Пол Стретерн - Фуко за 90 минут
Чем больше мы узнаем о мыслителях, особенно о современных, тем более странным кажется их поведение. Читая между строк, мы можем предположить, что и Платон, человек «не от мира сего», и праведный Спиноза были гомосексуалистами.
Кто скажет, что это означало? Такое знание должно вести к пониманию, а не скатываться к предрассудкам. Как сказал Ницше, «степень и вид человеческой сексуальности находят себя в высшем проявлении его духа». Не случайно, что Витгенштейн, произнесший знаменитые слова «Мы должны молчать о том, о чем не можем говорить», был скрытым гомосексуалистом.
Фуко все активнее участвовал в политической жизни. В 1970 году Дефер вступил в запрещенную революционную маоистскую группу Гош Пролетарьен (Левые пролетарии). Некоторые члены этой группы были арестованы. В результате Фуко создал Группу тюремной информации, пытаясь привлечь внимание общества к нечеловеческим условиям, характерным для французской системы уголовного преследования. (Ужасный остров Дьявола у побережья французской Гвианы, тропический ад, показанный в фильме «Мотылек», перестал быть местом ссылки всего за десять лет до этого.) Деятельность Фуко преследовала и политические, и гуманитарные цели — и это неизбежно завоевывало популярность, столь необходимую для французских интеллектуалов.
Но у него была и философская цель, которая во многом была продолжением его более ранних идей. Согласно этой теории, интеллектуал «открывает и определяет слабые места, бреши и сильные стороны в современной ситуации». У него нет представления о будущем, так как он «не знает точно, куда он направляется и о чем он будет думать завтра». Поставленная перед Фуко цель, политическая и философская, была «лишь желанием познать реальность».
Зимой 1972 года Фуко читал лекции в Государственном университете Нью-Йорка в Буффало.
Холодный зимний северный штат резко отличался от солнечной Калифорнии. Возможно, он и вызывал гораздо меньше восхищения, но зато показал философу свою силу. То, что он видел, было «гигантским, полным техники, немного пугающим — именно так все европейцы воспринимают Нью-Йорк». Он договорился о посе щении государственной тюрьмы в Аттике, которая недавно стала местом кровавых бунтов. То, что он увидел, значительно отличалось от неприкрытой жестокости, убогости и неэффективности французской системы уголовных наказаний. Он как будто очутился в новой исторической эпистеме.
«Больше всего меня поразил вход, похожий на поддельную крепость в Диснейленде, с наблюдательными постами, сделанными в форме средневековых башен. А за этим странным фасадом, который заставлял все вокруг казаться маленьким, вы видите, что это настоящая огромная машина для уничтожения… что-то вроде чудовищного желудка… который глотает, переваривает, а затем извергает… который поглощает то, что уже устранено из общества».
Садомазохизм, система уголовных наказаний, философия силы — все это, личное и социальное, в жизни и в идеях Фуко слилось в единое целое в его следующей работе. Это была книга «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы».
Несмотря на название, эта книга не ограничивалась лишь тюрьмами, затрагивая также школы, фабрики и даже больницы. Фуко признавал, что в этих местах сила способна не только подавлять, но и воздействовать на угнетателя. Все, кто работает в этих системах, связаны сложной сетью отношений силы. Желая постоянно идти в ногу с последними достижениями науки, Фуко окрестил предмет своего изучения «микрофизикой силы».
Но это не было абстрактным изучением незначительных тонкостей. На первой странице Фуко приводит цитату из документа о казни в XVIII веке, которая заставит сердце даже самого скрытого садомазохиста биться чаще. Фанатику Роберу Дамьену не удалось убить Людовика XV в Версале, и 2 мая 1757 года его приговорили к «публичному покаянию перед центральными вратами Собора парижской богоматери». Это, казалось бы, безобидное наказание предполагало следующую необычную процедуру: «после раздирания раскаленными щипцами сосцов, рук, бедер и икр его надлежало возвести на сооруженную там плаху, причем в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавлен ного воска и расплавленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру…» и так далее. Фуко приводит описание этих событий на первых четырех страницах книги. Он упоминает «ужасные… постоянные крики» жертвы и подробно останавливается на том, как палач, которого звали Самсон, «хоть и был человек дюжий, с большим трудом вырывал куски мяса, которое ему приходилось захватывать щипцами дважды или трижды с одной и той же стороны и выворачивать». Так же долго Фуко описывает процесс четвертования, когда четыре запряженные лошади, к которым были привязаны его руки и ноги, не смогли разорвать тело осужденного; шести лошадей тоже оказалось недостаточно, и в конце концов палач четвертовал его ножом.
Философия еще никогда не была такой. Даже платоновское описание настойчивых попыток Алкивиада соблазнить Сократа бледнеет на этом фоне, хотя, пожалуй, предостережение Ницше «Идешь к женщине? Не забудь плетку!» уже показывало, в каком направлении движется фило софия. Но после того как Фуко произвел столь глубокое впечатление на читателя (в лучшем случае), мог ли он сказать еще что-то важное? Он объясняет, что рождение тюрьмы состоялось в начале XVIII века, когда пытки и публичные казни сменились заключением. Вместо того чтобы просто уничтожить тело преступника, общество получает над ним контроль. Подобные же изменения происходят в обществе, подчиняя тело человека силе. В армии введена муштра, фабрики эпохи Индустриальной революции нуждались в управляемой и дисциплинированной рабочей силе. В это время Наполеон закладывал основы современной Франции. Эти изменения привели к развитию всестороннего контроля над обществом: введению новой судебной системы, новых правил, появлению новых попыток систематизировать многие аспекты социальной жизни. Освященные веками деревенские обычаи сменились структурированным городским существованием.
Фуко рассматривает этот процесс в миниатюре, изучая появление тюрьмы. Система уголовного наказания появилась не потому, что реформаторыфилантропы внесли гуманные изменения в уголовное право. Она скорее явилась естественным следствием социальных процессов — формирования управляемого и дисциплинированного общества. Сила, которая когда-то уничтожала тело, теперь подчиняет его своей власти. В тюрьмах, как и в школах, на фабриках, в армии, человек подчиняется дисциплине и находится под постоянным наблюдением. Фуко приводит классический пример «паноптикума» (буквально: «видеть все») Джереми Бентама в отношении тюрьмы.
Паноптикум представляет собой куполообразное сооружение с наблюдательной площадкой в центре наверху. Это позволяет тому, кто на ней находится, наблюдать за всеми камерами внизу, по окружности купола, и каждый из заключенных знает, что в любой момент его могут видеть. Это является архетипическим образом нового общества.
Параллель с предыдущими теориями Фуко очевидна. Заключение подразумевает контроль и знание. Сила и знание едины.
Но в этом обществе сила сама неизбежно подвергается трансформации. Согласно теории Фуко, она больше не может быть независимой.
Она не абсолютна и не принадлежит одному че ловеку, как, скажем, во времена Людовика XV.
Сила становится «технологией»: это форма контроля общества за своими членами. Современный индивид формируется среди огромного количества правил и предписаний. Во многом он создает себя сам, реагируя на эти ограничения. Это ясно видно в архетипе денди. Вместо того чтобы уничтожить свою индивидуальность, он чувствует необходимость самовыражения — в открытой и экстравагантной форме, которая преодолевает постоянно растущее число правил.
Затем Фуко показывает, как рождение тюрьмы сопровождалось появлением многочисленных социальных наук, таких как криминология, социология и психология. Заключенных можно было изучать и характеризовать. Точно так же, после того как безумие было взято под стражу, появилось понятие «нормальности». Власть общества над своими «заключенными» все больше усиливалась, благодаря развитию новых научных дисциплин. Экономика, история и география в этот период приобрели научное измерение. Знание/ сила вели к большему пониманию и большему контролю.
Исторические аргументы Фуко страдают предвзятостью и антинаучностью. Его набросок исторического развития верен для Франции и ее перехода от абсолютной монархии Бурбонов к посленаполеоновской эпохе. Но история развивалась совершенно по-другому в Соединенных Штатах, Великобритании и Германии. Но в чемто Фуко был прав: за этими различиями скрывается некоторое сходство. И снова догадка Фуко выходит далеко за свои пределы — складываясь в то, что подозрительно напоминает очередную теорию.
