Екатерина Вильмонт - Зеленые холмы Калифорнии
– А она?
– Ни в какую! Летом, говорит, эти холмы желтеют, она узнавала. Ну, еще сказала, что в конце концов пусть Мамалыга порадуется. Пусть это будет ей свадебным подарком. Короче, Лёка, у меня было ощущение, что я бьюсь головой об стенку. Непрошибаемо! Никогда раньше мне не было с ней так трудно…
– Но тебе не показалось, что она что-то затевает?
– То-то и оно, что я в этом убежден!
– И что же мне делать? Отменить поездку, сдать билеты?
– Боюсь, что это самый правильный выход…
– Но я не смогу, я так хочу видеть Адьку… Она же моя дочь… Я все эти годы просто не позволяла себе этого, но сейчас, когда все стало так реально… Я не смогу отказаться.
– Тогда езжай, но просто будь начеку. К тому же вполне возможно, что Стаська, попав в Америку, увидев мать, рассиропится, все простит и будет просто наслаждаться жизнью. К тому же что такое особенное она может задумать? Не убийство же!
– Господи, Гера, что ты говоришь?
– Ну в том-то и дело. Скорее всего ее планы связаны с покорением Голливуда. На мой взгляд, это ближе к реальности. Может, она задумала остаться в Америке…
– Боже упаси!
– Да почему? Америка может ее многому научить.
– Даже слышать об этом не желаю.
– По-моему, наша Стаська ничем не хуже многих голливудских девиц, например, Миллы Йовович или других…
– Ты меня дразнишь? Надеюсь, ты ей эти свои идеи не развивал?
– Да что ты! Я в этот раз чувствовал себя с ней полным идиотом. Понимаешь, самый трудный возраст, лет тринадцать-четырнадцать, она вроде прошла спокойно…
– Мне тоже так казалось.
– Я тут поразмышлял… А может, все это связано с каким-то парнем, а? Может, это сексуальные проблемы? Или же она перед парнем выпендриться хочет – мол, я такая крутая, у меня мать в Америке, я к ней на свадьбу еду… Не хотелось бы, конечно, думать, что в нашей семье выросла такая дурища, но, с другой стороны, в семнадцать лет все девки – дурищи. Ты, кстати, тоже была набитой дурой в ее годы. Знаешь, ты погляди в эту сторону, может, все ее задумки не с Адькой связаны, а с каким-то хахалем? Кстати, и деньги она, вполне возможно, не на тряпки собирает, а на крутой подарок этому парню…
– Да что-то я никакого парня на горизонте не вижу.
– Ну, милая моя, мало ли чего ты не видишь. А я вот голову дам на отсечение, что она уже не девица.
– Что? – ахнула я.
– А что ты так пугаешься? Это только нормально в ее возрасте.
– Ты придуриваешься или дразнишь меня? Ты не знаешь, чем это грозит? – рассвирепела я. – Тебе хорошо, у тебя два сына, и те давно взрослые, а я… у меня.
– Прекрати истерику! Все равно это должно случиться, если уже не случилось. Не хочешь же ты, чтобы она осталась старой девой?
– Нет, больше всего на свете я хочу, чтобы она вышла замуж за нормального хорошего парня.
– Ишь чего захотела! Как это было у кого-то из классиков: «Зять – это любезный молодой человек, который берет на себя расходы по содержанию моей внучки?»
– У классика была не внучка, а дочь.
– Ну, кажется, этот любезный молодой человек у тебя уже появился за океаном.
– Дай-то бог, чтобы у Адьки все было хорошо, чтобы такие жертвы не пропали даром… Господи, Герочка, я так хочу ее видеть…
Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла Лида Кокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.
– Как грустно, – сказала я.
Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большие надежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышла замуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, но у нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруг и в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее не снимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то на радио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить. Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, она играла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и, надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.
– Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строго спросила Натэлла.
– Даже не знаю… наверное, надо.
– Что значит – наверное? – возмутилась она. – Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.
– А на каком кладбище?
– На Донском. Там могила ее мамы… Ты не думай, я за тобой заеду.
Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либо жутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий. Мы встретили массу знакомых.
– Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова, наш бывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах и встречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки…
– По сколько? – деловито осведомилась Натэлла. – А кто устраивает поминки?
– Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра, но… Надо помочь.
Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.
– Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!
– Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.
– На поминки!
– Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказала я. – Мне на работу надо…
– Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь… Ладно, девчонки, спасибо вам, я побегу…
– Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вслед Натэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все больше мамашами. Или бабусями даже.
– Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-таки прилично, а мужики… Ты глянь, что с Никитой стало… А Володя…
– Грустно, подруга… И Лиду жалко, только-только начала оправляться…
Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло много народу, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделялась прелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только в джинсах и дубленой курточке.
– Кто эти ребята? – спросила я. Натэлла всегда все знала.
– Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.
Надо заметить, что настоящее горе было написано только на лицах этих ребят.
Первым выступил какой-то хмырь, который завершил свою невыносимо казенную речугу словами:
– Пусть земля ей будет прахом! Все ахнули.
– То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничуть не смутившись.
– Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.
– Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, между прочим.
– Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.
– Зато погляди, как он собой доволен.
Между тем слово предоставили тургеневской барышне.
– Дорогая Лидия Филипповна… Тетя Лида… – голос у нее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали для нас. Мы никогда вас не забудем, честное слово… – И она расплакалась.
