Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара
К той пятнице, когда Анхель ушел от жены, он уже давно работал на прежнем месте. Вряд ли он намеренно подгадал сделать это на Хэллоуин. Скорее всего, важнее было то, что по пятницам ему выдавали зарплату. Лу Энн, конечно, такие соображения в голову не приходили, ведь она понятия не имела, что именно в этот день муж решит ее бросить.
Она сидела в приемной доктора Пелиновского, ожидая, когда ее позовут в смотровую – шел седьмой месяц беременности. На коленях, полускрытых животом, у нее лежал журнал, но она смотрела не в него, а на большой настенный календарь, где уместились все месяцы. Она волновалась по поводу своих сроков и дня рождения ребенка. Рождество с момента аварии стало для Лу Энн и Анхеля непростым днем, и они почти вовсе перестали его отмечать. Если родить именно тогда, то день рождения ребенка будет ежегодным напоминанием об аварии. Кроме того, Лу Энн вычитала в «Макколс», журнале для женщин, что дети, которых рожают в Рождество, чувствуют себя обманутыми, потому что лишены своего, и только своего, собственного дня. Хотя рожать на следующий день, когда всем уже надоело праздновать, было бы еще хуже. Она решила спросить у доктора, нет ли способа сделать так, чтобы ребенок появился до Рождества, хотя понимала, что таких способов просто не бывает.
Медсестры, работавшие на доктора Пелиновского, похоже, любили своего босса, и ласково называли его по первой букве фамилии, «доктором Пи», что было особенно забавно, поскольку он имел дело с беременными, а беременность определяется, как известно, когда женщина сдает в лабораторию первый анализ «пи-пи». И Лу Энн всегда сдерживалась, чтобы не рассмеяться, когда сестры по переговорному устройству громко вызвали ее врача: «доктор Пи, доктор Пи!»
Вышла сестра в лиловом медицинском костюме, со светлыми волосами, которые, казалось, хрустели от лака. Сестра произнесла «миссис Энджел Руис», и Лу Энн вспомнила, как ее муж возмущался по поводу того, как эти «англос» произносили его имя, и всегда их поправлял: не «Энджел», говорил он, а «Анхель».
– Я им не чертова бейсбольная команда!
Но Лу Энн сама никого и никогда не поправляла. Зато ее мать, миссис Логан, до сих пор неправильно выговаривала и имя, и фамилию ее мужа, говорила – не «Руис», а что-то вроде Руинс. Она вообще не хотела, чтобы Лу Энн выходила за Анхеля, но не по той причине, по которой брак, в конечном счете, распался. Миссис Логан не нравилось, что муж ее дочери был мексиканцем, хотя самой Лу Энн это было абсолютно безразлично. В Тусоне, пыталась объяснить она матери, так много мексиканцев, что их тут держат за своих. Мексиканцы работают врачами, банковскими клерками, ведущими на телевидении – и даже владеют отелями.
– Они тут едят в самых лучших ресторанах, – говорила Лу Энн матери.
Но миссис Логан, которая всю жизнь прожила в западном Кентукки и никогда не видела мексиканцев, думала, что ее дочь все это выдумывает.
Осматривая Лу Энн, доктор Пелиновский вновь предупредил, что она слишком прибавила в весе. Поначалу он думал, что у нее двойня, но теперь они уже знали наверняка, что ребенок один. На этот раз его предостережения стали более суровы. Лу Энн, которая до беременности всегда была слишком тощей, если верить диаграмме на стене докторского кабинета, не могла себе представить, что не вернется в свою обычную форму, когда все это закончится. Правда, она должна была признать, что из-за ребенка ей хотелось есть почти постоянно. Она пожаловалась доктору, что трудно удержаться от еды, когда все время стоишь на кухне и кому-нибудь готовишь. Доктор предложил ей посадить на диету и мужа.
Это он так пошутил.
Когда Лу Энн покидала клинику, медсестра протянула ей брошюру с описанием необходимой в ее случае диеты – на английском и испанском. Лу Энн подумала – а не попросить ли второй экземпляр, чтобы послать матери. После четырех лет брака она все еще пыталась убедить мать, что к мексиканцам та относится с предубеждением, а потому отправляла ей вырезки из газет, где говорилось, например, что в такой-то компании на должность вице-президента назначили мексиканца или еще что-нибудь в этом роде. Хотя, подумала Лу Энн, брошюра про диету – это из другой оперы. Миссис Логан и так уже понимала, что мексиканцы могут иметь детей, как и все остальные. Более того, она пыталась убедить дочь, что детей у них, по слухам, слишком много, потому что они пытаются захватить мир, прямо как католики.
Лу Энн пока не сообщила матери, что ребенка, когда он родится, окрестят как католика. Они с Анхелем хотели сделать это ради его матери, которая постоянно уверяла всех, что вот-вот умрет, и называла тому огромное количество причин. Единственные английские слова, которые она знала, были названиями болезней. Лу Энн приняла такое решение из чисто практических соображений: если уж одна из двух бабушек младенца все равно разозлится, пусть это будет та, что осталась за две тысячи миль, а не та, что живет на противоположном конце города.
Дожидаясь своего автобуса, Лу Энн пробежалась по страницам брошюры. На ее титульном листе, как и в случаях с любой другой печатной продукцией такого рода, была помещена фотография женщины с ребенком. Иногда эти женщины были белыми, иногда темнокожими, а иногда там изображались мексиканки. Всегда матери с младенцами, которых они держали на руках, и никогда – женщины на сносях. Почему? Лу Энн это было не совсем понятно – ведь брошюры были посвящены дородовому уходу.
Уже в автобусе она пришла к выводу, что так происходит оттого, что эти брошюры пишут и печатают мужчины, которым больше нравится образ матери с ребенком на руках, чем образ беременной женщины. В этом она почти не сомневалась. Например, в автобусе несколько мужчин встали, чтобы уступить ей место, но ни один толком на нее не посмотрел. Подростки из старших классов не пытались прижаться к ней на поворотах или резких остановках и не отпускали по ее поводу никаких замечаний. Это было для Лу Энн в новинку – сидеть и, полностью расслабившись, отдыхать в битком набитом автобусе. Ей даже подумалось, что неплохо было бы, наверное, всю жизнь проходить беременной.
Она смотрела, как мимо автобуса проплывают дома и телефонные столбы. На некоторых столбах висели рекламные плакаты с изображением Тани Марии, молодой женщины в свободном свитере и на шпильках. Она была певица, и волос на одной ее голове с избытком хватило бы на две. На других столбах были наклеены темные плакаты с буквами, словно вырезанными из газет – так пишут письма с требованиями о выкупе. Но это тоже были объявления о концертах каких-то рок-групп с названиями типа «Звуковой хаос», «Бесполезный беспорядок» или «Мясные куклы». Лу Энн подумала: а не назвать ли ребенка Таней Марией? Хотя, наверное, Анхель высказался бы за Мясную Куклу. Так он представлял себе юмор.
Какое это наслаждение – ехать в автобусе, когда мужчины не трутся о тебя и не трогают! Покой, в котором пребывала Лу Энн, позволил ее мыслям улететь прочь, подальше от этого странного огромного тела. Когда ей было от роду девять лет, дедушка Ормсби подарил ей складной нож и сказал, что в целях безопасности, когда она будет пользоваться ножом, она должна очерчивать вокруг себя магический круг. И вот она, бывало, придет на задний двор позади их дома и, начертив на земле этот самый круг, устроится внутри, часами строгая большие коричневые куски мыла. Тот нож она давно потеряла, но теперь ей казалось, что она вдруг снова очутилась в этом магическом круге.
Лу Энн вышла на остановке Рузвельт-парк, от которой до самого парка нужно было прошагать полквартала. На углу, у парка, располагалась автомастерская под вывеской «Иисус, наш Господь. Подержанные покрышки». Ошибиться тут было невозможно – надпись была исполнена большими узкими синими буквами с точками между словами: Иисус. наш. Господь. Подержанные. покрышки. На стене, покрытой гофрированной жестью, был нарисован и сам Иисус – большая фигура с распростертыми руками и сиянием, исходившим от головы. Там же была изображена шина с белым ободом, добавленная к росписи без всякой задней мысли и, вероятно, по замыслу автора, не имевшая никакой связи с Иисусом. Но шина оказалась как раз под левой рукой Спасителя, словно игрушка «йо-йо», и казалось, что Иисус сейчас исполнит с ее помощью либо «кругосветку», либо еще какой-нибудь замысловатый трюк.
