Она - Славицка Милена
Камила идет готовить завтрак, а сон, как облысевшая мышка, мелькает в лабиринтах ее памяти. Камила жарит тосты, варит кофе, ищет повсюду кружку с Эйфелевой башней. Клима дорожит этой кружкой с изображением Эйфелевой башни в овальной рамочке — привез из Парижа. Утром он пьет кофе только из этой кружки. Но Камила никак не может ее найти. Среди грязной посуды ее нет. Если бы только Клима видел, что я посуду не вымыла, бормочет она себе под нос. Ага, нашла, вот она, в сушилке, и вот пожалуйста — к тому же чистая. Камила всегда, даже мысленно называет мужа по фамилии. Кружка эта ей никогда не нравилась. Когда он ее привез, она подумала, что сама никогда бы не купила такую безвкусицу. Как и блокнот, который лежит на ее ночном столике, — тот, куда она записывает свои сны. Блокнот Клима привез вместе с кружкой. На его обложке красуется замурованная в пластик ветка мимозы с развевающейся лентой. Камила хотела немедленно избавиться от этого убожества, но Климу она, конечно же, поблагодарила и сделала вид, что рада его подарку. На самом деле она страшно разозлилась. И подумала тогда, что она торчит тут на кухне, а он разъезжает по Парижам и привозит ей оттуда всякую дрянь. Но со временем она к блокноту привыкла, сжалилась над ним. Кружку она тоже пощадила, а после к ней притерпелась. Камила задумчиво вертит кружку в руках, потом резко, грохнув, ставит ее на стол. Едва не разбила. Но тут же мысленно находит оправдание и кружке, и Климе. Ладно, ему просто хотелось сувенир, повезло человеку съездить на джазовый фестиваль в Париж, да и кружка в целом вполне ничего. Камила продолжает накрывать на стол: кофейник, домашнее варенье, тосты, масло, плавленый сыр треугольничками, — и тут вспоминает магазин с кляпами. И представляет его себе еще отчетливей, чем когда записывала сон, словно воочию видит перед собой кляпы самых разнообразных форм и размеров.
«Завтракать!» — зовет Камила, но муж ее не слышит. Она заглядывает в спальню через приоткрытую дверь, Клима стоит у окна, лучи света пробиваются сквозь прорехи в зеленых жалюзи, блики света рассыпаны по его обнаженному телу, оливково-зеленые пятна теней ложатся на пол прямо ей под ноги. Словно на картинах импрессионистов. Камила быстрым взглядом озирает узор теней на полу, потом внимательно смотрит на мужа. Клима стоит к ней спиной, плечи его подрагивают. Камила повторяет: «Завтракать!» На этот раз он ее услышал и мгновенно обернулся. Она замечает у него в руках свой блокнот, он его поспешно закрывает и кладет на ночной столик. И потом ей улыбается. Улыбка у Климы жабья. Эту его манеру улыбаться Камила знает досконально. Он сморщит свои тонкие губы, растянет их скобкой, словно две проволочки, и потом покажет зубы. Клима знает, что из-за тонких губ улыбка у него выходит чересчур зубастая, поэтому быстро улыбнется, тут же сомкнет и выпятит губы, словно для поцелуя. Наверное, он так же складывал губы трубочкой своей мамочке для поцелуя — наловчился. Эта его улыбка с томным выпячиванием губ всегда привлекала и привлекает женщин, но Камила ее терпеть не может, эта смесь лживости и самодовольства действует на нее, как взрывчатка. Глядя на его улыбку, она понимает, что он читал ее записи, а плечи его вздрагивали от смеха.
Клима садится за стол и поворачивает к себе кружку так, чтобы видеть Эйфелеву башню. Камила сидит напротив и размышляет. Читал мой дневник, даже разрешения не спросил, читал и смеялся, хам, это просто хамство и больше ничего. Камила всегда обо всем догадывается слишком поздно. А выдумки Климы и его обманы она вообще осознает в последнюю очередь. И сердится потом еще сильнее, но не столько на мужа, сколько на себя, глупую. Вот и теперь, не в силах сдержать свой гнев, она вскакивает из-за стола и, будто сорвав кляп со своей души, кричит: «Как ты посмел?!» И начинает обвинять Климу во всем сразу, но главное — в его изменах. Слова ее рассекают воздух, заполоняют кухню, как дикое воронье, слетевшееся с черных окрестных скал, птицы не могут найти дорогу обратно, машут крыльями, бьются о стены, каркают. Постепенно гнев ее остывает, слова оседают где-то в расщелинах сознания, Камиле хочется убежать отсюда, и немедленно. Лучше уйти, видеть его не могу, не знаю, что могу еще натворить. Она кидается к двери, задевает стол, кружка с Эйфелевой башней подпрыгивает, выплеснув кофе Климе на брюки. Он трет мокрые пятна носовым платком, но платок все только размазывает. Камила бежит в спальню, хватает своей блокнот, сквозь ватные клочки гнева в ее голове проносится сегодняшний сон: носовой платок, мокрые пятна, платье.
В парке позади дома Камила садится на скамейку, кладет блокнот на колени и, будто это молитвенник, гладит ладонью обложку с мимозой. На всякий случай она через плечо бросает взгляд на окна своей квартиры на втором этаже — не наблюдает ли за ней Клима. Нет, не смотрит, наверное, пиво пьет, как всегда, после завтрака. Чтобы забыть об утренней ссоре, она пролистывает последние записи и читает свой сон вчерашний: «Бреду вверх по отлогому склону. Уже не помню, кто направил меня этой дорогой, но мне важно достичь самого верха. Говорю себе, что должна быть усердной. Но главное — я должна выучить названия рек и растений. Пытаюсь перечислить реки в Северной Америке — и не могу. Наконец-то я на вершине. Я и не думала увидеть здесь что-нибудь грандиозное, но чего я никак не ожидала, так это найти поляну с большими камнями, выложенными в круг. Стою, запыхавшись, и смотрю на эти камни вокруг. Непохоже, что я где-то в горах, скорее в центре какого-то погасшего очага. Один особенно круглый камень весь покрыт кудрявыми цветами каланхоэ. Он напомнил мне мою маму, ее прическу, когда она однажды пришла из парикмахерской с перманентом и волосы ее переливались фиолетовым. Теперь я уже в школе, стою у доски, мне нужно мелом написать „каланхоэ фиолетовый“, но я не знаю, как это пишется. Ужасно жалко».
Камила всегда обо всем сожалеет. Она встает и возвращается домой. Бросает ключи на тумбочку в прихожей, видит на полу тапки Климы, раскиданные в разные стороны. Наверное, уже ушел, но почему же в доме так темно? Камила недоумевает. Жалюзи опять не поднял, может быть, он еще дома, прилег поспать после завтрака. Камила решительными шагами направляется в спальню. Никого нет. Она открывает внутреннюю раму окна, тянет шнурок и — фр-р-р-р — жалюзи вспархивают, как встревоженные птицы, и спальню заливает солнце. Камила вынимает из ящика ночного столика маникюрный набор, садится на край кровати, пилит ногти и размышляет. Наверное, ушел на репетицию, вечером у него концерт… ай! Пилка задевает кожу. Камила встает, идет в кухню и там, не сев к столу, доедает свой бутерброд с плавленым сыром, запивая его остатками пива в стакане Климы.
Вечер. Камила в ночной рубашке смотрит телевизор. Показывают «Десять ступеней к пьедесталу» [13]. Камиле следить за конкурсом неинтересно, она убавляет звук, клюет носом и засыпает в кресле. Просыпается она от каких-то шорохов, смотрит на экран, теперь там передача «Поем всей семьей» [14]. Камила выключает телевизор и прислушивается. Ей кажется, что хлопнула входная дверь. Ага, пришел. Прямо в ночной рубашке она выбегает в прихожую. Никого нет. Она стоит босиком возле полки для обуви, чувствует едкий запах, это от полки, такая вонь, будто кто-то выплюнул жевательную резинку. На полке — сплошь ботинки Климы. Это, наверное, соседская дверь хлопнула, концерт-то еще не кончился, да что ж это его башмаки так воняют, и сколько же сейчас времени? Она смотрит на часы: половина первого. Камила закрывает глаза и представляет, как Клима играет на трубе. Она видит, как он стоит в конусе света и задирает свою трубу вверх, как публика восторженно слушает, и ее внезапно осеняет догадка, что там, среди зрителей, сидит и та девица с курорта. Камила снова смотрит на часы. Концерт уже должен закончиться, они теперь выходят из Национального театра, идут на Кампу посидеть, подышать ароматами, это он так всегда говорит, что они пошли на Кампу подышать ароматами и потом посидеть, выпить за успех, теперь-то, наверное, пошел на Кампу сотой своей новой, с медсестрой из Франтишкови-Лазне, или нет — из Янски-Лазне, где же у него тогда был концерт? Да какая разница, где они познакомились. Камила говорит вполголоса, обращаясь к обоям. Подожду его здесь в прихожей, все равно сюда с ней придет. Повернувшись и прислонившись спиной к стене, она закрывает глаза и беспомощно, по-детски оседает по стене вниз, а ее ночная рубашка ползет вверх. Камила сидит на полу у стены на корточках, положив голову на руки. Обещал, что больше не будет, что ни одной женщины больше в дом не приведет. Камила решительно поднимает голову. А если приведет, так я скажу твердо, что с меня довольно, убирайся, убирайтесь оба. Осекшись, она склоняет голову. А что, если он придет голодный? Он всегда голодный, когда так поздно возвращается, что бы ему такого приготовить по-быстрому? Может, омлет? С ума ты сошла?! Какой омлет?! Этого еще не хватало! Дура, дура, дура. Она стучит ладонью себе по лбу. У меня есть «Бондюэль», можно горошек в омлет добавить. Камила медленно скользит спиной по стене вверх. Ну ничего, не пришел и ладно, пойду спать. Вертя бедрами, она расправляет на себе ночную рубашку.
