Рэй Брэдбери - Дзен в искусстве написания книг
Со мной такое случалось не раз. Всю жизнь мы с отцом не особенно ладили и подружились лишь в самом конце. Его повседневная речь, его повседневные мысли были вполне заурядны. Но когда я просил: «Папа, расскажи о надгробном камне, когда тебе было семнадцать» или «о пшеничных полях в Миннесоте, когда тебе было двадцать», — папа рассказывал, как в шестнадцать лет, в начале нашего века, еще до того, как были определены последние границы, когда не было никаких автострад, а были лишь верховые тропы и железные дороги, а Неваду трясло в Золотой лихорадке, он убежал из дома и направился на запад.
Не на первой минуте, и даже не на второй, и не на третьей, нет, в самом начале папин голос еще не менялся, не обретал правильный ритм и слова. Но если он говорил подряд пять-шесть минут, к нему внезапно прежняя страсть возвращалась — старые добрые времена, старые песни, погода, солнечный свет, звук голосов, грохот товарных вагонов в ночи, тюрьмы, дороги, сужавшиеся за спиной в золотистую пыль, Запад, открывавшийся перед тобой, — все это было в его рассказах. И ритм, и мгновения — много мгновений — истины, а значит, поэзия.
К папе вдруг приходила Муза.
Правда лилась наружу.
Подсознание говорило само за себя, не затронутое ничем, оно свободно стекало с его языка.
Чему мы, писатели, и должны научиться.
Нам есть чему поучиться у любого мужчины, женщины или ребенка, которые, если затронуть их душу, искренне расскажут о том, что они любили или ненавидели — сегодня, вчера или когда-то давным-давно. Это тот миг, когда бикфордов шнур, прежде влажно трещавший, воспламеняется — и начинается фейерверк.
Да, для многих это тяжелый труд, с их хромающей речью. Но я слышал, как фермеры рассказывают о своем самом первом урожае пшеницы на первой ферме после переезда из другого штата, и если это говорил не Роберт Фрост, то его брат, пусть даже и пятиюродный. Я слышал, как машинисты рассказывают об Америке в духе Томаса Вулфа, который исколесил всю страну на своем авторском стиле, как они сами разъезжают по ней на своих локомотивах. Я слышал, как матери рассказывают о долгой ночи после рождения их первенца, когда они боялись, что могут умереть вместе с ребенком. Я слышал, как бабушка рассказывала о своем первом бале в семнадцать лет. И все они, воспламенившись душой, стали поэтами.
Если вы подумали, что я отвлекся от темы, возможно, так оно и есть. Но я хотел рассказать о том, что есть в каждом из нас и всегда было, хотя лишь немногие дают себе труд это заметить. Когда меня спрашивают, где я беру идеи, я смеюсь. Это так странно: мы так заняты тем, что рыщем снаружи в поисках способов и путей, что нам некогда заглянуть внутрь.
А ведь Муза — вернемся к теме — она там и прячется, в фантастической кладовой идей, в нашем собственном естестве. Все самое подлинное, самобытное уже готово и ждет, когда мы его призовем. И все же мы знаем, что это не так-то просто. Мы знаем, насколько хрупок узор, сплетаемый нашими отцами, дедами или друзьями, как легко его может разрушить одно неверное слово, хлопнувшая дверь, проехавшая мимо пожарная машина. Да, смущение, застенчивость, занозы чьих-то критических замечаний подавляют обычного человека настолько, что он все меньше и меньше способен открыться.
Конечно, каждый из нас кормился сначала жизнью, а потом книгами и журналами. Разница в том, что какие-то из событий мы глотаем легко, а какие-то впихиваем в себя насильно.
Если мы собираемся кормить подсознание правильно, как подготовить меню?
Список можно начать вот с чего:
Ежедневно читайте поэзию. Поэзия хороша тем, что разминает мышцы мозга, которые мы задействуем крайне редко. Поэзия развивает чувства и держит их в тонусе. Она помогает нам осознавать собственный нос, глаза, уши, язык и руки. И самое главное, поэзия — концентрированная метафора или сравнение. Эти метафоры, как японские бумажные цветы, могут развертываться в гигантские фигуры. Идеи разбросаны по всем книгам стихов, однако мне редко когда доводилось слышать, чтобы преподаватели писательского мастерства рекомендовали студентам читать поэзию.
Мой рассказ «Берег на закате» — это прямой результат чтения прелестного стихотворения Роберта Хилльера о русалке, найденной у Плимутского камня. Мой рассказ «Будет ласковый дождь» основан на одноименном стихотворении Сары Тисдейл, и его настроение задано темой стихотворения. Из байроновского «И по-прежнему лучами серебрит простор луна» вышла одна из глав моих «Марсианских хроник», в ней рассказывается о погибшей расе марсиан, которым уже никогда не придется бродить по пустым, пересохшим морям под ночным небом. В каждом из этих случаев — и еще в десятках других — меня сражала метафора, закручивала волчком и заставляла написать рассказ.
Какую поэзию? Любую поэзию, от которой у вас мурашки по коже. Только не надо себя насиловать. Не надо чрезмерно усердствовать. С течением лет вы, возможно, догоните, пойдете вровень, а потом и перегоните Томаса Элиота на пути к другим пастбищам. Говорите, вы не понимаете Дилана Томаса? Да, но ваши нервные узлы понимают, потайные уголки вашего разума понимают, все ваши нерожденные дети понимают. Читайте его стихи, как вы читаете взглядом коня, вольно мчащегося по бесконечным зеленым лугам в ветреный день.
Что еще подойдет для нашей диеты?
Книги эссе. И опять же: выбирайте с умом, пройдитесь по прошлым векам. Там есть из чего выбирать — в тех эпохах, когда эссе еще не утратили популярность. Никогда не знаешь, в какой момент тебе вдруг захочется узнать больше о том, как гулять под луной, разводить пчел, вытесывать надгробные камни или катать обруч. Здесь ты в роли дилетанта, но дилетантство в этом случае — самое то. Ты, по сути, бросаешь камни в колодец. И каждый раз, когда слышишь эхо из своего подсознания, ты узнаешь себя чуточку лучше. Маленькое эхо может подать идею. Большое — отозваться готовым рассказом.
Ищите книги, которые помогут вам усовершенствовать восприятие цвета, чувство размера и формы. Почему бы не узнать больше о слухе и обонянии? Вашим персонажам нужно хоть иногда пользоваться ушами и носом, чтобы не пропустить добрую половину запахов и звуков большого города, и все звуки дикой природы, до сих пор сохранившиеся среди деревьев и в городских парках.
Почему я так упорно на этом настаиваю? Потому что если вы собираетесь убедить читателя в том, что он и вправду попал в созданный вами мир, вам нужно воздействовать на все его органы чувств поочередно: цветом, звуком, вкусом, фактурой. Если читатель чувствует солнечное тепло у себя на коже, чувствует, как его рукава развеваются на ветру, значит, полдела готово. Самые невероятные истории можно сделать правдоподобными, если читатель — всеми своими чувствами — ощущает себя в гуще событий. Значит, ему не удастся остаться в стороне. Ему волей-неволей придется участвовать. Логика событий всегда уступает логике чувств. Разумеется, кроме тех случаев, когда вы совершаете что-то совсем уже непростительное, чтобы вырвать читателя из контекста, например, вооружаете пулеметами армию времен Войны за независимость или помещаете в одну сцену динозавров и пещерных людей (а их разделяют миллионы лет). Но даже в этом последнем случае вполне можно придать сцене правдоподобие с помощью хорошо описанной, технически безупречной Машины времени.
