных глаз в небе. Двое из этих существ хромают, и у грифа возникают мысли о закуске, вызывая воспоминания о мясе. Хотя все четверо пока живы и движутся, всем ясно, думает гриф, что там, где есть жизнь, есть также и смерть — и надежда. Он снова кружит над ними, чтобы получше рассмотреть.
Но их уже нет.
— Я не знаю как они смогли посадить такую штуку в такой маленький каньон, — сказал он, — и что бы я еще сказал, — это вредно для нервной системы. Я весь на нервы изошел.
— Я проголодалась, — сказала она, — и натерла ноги.
— Когда они еще раз попробуют, я их собью, — сказал Хейдьюк. Он держал ружье в руках. Гордое надежное оружие. Приклад орехового дерева отполирован его руками, снайперский прицел иссиня-черный, ствол, затвор и ствольная коробка мягко блестели. Спуск, предохранитель, рукоятка, точность движений когда он заглядывал в пороховую камеру, щелчок при закрытии и возврате курка. Щелк. Семь патронов в магазине, ни одного в затворе.
— Я проголодалась, сбила ноги и мне скучно. Не очень-то тут весело вокруг.
— Я надеюсь только на то, что они не заметили наши следы. Смогут ли они определить, что мы здесь внизу?
Смит, без шапки, с прилипшими волосами, выглянул из-под тени карниза в жару, в свет и посмотрел в сторону горячего камня, наклонной рыжей стены.
— Если бы они могли, я думаю, нам пришлось бы искать другую щель и весьма быстро. — Он вытер свое потное заросшее лицо красной косынкой, которая сразу потемнела от пота.
— Как насчет этого, Джордж?
— Не здесь. Может сверху, за изгибом. Или внизу, в каньоне. Эти сволочи могут подкрадываться к нам прямо сейчас. Винтовки заряжены картечью.
— Если они нас видели.
— Они видели нас. Если не видели, то увидят в следующий раз.
— Сколько человек могут поместиться в эту штуку?
— В эту модель — трое.
— А нас — четверо.
Хейдьюк горько улыбнулся.
— Да, четверо. С одним пистолетом и ружьем, — он повернулся к расслабленному доктору Сарвису. — Если только у Дока в аптечке тоже нет пистолета.
Док хмыкнул и отрицательно покачал головой.
— Может мы должны, — добавил Хейдьюк, — выстрелить по ним одним из шприцов Дока. По уколу димедрола в зад каждому, — он потер ушибленные суставы и содранную кожу ладоней.
— Тебе самому бы не помешал укол, — сказала Бонни.
— Не сейчас, — сказал Хейдьюк, — эта дрянь делает меня сонным. Сейчас спать нельзя, — после паузы, — как бы там ни было, вы можете поставить свой последний доллар на то, что они нас не видели и не вызвали по радио Команду. Эта компания в полном составе будет здесь через час, — после паузы. — Нельзя ждать заката.
— Я немного понесу ружье, — сказал Смит.
— Я сам.
— Как ты? — спросила Бонни у Хейдьюка. В ответ она услышала бурчание. Бонни сама была на гране теплового удара. Ее лицо пылало, влажное от пота, глаза были слегка сонными. Но она выглядела лучше, чем разбитый Хейдьюк, в лохмотьях и перевязанных коленях и локтях, так что он шел, как собранный из деталей человек, сотворенный доктором Сарвисом монстр.
— Джордж, — сказал он, — давай я тебе сделаю еще один укол.
— Нет, — он умерил рычание. — Не сейчас. Подожди пока мы найдем щель получше, — он посмотрел на Дока. — Док?
Нет ответа; доктор лежал на спине, вытянувшись в самом глубоком углу ниши под скалой, его глаза были закрыты.
— Дай ему отдохнуть, — сказала она.
— Нам надо идти.
— Хоть десять минут.
Хейдьюк посмотрел на Смита. Смит кивнул. Они оба посмотрели вверх на узкую голубую полоску неба между стенами каньона. Солнце медленно плыло высоко в полуденном небе. Метлы и конские хвосты пара висели в жарком воздухе. В один из дней будет дождь. Должен быть.
— Я не сплю, — сказал Док с закрытыми глазами. — Через минуту встану, — он зевнул.
— Расскажи нам о войне, Джордж.
— О какой войне?
— О твоей войне.
— О той войне? — Хейдьюк улыбнулся. — Вам это не понравится. Редкий, где мы, черт возьми, находимся?
— Ну, я не уверен, но если мы в каньоне, а я думаю, это так, то мы в центре того, что называется Финз.
— Я думала мы в Мейз, — сказала Бонни.
— Еще нет. Мейз отличается от этого места.
— И как?
— Хуже.
— Эта война, — сказал Джордж Хейдьюк ни к кому конкретно не обращаясь, — ее хотят забыть. Но я им не позволю. Я никогда не позволю этим сволочам забыть ее. — Он говорил как во сне, как лунатик, говоря не с собой, а с каменной тишью пустыни. — Никогда, — повторил он. — Никогда.
Остальные ждали. Когда продолжения не последовало, Бонни сказала Смиту:
— Ты думаешь, мы сможем найти воду? Скоро?
— Бонни, детка, она и сейчас недалеко. Мы найдем воду где-нибудь наверху, а если нет, то вода ждет нас на теневой стороне скалы Лизард Рок. Вода и пища.
— Как далеко?
— Что?
— Как далеко до Лизард Рок?
— Если в милях, то я затрудняюсь сказать, учитывая, что придется обходить эти каньоны. Кроме того, я не уверен, что мы выберемся из этого каньона на другом конце, потому, что там тоже может быть отвесная стена. Возможно нам придется вернуться и обследовать все края каньона.
— Мы попадем туда сегодня?
— Нет, — сказал Хейдьюк, глядя на песок между своими толстыми былыми коленями, обмотанными слоями грязного бинта, — никогда, — он почесал себе в паху, — никогда.
