Александр Проханов - Скорость тьмы
Ольга Дмитриевна вышла из лифта, остановилась перед дверью, стала отыскивать в сумочке ключ. Кто-то сильно обхватил ее сзади, больно сжал шею. Что-то липкое, клейкое запечатало ее губы, и она, ужаснувшись, издала глухой стон. Попробовала вырваться, но рука на горле сжалась, и перехватило дыхание.
— Не дергайся, сука! — кто-то жарко дохнул ей в ухо. Перед ней возникло белое костяное лицо с провалами щек и металлическим оскалом. Приблизились яростные васильковые глаза, и она узнала все ту же, похожую на костяную смерть маску, уже дважды являвшуюся ей. Лицо было страшное, из оскаленного рта неслось гнилое дыхание. Она ощутила такой предсмертный ужас, такую обреченность и бессилие, что лишилась чувств. Сквозь обморок слышала, как ее заталкивают в лифт, волокут к выходу, сажают в машину. И слабая, слезная мысль, — где же он? Где ее герой и защитник?
Ратников принимал на заводе посетителей, кого коснулось сокращение. Была уволена первая тысяча работавших, главным образом, тех, кто достиг пенсионного возраста, а также сотрудников экономического отдела и отдела маркетинга. Все просили об одном, — предоставить им на заводе другую, пусть и с меньшей зарплатой работу. Об этом просил пожилой, с болезненным лицом конструктор, утомленный старик, уверявший, что он работает над идеей принципиально нового, сверхэкономичного двигателя. Ратников ему отказал, и старик ушел, понурив голову, с тусклыми обездоленными глазами. Молодой экспансивный маркетолог сообщил, что уже почти договорился с подразделением Газпрома о поставке на трассы газоперекачивающих станций, созданных на заводе с использованием авиационных двигателей. Ратников отказал молодому человеку, и тот покинул кабинет с гневным, ненавидящим взглядом. Мать-одиночка из бухгалтерии разрыдалась, и ее слезы перешли в крик и истерику:
— Как же я буду сына кормить? Как кусок хлеба себе заработаю? Вы — фашисты, на золотых машинах ездите, стариков в пансионатах сжигаете! Нет на вас управы, будьте вы прокляты? — секретарша вбежала на крик и вывела рыдающую женщину.
Ратников был подавлен. Запрещал себе сочувствовать и сострадать. Он был хирург, производящий ампутацию органа. Органом было то и ли иное подразделение завода, пораженное кризисом. Операция производилась без наркоза, как в полевом лазарете на поле боя.
Лежащий на столе мобильный телефон затрепетал огоньками.
— Господин Ратников? — спросил голос, явно измененный, с фальшивыми басами.
— Кто говорит?
— Это не важно. Вам, господин Ратников, еще раз предлагается перевести ваши акции на имя другого собственника.
— Какого черта? Приходите ко мне, и я вам расшибу башку.
— Соглашайтесь, иначе башку расшибут другому человеку.
Он услышал в трубке невнятные голоса, возню, а потом стал приближаться истошный женский крик, как если бы трубку подносили к этому искаженному криком рту: «Что вы делаете? Мне же больно!» Вслед за криком прежний, с фальшивым басом голос произнес:
— Вы поняли, кто кричит, господин Ратников? Надеюсь, вы примите верное решение. Я позвоню вам завтра.
Телефон погас. Только стоял в ушах истошный крик, и это кричала его любимая женщина, и с ней что-то делали, ужасное и чудовищное.
Он сидел ошеломленный, понимая, что случилось нечто ужасное, непоправимое. То, что тайно предчувствовалось, ожидалось. И отвергалось, как невозможное, необоримое, на что невозможно было реагировать разумно, как невозможно реагировать на смерть.
За окнами кабинета, огромный и великолепный, сиял завод, построенный в невероятных трудах, вершина его человеческих свершений, залог его будущей победы. А где-то пососедству, неразличимая и недоступная, находилась любимая женщина, которой он только что любовался в ночи, глядя, как нежно светится в темноте ее тело. Теперь это тело терзали, били, срывали одежды. И он должен был выбирать. Должен был сделать страшный, непосильный для человека выбор.
Он нажал кнопку.
— Слушаю, Юрий Данилович, — откликнулась секретарша.
— Зама по безопасности — ко мне! Морковникова, срочно!
Морковников появился быстро, плечистый, с круглой головой, на которой стоял упрямый белесый «бобрик». Белый рубец пересекал крепкий лоб, раздвигал рыжеватую бровь, вонзался в скулу. Сквозь шрам тревожно и зорко смотрел синий глаз.
— Вызвал тебя, Федор Иванович, — Ратников чувствовал, как душный ком мешает ему говорить, — Бандиты похитили мою любимую женщину Ольгу Дмитриевну Глебову. Хотят, чтобы я отказался в их пользу от своего пакета акций. Хотят забрать завод. Я не отдам. Это значит, они убьют Ольгу. А это значит, что я не смогу после этого жить. И мне не нужен ни завод, ни самолет, ни сама жизнь, — он задохнулся, чувствуя, как горячие слезы поднимаются из сердца, готовы хлынуть вместе с рыданием, — Жизнь, это такая женщина, не молодая, не старая, и она умерла. В России жизнь умерла. Ты найди Ольгу Дмитриевну, Федор Иванович, — он встал из-за стола, подошел к окну, переживая слезное удушье, возвращая обратно в грудь ком подступивших слез.
Морковников подождал, пока Ратников ни одолел в себе это слезное бессилие.
— Вы заявляли в ФСБ Лаптеву? Заявляли в МВД Слепаку?
— Я еще заявлю, но будет поздно. Ее нужно спасти немедленно. Ты пойди и спаси. Попробуй, — умоляюще произнес Ратников.
— Попробую, Юрий Данилович, — Морковникову было невыносимо видеть лицо начальника, расплющенное горем, обесцвеченное слабостью, слышать его глухой беспомощный голос, в котором пропала воля, — Разрешите идти?
— Ступай.
Морковников хорошо знал город. Знал расположенье притонов, места, где торгуют наркотиками, квартиры, где собираются извращенцы, киоски, в которых продают паленую водку. Ольга Дмитриевна пела в кабаре у Мальтуса, он мог быть причастен к похищению, хотя интересы дельца и Ратникова не пересекались. Шершнева, детского друга Ратникова, с которым у начальника были яростные стычки и, возможно, производственные конфликты, несколько дней не было в городе, он был недосягаем. Похищение было дерзким, бандитским, а единственным бандитом в Рябинске был Бацилла. Следовало взять в разработку Бациллу, установить за ним наружное наблюдение, проверить контакты, посетить места его развлечений. Но на это не было времени. Морковников изощренным умом разведчика искал мгновенное безошибочное решение, и его опыт боевого офицера подсказал ему это решение.
Рыжий Петруха находился в игорном доме с малиновой вывеской «Фантастика», проигрывал и распалялся все больше. Он был при больших деньгах, полученных от Мальтуса после того, как в течение пяти часов разобрал на запчасти угнанный «Лексус», располосовал автогеном зияющий дырами корпус и вывез на свалку оплавленные стальные листы. Сейчас он устроился в кресле перед игральным автоматом, который плескал ему в лицо едкие вспышки цвета. Перед ним открывалось подводное царство с фантастическими рыбами теплых морей, таинственные кораллы, пышные, с розовыми грудями русалки, и на дне — кованый железный сундук с пиратскими сокровищами. Автомат нежно позванивал, глотал жетоны, высвечивал размеры выигрышей и проигрышей, которые складывались во все возрастающую сумму потерь. Это злило Петруху, и одновременно веселило. Он схватился на равных с невидимой огненной силой, которая дразнила, влекла, манила в пленительное и опасное будущее. Это будущее представлялось Петрухе вихрем опасных приключений, лихих затей, радостных наслаждений. Деньги, женщины, рестораны были не главным содержанием этого будущего, но — она сама, эта безымянная влекущая сила, схватка с которой делала его удальцом, отважным игроком, вольным странником. Будущее казалось пылающим жарким цветком с темной сердцевинкой, из которой, как из пистолетного ствола, ринется в него смертоносная пуля и погасит цветок. И эта схватка со смертью, предчувствие ее, лихое бесстрашие перед ней делало игру опьяняющей.
Управитель игорного заведения кавказец Мамука несколько раз подходил к Петрухе, принимая от его деньги, насыпая горсти жетонов. Подносил ему рюмку коньяка, урезонивал:
— Нэ будь дураком, Пэтруха, кончай играть. С голый жопа уйдешь!
— Отойди к черту, чебурек! — отмахивался Петруха, продолжая давить перламутровые клавиши, глядя на русалок, у которых в сосках поблескивал бриллиантовый пирсинг.
Наконец, изможденный, с опустошенным кошельком, он отпал от автомата, словно его отпустили пресыщенные присоски. Пошатываясь, пьяно усмехаясь, вышел из игорного зала на вечернюю улицу. Направился за угол, где была припаркована его подержанная «Хонда». Миновал чей-то, неловко поставленный форд-пикап. Когда уже был виден серебристый багажник его машины, к нему подскочили двое, впились железными пальцами в запястья, рванули вверх руки, так что хрустнули плечевые суставы. Сунули головой вперед на заднее сиденье «форда». Машина резко рванула, и он оказался стиснутым двумя плотными мужиками, уткнувшими ему в ребра стволы.
