Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)
Многие особенности русского Интернета 90-х объясняются еще и тем упомянутым выше обстоятельством, что это было в значительной мере явление поколенческое — новое поколение интеллектуалов заявило о себе через Интернет.
Здесь, как мне кажется, не мешает уточнить само понятие “новое поколение”. И наше, “старших”, отношение к “молодым”. Здравствуй, племя молодое, незнакомое? А почему, собственно, незнакомое? И в какой степени незнакомое? Откуда берется новое поколение — молодое? Чем формируется? Да нами и формируется, “старшими”. Только не целенаправленно и соответственно не так, как нам хотелось бы. А естественным путем. И механизм этого формирования я бы определил словом “фильтрация”. Младшее поколение в момент созревания как бы фильтрует нас. Подчиняясь инстинктивному чутью на подлинное, оно отсеивает из выработанных нами жизненных стереотипов всю шелуху, все наши иллюзии и заморочки, с помощью которых мы идентифицируем себя как поколение, оставляя для своей жизни только то (и плохое, и хорошее), что действительно жизненно существенно. Можно сказать, что во многом образ нового поколения — это еще зеркало для поколения старшего. Бывает, что в зеркало это жутковато глядеться. Но что делать, какие есть. Молодое поколение создаем мы, желая этого или не желая. И, собственно, потому мы так и зависим от них внутренне.
Так вот, если обратиться к новому поколению, образ которого явил русский Интернет 90-х годов, одним из самых громких и категоричных заявлений, обращенных к миру, то есть к “старшим”, было: мы не такие, как вы. Мы свободны от вашего ханжества, заторможенности, оглядчивости и одышливости, от всех ваших заморочек, в том числе и “либерально-демократических”, моральных и проч. Мы — другие!
И очень интересно читать книгу Кузнецова, держа в голове как раз этот вопрос: насколько другие?
Вот Кузнецов воспроизводит типичный для его обозрений новостной блок, помеченный 1999 годом. И эта выборка более чем репрезентативна для кругозора и уровня контактов с миром того интернет-поколения — в выборе тем и форме их подачи Кузнецов как обозреватель был свободен абсолютно. Единственное, на что он ориентировался, так это на интересы своего потенциального читателя, как огня боявшегося всего, что отдавало бы “ширпотребом”, — “только те, кому не везет в жизни, ходят на большие концерты на „Горбушку”, — пишет Кузнецов. — Те, кому в жизни повезло, знают ходы в небольшие ночные клубы, на камерные концерты, где <…> собираются только „свои””.
Итак, вот новости от популярного интернет-обозревателя, адресованные “своим”:
вечер поэта Бахыта Кенжеева,
Мэрилин Мэнсон сделал предложение Рози Макгоун,
английский бизнесмен купил для своего бизнеса имя Элвиса Пресли,
отмена концерта рок-группы KISS,
суд над Авдеем Тер-Оганяном,
новое интервью Майкла Джексона,
торговля автографами Сальвадора Дали и т. д.
Это к вопросу о культурном кругозоре. То есть самый что ни на есть ширпотреб — стандарт “продвинутого молодого человека”, среднестатистического потребителя глянцевого журнала и посетителя клуба “О.Г.И.”.
Уровень проработки новостей:
“Седой и косматый Кенжеев пришел с молодой рыжей девушкой, получил в качестве гонорара бутылку „Ливадии”, которую не спеша потягивал весь вечер” — это про содержание поэтического вечера, поэт здесь как персонаж светской хроники.
Или вот образ независимости и “интернетовской крутизны”, приводимый автором с симпатией, — программист Чернов, автор кодировки КОИ-8, то есть человек, который плоть от плоти нашего Интернета, выложив без согласования с автором и издателем текст “Голубого сала”, на упреки в пиратстве и несоблюдении элементарных норм поведения отвечает так: “Учить меня, что мне следует делать в Сети, а что нет в свете того, что в т. ч. благодаря мне эта Сеть здесь и появилась, есть верх наглости. <…> Со своими цивилизованными нормами идите в цивилизованную ж…у… А тем временем в моей Сети будут мои нормы и правила…” Ну что ж тут нового? До боли знакомый, родной, можно сказать, рык обкомовского функционера.
Увы, продекларированный самим строем интернетовских текстов Кузнецова пафос: мы молодые, мы — другие, — повисает (для меня по крайней мере) в воздухе.
Да нет, ребята, что-то непохоже, что “другие”.
…Установка на социальный успех, о которой много раз упоминает в своих заметках и в воспоминаниях Кузнецов, разумеется, присутствовала в том азарте, с каким делались первые литературные сайты в Интернете, но, как мне кажется, не она выполняла роль дрожжей, на которых взбраживало интернет-клокотание 90-х. Да и сам автор признается, что ни особых коммерческих успехов, ни какого-то значительного приращения общественного статуса их интернетовская деятельность не принесла даже самым знаменитым интернет-фигурам. Тут другое грело, другое заводило — притягательность Интернета как феномена эстетического. Волновала, держала в напряжении доступность для каждого из участников того процесса новой сценической площадки. Площадки, которая еще до начала действа уже успела обрасти своей мифологией. От которой общество ожидало чуть ли не чудес, ожидало самого продвинутого слова и жеста.
И надо сказать, что сама технология Интернета как бы давала право на подобные ожидания. Здесь будет уместно употребление слова “сцена” (рампа) как эстетической категории, обозначающей выделение из сырой, текущей действительности некоего эстетического явления. Рождение бытийного из бытового. Вот, скажем, ты — это ты. И то, что ты пишешь на своем компьютере, это еще часть тебя. Но вот ты выкладываешь написанное на сайте или хотя бы в гестбуке — и происходит преображение: текст начинает жить отдельно от тебя, в контексте других текстов. Он оживает для десятков, а может, сотен глаз, которые его сейчас читают, — а то, что читают, ты знаешь, потому что через полчаса на форумах начнут появляться реплики. И ты, оставаясь собой, наблюдаешь себя уже как бы со стороны. Ты как персонаж сетевого диалога. Ну а чем он формально отличается от платоновских диалогов? Да ничем. А если учесть, что интеллектуальный уровень тех первых дискуссионных клубов в русском литературном Интернете бывал, как правило, достаточно высок и что эстетическая состоятельность многих текстов, которые вывешивались на страницах тех же “Тенёт” или “Вавилона” (Сергей Соколовский, Станислав Львовский, Сергей Солоух, Линор Горалик и т. д.), была более чем убедительна, то эта игра превращения своей жизни в интернет-текст становилась уже и не только игрой. И даже авторы откровенно игровых проектов не могли не чувствовать, что на самом деле здесь, в этой как бы игре, начинает складываться культура завтрашнего дня; что скоро — думаю, многие даже и не подозревали, насколько скоро, — выложенные ими в Интернете тексты станут книгами, станут предметом серьезных рассмотрений.
Разумеется, за этот предельно укороченный путь к сцене нужно было платить. Как минимум платить ощущением некоторой “кукольности” своего литературного мира, сомнением в прочности выбранной сцены. Очень многие Саши, Тани, Миши так и останутся навсегда Танями и Сашами из Интернета. Но в целом процесс был вполне серьезный, “взрослый”.
Обустройство, обживание нового информационного пространства молодым поколением литераторов счастливо совпало с процессами в современном искусстве, в частности с актуальностью для него разного рода перформансов, инсталляций, “актов” и проч. То есть с очень развитой современным искусством — и изобразительным, и литературным — изощренностью восприятия уже самого потребителя, с изменением, так сказать, процентного соотношения в участии художника и зрителя (читателя) в художественном событии. Если традиционно акт эстетического проживания произведения искусства предполагал большее усилие со стороны художника и меньшее со стороны потребителя, то сегодня все поменялось — художник делает некий жест, рассчитывая на то, что зритель наполнит этот жест собственным содержанием. И можно сказать, что та работа, которой занимались наши концептуалисты, скажем, Андрей Монастырский в 70-е, продолжилась в поэтике многих интернет-проектов, активизируя творческие потенции потребителя. Во многом наша арт-тусовка 90-х годов занималась, по сути, дожевыванием самого понятия “рампы”. И это имело свои плодотворные стороны, создавая интенсивность творческой атмосферы в Интернете, несопоставимую с традиционной. Может, потому Интернет дал нам чуть ли не целое поколение писателей.
И пусть не оправдались ожидания пришествия совершенно новых поэтик, того же гипертекста, о котором столько было писано в свое время, пусть сугубо интернетовские стилистики, перенесенные на бумагу, выдержав это испытание, становились явлением в принципе стилистически независимым от эстетики раннего Интернета (как, например, проект Макса Фрая, который стал книгой под названием “Идеальный роман”, именно книгой), свою роль Интернет выполнил, став как минимум стимулирующей творческой средой. Это только для литературоведов важно, что рубленая фраза Хемингуэя или “драная” эссеистская проза “Опавших листьев” Розанова — след сотрудничества авторов с газетами, но для собственно литературы, для широкого читателя это обстоятельство уже несущественное.
