Айн Рэнд - Источник
Он на ходу задумался, смотрят ли на него люди. Он начал следить за прямоугольниками освещённых окон; когда занавеска колыхалась и голова прислонялась к стеклу, он пытался угадать, не для того ли это, чтобы взглянуть, как он проходит; если и нет, то когда-нибудь так будет, когда-нибудь они все будут смотреть.
Говард Рорк сидел на ступенях крыльца, когда Китинг подошёл к дому. Он сидел, отклонившись назад, опираясь локтями о ступени, вытянув длинные ноги. Вьюнок оплёл колонны крыльца, словно отгораживая дом от света фонаря, стоящего на углу.
Тусклый шар электрического фонаря в ночном весеннем воздухе казался волшебным. От его тихого света улица становилась глуше и мягче. Фонарь висел одиноко, словно прореха во тьме, окутав темнотой всё, кроме нескольких веток с густой листвой, застывших на самом её краю — лёгкий намёк, переходящий в уверенность, что в темноте нет ничего, кроме моря листьев. На фоне безучастного стеклянного шара фонаря листья казались более живыми; его свечение поглотило цвет листьев, пообещав вернуть при дневном свете краски в несколько раз ярче. Волшебный свет фонаря словно ладошками закрывал глаза, оставляя взамен необъяснимое ощущение — не запах, не прохладу, а всё вместе: ощущение весны и безграничного пространства.
Китинг остановился, различив в темноте нелепо рыжие волосы. Это был единственный человек, которого он хотел увидеть сегодня вечером. Он обрадовался и немного испугался, застав Рорка в одиночестве.
— Поздравляю, Питер, — сказал Рорк.
— А… А, спасибо… — Китинг был удивлён, обнаружив, что испытывает большее удовольствие, чем от других поздравлений, полученных в этот день. Он несмело обрадовался поздравлению Рорка и назвал себя за это глупцом. — Кстати… Ты знаешь или… — Он добавил осторожно: — Мама сказала тебе?
— Сказала.
— Она не должна была!
— Почему?
— Слушай, Говард, ты знаешь, что я ужасно сожалею о твоём…
Рорк откинул голову назад и посмотрел на него.
— Брось, — сказал Рорк.
— Я… Есть кое-что, о чём я хочу с тобой поговорить, Говард, попросить твоего совета. Не возражаешь, если я сяду?
— О чём?
Китинг сел на ступени. В присутствии Рорка он никогда не мог играть какую-либо роль, а сегодня просто не хотел. Он услышал шелест листа, падающего на землю; это был тонкий, прозрачный весенний звук.
Он осознал в этот момент, что привязался к Рорку, и в этой привязанности засели боль, изумление и беспомощность.
— Ты не будешь думать, — сказал Китинг мягко, с полной искренностью, — что это ужасно с моей стороны — спрашивать тебя о своих делах, в то время как тебя только что?..
— Я сказал, брось. Так в чём дело?
— Знаешь, — сказал Китинг с неожиданной для самого себя искренностью, — я часто думал, что ты сумасшедший. Но я знаю, что ты много знаешь о ней… об архитектуре, я имею в виду, знаешь то, чего эти глупцы никогда не знали. И я знаю, что ты любишь своё дело, как они никогда не полюбят.
— Ну?
— Ну, я не знаю, почему должен был прийти к тебе, но… Говард, я никогда раньше этого не говорил… Видишь ли, для меня твоё мнение важнее мнения декана — я, возможно, последую деканскому, но просто твоё мне ближе. Я не знаю почему. И я не знаю, зачем говорю это.
Рорк повернулся к нему, посмотрел и рассмеялся. Это был молодой и дружеский смех, который так редко можно было слышать от Рорка, и Китингу показалось, будто кто-то доверительно взял его за руку; он забыл, что его ждут развлечения в Бостоне.
— Валяй, — сказал Рорк, — ты же не боишься меня, так ведь? О чём ты хотел спросить?
— О моей стипендии на учёбу в Париже. Я получил приз Общества архитектурного просвещения.
— Да?
— На четыре года. Но, с другой стороны, Гай Франкон недавно предложил мне работать у него… Сегодня он сказал, что предложение всё ещё в силе. И я не знаю, что выбрать.
Рорк смотрел на него, его пальцы выбивали на ступеньке медленный ритм.
— Если хочешь моего совета, Питер, — сказал он наконец, — то ты уже сделал ошибку. Спрашивая меня. Спрашивая любого. Никогда никого не спрашивай. Тем более о своей работе. Разве ты сам не знаешь, чего хочешь? Как можно жить, не зная этого?
— Видишь ли, поэтому я и восхищаюсь тобой, Говард; ты всегда знаешь.
— Давай без комплиментов.
— Но я именно это имел в виду. Как получается, что ты всегда можешь принять решение сам?
— Как получается, что ты позволяешь другим решать за тебя?
— Но видишь ли, я не уверен, Говард, я никогда в себе не уверен. Я не знаю, действительно ли я так хорош, как обо мне говорят. Я бы не признался в этом никому, кроме тебя. Думаю, это потому, что ты всегда так уверен в себе, я…
— Питти! — раздался сзади громкий голос миссис Китинг. — Питти, милый! Что вы там делаете? — Она стояла в дверях в своём лучшем платье из бордовой тафты, счастливая и злая. — Я сижу здесь одна-одинёшенька, жду тебя! Что же ты сидишь на этих грязных ступенях во фраке? Вставай немедленно! Давайте в дом, мальчики. Горячий шоколад и печенье готовы.
— Но, мама, я хотел поговорить с Говардом о важном деле, — сказал Китинг, но встал.
Казалось, она не услышала его слов. Она вошла в дом. Китинг последовал за ней.
Рорк посмотрел ему вслед, пожал плечами, встал и вошёл тоже.
Миссис Китинг устроилась в кресле, деликатно хрустнув накрахмаленной юбкой.
— Ну? — спросила она. — О чём вы там секретничали?
Китинг потрогал пепельницу, подобрал спичечный коробок и бросил его, затем, не обращая на мать внимания, повернулся к Рорку.
— Слушай, Говард, оставь свою позу, — сказал он, повысив голос. — Плюнуть мне на стипендию и идти работать или ухватиться за Школу изящных искусств, чтобы поразить наших провинциалов, а Франкон пусть ждёт? Как ты думаешь?
Но что-то ушло. Неуловимо изменилось. Момент был упущен.
— Теперь, Питти, позволь мне… — начала миссис Китинг.
— Ах, мама, подожди минуту!.. Говард, я должен всё тщательно взвесить. Не каждый может получить такую стипендию. Если тебя так оценивают, значит, ты того заслуживаешь. Курс в парижской Школе — ты ведь знаешь, как это важно?
— Не знаю, — сказал Рорк.
— О чёрт, я знаю твои безумные идеи, но я говорю практически, с точки зрения человека в моем положении. Забудем на время об идеалах, речь идёт о…
— Ты не хочешь моего совета, — сказал Рорк.
— Ещё как хочу! Я же спрашиваю тебя!
Но Китинг никогда не мог быть самим собой при свидетелях, любых свидетелях. Что-то ушло. Он не знал, что именно, но ему показалось, что Рорк знает. Глаза Говарда заставляли его чувствовать себя неуютно, и это его злило.
