Голованов - айный язык птиц
– Ты погоди, – говорит Валя. – Я тебе щас погрею… Поешь… А это – не беда, другую работу найдешь, буровых-то много…
– Ну-у, не-ет, – подзахмелев, усмехается Федька. – Этим мы не нужны. Только и было разговоров: нефть! Нефть! – Его по-пьяному тянет на разговор. И пока Валя хлопочет, он наливает себе еще – но уж половину рюмочки. – Все на халяву жить хотят. Наши – качают. Казахи – качают. Калмыки – тоже в нефтяники подались. Дагестан, Баку – все нефтью захлебываются. Даже этот, туркмен, баши его в душу, и тот в мировом консорциуме чего-то подпердывает.
Смеется своим словам.
– Короче, все, Валь, на это повелись, нефть круче хлеба стала. Ну и докачались: цена – ёк! А деваться некуда… Всё прогудели, на хрен, пропили – ничего нету, нефть одна…
– Ладно, ты не горячись, сейчас – поешь лучше… – Ставит тарелку перед ним. – Поешь – и спать ложись. Утро вечера мудренее. А завтра я спрошу – может, у нас там – шофером или грузчиком…
– Да не-е, завтра уж надо дело затевать. И на дядю я больше не хочу вкалывать. Сам буду!
– Это как ты «сам будешь»?
– Да известное дело как. Отцы-деды наши жили, и мы, значит, проживем.
– Сам знаешь, как теперь с этим.
– Ну и ничё, мы не из пугливых. Ты брату своему скажи – где он? Скажи, чтоб пособил мне.
– Я ему не советчица. – Валя склоняется к Федьке, запускает руку ему в волосы. – Ты вон у меня какой жесткий… А он другой ведь совсем. Выдержит он там? Ты сам-то подумай – в помощь он тебе будет или…
– Да некогда помощников искать. Что он – все на крыше сидит? Хватит ему сидеть, в дело его надо, а то так балбесом и останется. А у нас этого добра – и так полгорода…
С неохотой Валя подходит к двери, открывает ее, кричит в темноту:
– Саш!
– А? – доносится из темноты голос.
– Ты сидишь все? Тут Федя спрашивает тебя, спустись-ка…
По железной крыше осторожно проходят шаги, без громкого звука, аккуратно спускаются, быстрый шорох – и вот уже Сашкино лицо показывается в проеме двери. Умное лицо, но странное – тонкое, длинное, выразительные большие глаза, шапка курчавых волос.
– Проходи, садись, – приглашает к столу Федька.
Саша проходит, садится на стул.
– Водку пьешь?
– Нет.
– А чем занимаешься?
– А что? Объяснить могу, но это непросто. Доски судьбы, улавливаешь? Время. Проходы есть, трубы есть. Как птица – фырк! – и уже там.
Федька обалдело смотрит на брата Вали. Потом сглатывает то ли кусок, то ли слюну и произносит:
– Доски, говоришь? А гвозди забивать умеешь?
– Умею.
– А выпрямлять?
– Умею.
– Тогда ты, будем считать, нормальный. Мне помощник нужен в одном деле. Можно сказать, компаньон. Твоим занятиям это не повредит. Просто завтра ты со мной поедешь.
– Зачем?
– Да какая разница тебе с твоими птицами? Птиц ты, кстати, мно-ого повидаешь. И еще всякого. Попутешествуем немного. Идет?
– А за голубями кто приглядит?
– Я пригляжу, Саш, – говорит Валя. – Водичку сменю, покормлю…
– А зачем это, Валя?
– Помоги ему, – кивает Валя на Федьку. – Надо так.
Сашка смотрит на сестриного жениха внимательно. Вот, значит, появился такой. И впервые сестра ради другого человека его просит.
– Ладно, – говорит.
Федька (с облегчением):
– Ты, Саш, вещи теплые возьми: кофту там, телогрейку. И не уходи с утра никуда, понял?
IХ
На глинистом мысу в дельте Волги, за тростниковой крепью, отделяющей раскаты от моря, команда музыкантов поставила палатку, что-то сварили на примусе, доедают обед…
Алексей:
– Мужики, жрите быстрей, а то, как говорит Николай Иванович, мы вечер пропустим…
– Да времени хватит…
Постепенно загружают оборудование в лодку. Отталкиваются. Место, которое они выбрали, не очень-то, может быть, удачно: тут полно водоплавающей птицы: голоса гусей, уток, огарей, лебедей, всякой утиной мелочи сливаются в один квакающий фон… Поэтому Николай Иванович и говорит музыкантам:
– Вы что хотите записывать? Если мы сейчас в гнездовье бакланов наведаемся, то орать они будут будь здоров, только музыку с ними вряд ли сыграешь…
– Ну, – говорит Алексей, – я бы пошел просто по справочнику…
Миша-«звучок»:
– Леха, таких справочников до фига. Называются «Определитель птиц» – на си-ди. Там все расписано, даже голоса для примера. Но раз уж мы приехали сюда, писать нужно штучные вещи, соло. Вот, мы пишем вечернюю трель какой-я-не-знаю птицы. Завтра – еще две трели.
– Это верная мысль, – говорит Брайан. – Надо такие вещи собирать… Николай Иванович, здесь ведь певчие водятся? Ну хоть скворцы, например… О! Тонкая вещь – для тех, кто понимает…
– А знаете что? – вдруг говорит Николай Иванович. – Я вам подарок сделаю. Здесь рядом гнездовье сверчка… И вот с него-то мы и начнем.
А уж завтра – все другие главные певуны: пеночки, мухоловки, широкохвостки, камышовки…
– Идет! – вскрикивает Брайан. – Сверчок – это птичка?
– Ну да.
– Круто! Едем, едем… – Наклоняется к Николаю Ивановичу: – Вечером вы у меня услышите, что такое сверчок!
Съемки сверчка. Подробно: трель сверчка. Гнездо, глаз, лапки.
Возвращение в лагерь – почти затемно. Шуршат в палатке, виден под тентом фонарик, тени. Потом собираются у примуса, готовят что-то. Потом голос Алексея:
– Николай Иванович, спасибо за вашего сверчка… Очень красиво…
Брайан:
– Вот из таких солирующих трелей потом создается ядро звука. Только у меня вруб: в какой-то момент их должно быть очень много. Не десять-пятнадцать, как мы думали, а, допустим, сто. И все это невероятной плотности… Клубится… Звук Хаоса. Даже гул.
– Что тебя так прет от этого Хаоса? – спрашивает Алексей.
– Да потому что надо услышать истинный звук мира – хотя бы так, как мы слышим здесь. – Брайан настораживается и прикладывает ладонь к уху: – Тысяча голосов одновременно. Плюс волны, ветер, камыш…
И потом из этого рокота вытягивается, как нитка, песня сверчка. Просто на пульте тянем. А потом уводим ее в в бэкграунд, и на первое место выходит песня камышовки. Ее ведь мы слышали?
– Ее, – подтверждает Николай Иванович.
– Вот, песня камышовки или эта жемчужная россыпь скворцов – ты слышал? Такие световые пятна… вспышки в этом хаосе… А потом – взрыв! – и сольный прорыв… Ух, блин! Я уже все это слышу! Тут соловьи есть? – Николаю Ивановичу.
– Редко, только на пролете. Варакушка есть – из соловьиных. Это, я вам скажу, сказка…
– Не то что фламинго… – вставляет Алексей: он на самом деле туговат на ухо.
– Ну, вы не правы, – обижается за фламинго Николай Иванович. – Одни щелканья клювами в воде чего стоят…
– Фламинго можно сделать с перкуссией… – поддерживает его Брайан. – Только поколдовать надо… Можно мощное замутить колдовство…
– А зимородки поют? – спрашивает оператор Андрей. Очень уж ему понравились зимородки.
– Зимородки ныряют. И при этом коротенько пищат.
– Самое обалденное – они под водой летают, – обводит всех глазами Андрей. – Машут крыльями. Я сам видел.
Николай Иванович усмехается.
Синий огонь примуса.
Вдали на буровой светятся огни…
– Знаете, ребята, – говорит Николай Иванович. – Вы извините, «ребята», «ребята» – это я своих студентов так называю. Но, конечно, таких, как вы, мне встречать еще не приходилось. Безумная идея. Безумная задача. И вместе с тем – это самое то!
– Николай Иванович – наш человек! – одобрительно реагирует Алексей.
– Так вот, знаете, о чем я давно думаю? – говорит Николай Иванович. – Впрочем, конечно знаете… – Усмехается. – Я люблю динамичные природные системы. А нет более динамичных, чем дельты рек… Но чем больше я узнаю… Нет, не то! Жизнь… Я не могу постичь ее во всех взаимосвязях. Вот почему мне кажется, я понимаю Брайана. Этот первичный гул жизни – он в самом деле должен быть. Неразъятый звук Тайны…
– О, – отзывается Брайан, который сидит, выкрашивая на ладонь табак из сигареты и мешая его с травкой. – Лучше не скажешь: неразъятый звук Тайны…
– Я говорил о Боге, – продолжает Николай Иванович. – Это не абстракция. Для меня Бог и есть это непостижимое чудо жизни… Чудо, понимаете? Прямое свидетельство…
Брайан привычным движением пустой сигаретой собирает с ладони приготовленную смесь. Ему, кажется, слегка поднадоел разговор. Он встает:
– Миш, дунуть не хочешь?
– Не против.
– Тогда возьми магнитофон. Может, услышим чего…
Вдвоем они отходят от палатки, усаживаются на дерево и первым делом раскуривают косяк. Красный тлеющий огонек мерцает в темноте. Потом Брайан включает магнитофон. Слышны фоны, фрагменты птичьих трелей. Проматывает туда-сюда. Одна трель его задевает. Вернее, неожиданный подсвист-завиток в конце. Он достает из чехла серебристую флейту-траверсо и пытается повторить.
Еще раз слушает, еще раз пробует.
– Не так, – пытается вставить слово Миша. – Вот эту ноту, в конце, надо расщепить. У него здесь трель раздваивается и звучит сразу на два голоса, а у тебя чистяк – «ля» – и точка.
