Лариса Ратич - Проблемы некосмического масштаба
Через два дня выяснилось: посмотреть место ночного боя приходили все, кроме Димона. Он по мобильнику сказал Юльке, что заболел.
- Ага, насморк! – хихикнула Анжела. – Всё проще гораздо: предки его приехали, и мальчику теперь на улочку нельзя! Штанишки обкакает.
Да, над Димкиной боязнью перед мамой-папой все давно подсмеивались. Но и без Димона они опять отлично посидели, не впервой.
А Юрка Малый – так тот даже «выставился»: принёс полный пакет закуски и три бутылки водки. Сказал, что есть повод, а потом всё произносил какие-то загадочные тосты: «За точку отсчёта» и «За начало славных дел».
Друзья так и не поняли, что он имел в виду; но какая, в общем-то, разница, раз человек угощает? Оттянулись, спасибо.
А Олька-Непруха – оказывается, такая забавная, когда напьётся! Обычно брат ей много не разрешал, ну разве что иногда – на самом донышке, а тут что-то прозевал. Глядь, а Олька уже вторую стопку заглотнула. Не беда, в общем. Зато нахохотались над ней до колик! – начала Непруха к Юрке лезть с поцелуями, Анжелку отталкивать. Кричала: «Юрочка, возьми меня, не пожалеешь!»
Пришлось Шару даже прикрикнуть на неё, насильно усадить, заставить хорошенько закусывать. А она ела, зло блестя глазами, и продолжала молоть всякий бред, адресуясь в основном к Юрке.
Но в десять часов Костя сестру увёл (отвечал за неё перед тёткой, и ему могло попасть). Однако шуток ещё хватило надолго. Юлька всё умилялась:
- Юрочка, да ты у нас, оказывается, Казанова подпольный! Девочку чуть с ума не свёл! Готова была за тобой на край света.
* * *
Дома Ольке всё-таки досталось на орехи: отец отхлестал её по щекам, вопя, что не для того он Афган прошёл, чтобы его дочка домой пьяная приползала.
Непрухина мама за Ольку даже не попыталась вступиться: когда муж начинал орать про Афган (бывало, вовсе без всякого повода), она знала, что лучше ему под руку не попадаться. Прибить может.
Олька тоже отца ужасно боялась, когда он был такой, поэтому покорно снесла все удары. Знала: отец выкричится и сам успокоится, заплачет. Рухнет на стул, обхватит голову руками и закачается в немом отчаянии, скрипя зубами. Вот тогда можно будет подойти, осторожно дотронуться до искалеченной левой руки (отец на войне лишился двух пальцев) и, тихонько гладя, уговаривать:
- Ну пап, пап! Прости, а?..
Тогда отец поднимет мокрое от слёз лицо и всхлипнет жалобно:
- И ты, и ты не серчай… Нервы…
А потом они обнимутся, хорошо посидят, и отец долго будет рассказывать Ольке, что сделал с его душой и телом адский Афган.
В такие часы Олька-Непруха готова была за отца жизнь отдать, да и не только в такие. Она и маму так никогда не любила, как отца. Олька одна знала его тайну и очень гордилась, что отец доверился ей – и только ей, больше никому. Непруха свято хранила секрет и скорее согласилась бы умереть, чем рассказать кому-то, и отец был уверен в ней.
Надо было с кем-то поделиться, не мог больше держать в себе, - вот и выбрал Ольку. Ничего, что мала: кремень-девка! Было в её глазах что-то, что он видел у лучших друзей в Афгане, да! Кстати, там почти все они и остались…
А секрет был неслабый: несколько лет назад Олькин отец совершил заказное убийство. Многие афганцы подались тогда в киллеры за заработком. На это был хороший спрос: если надо убивать, то всегда ищут того, кто умеет.
Отец сделал дело хорошо, получил «гонорар». С него и раскрутился потом, когда начали вписываться в рынок. Сначала – и ничего было; убил и убил. А потом – начало сосать, томить, мучить. Всё думал: а сколько тот «заказанный» мог бы ещё прожить? Знал, что убитый оставил сиротой девочку, маленькую совсем… Как Олька тогда. Вот такие сопли, ребята…
* * *
На жёлтой пятке коряво чернел номер – это в холодильнике городского морга вторую неделю лежал невостребованный труп.
Город пока не выделил деньги на погребение таких, как этот. Средства, как обычно, ожидались к концу осени, и тогда всех «неизвестных» (а их здесь было уже четверо) планировали зарыть в общей яме. Да и куда было спешить? Лучше уж потом, всех сразу: по опыту знали, что до конца осени «неизвестных» станет больше.
В ведомости на невостребованных выпишут гробы, а похоронят в пакетах. Вот и лишняя копеечка хорошим людям!
Нового покойника записали здесь как «труп №4», не озаботясь об имени-фамилии. Приметы: лет 70-75, среднего роста, худощавый, седой. Носил бороду и усы. Особая примета – лицо изрыто следами оспы. Это – если кто-нибудь будет искать, что вряд ли.
И действительно, никто о нём и не спрашивал. Рано-ранёшенько, в шестом часу утра, в понедельник, обнаружили тело два милиционера, только что сдавших дежурство. Они шли через парк и вдруг увидели: на аллее, прямо на виду, лежит человек.
Ещё горели фонари, и место хорошо освещалось. Вокруг трупа в немом удивлении застыли тополя: мол, как же так; вот тут всё хорошо видно, а уже прошло немало времени, как застыл убитый, и никто (никто!) не бежит сюда с криками о помощи.
Милиционеры (молодой и пожилой) подошли поближе и стали совещаться, как быть дальше.
- Максимыч, - взволнованно доказывал молодой, - убили, как пить дать!
- Может, и убили, - равнодушно соглашался Максимыч. – Но мы ж уже доложили, Паша: праздник прошёл без происшествий. Ясно?
- Так-то оно так! – чесал в затылке молодой. – А если кто заявит?..
- Не заявит, - был уверен пожилой. – Я этого бомжару немного знаю. То есть знал. Он в нашем городе уже с полгода шатается, с алкашами водится. Они мне и говорили: деда обманули, вышвырнули из квартиры, а квартиру – продали. Одинокий был! С ними чаще всего так и бывает. Се ля ви, Паша.
- Что же, мы никуда не доложим? – трепыхался молодой.
- Зачем не доложим; доложим! – Максимыч изготовился звонить по мобилке. – Но мы напишем: был пьяный, упал, разбил голову, понял? Не надо начальство лишний раз подставлять, праздник портить. Запомни, Павлик, - от души учил он неопытного коллегу, - ты начальство пожалеешь, и оно тебя прикроет. Работать-то хочешь? – подморгнул он весело. – Правильно, хочешь. И не надо пополнять собой биржу труда, дорогуша; а мне перед самой пенсией – тем более.
Максимыч дозвонился, и когда, спустя полчаса, по парку побежали первые «спортсмены», отбывающие здесь утреннюю зарядку, на аллейке было тихо и пусто.
И ещё одной некосмической проблемой стало меньше в белом южном городе.
К О Н Е Ц
