Игорь Савельев - Вельская пастораль Рассказы
…Она проснулась, когда солнце вовсю уже тиранило вагон, по всем признакам несколько часов она была в полной, горячечной отключке.
Рядом сидел Адидас, болтал ржавый пакетик чая в кружке, повернул голову и посмотрел так.
– Ну! – засмеялся. – Доброе утро, что ли!
Эль не могла говорить.
– Яблоко хочешь?
Кивок.
Яблоко.
– Дай откусить! – смеется и тянет обратно…
Мартин и Леха спустились с небес, сидели тут же, в проходе на паласике, резались в потрепанного дурака. И очень внимательно посмотрели на этот хохоток.
VIII
– …И охрана супермаркета вызвала милицию, ты представляешь? И ведь приехали. Меня хотели увезти! Что бы было! Мама с папой с ума бы сошли. Они меня в Сам… мару-то отпускать не хотели. Но слава Богу
– со штрихкодами все-таки разобрались…
Мартин снисходительно посмеялся, хоть и рассказано не ему.
Очаровательно. Детский сад.
А Эль было все равно! – она не видела и не слышала никого кроме… С
Адидасом болтали уже почти весь день, весело, непринужденно, про жизнь свою, приколы всякие рассказывали, поочередно. Адидас партизанскими тропами – подметенной дорожкой – сбегал к кипятку заварить две лапши, партизанскими, потому что накануне Верка гаркнула в пространство: “Титан нагреться не успевает, вы уже все выдаиваете!” – и попыталась навесить замок. Но ничего. Зато ели весело, как ворованное. Как он на нее смотрел.
– Я покурить. Пойдешь со мной?
И Элька отправилась за Адидасом, в сизо-сквозяще-громыхающий тамбур.
Затягивался он красиво; усмехнулся, кинул байку в топку разговора.
– А нас однажды менты с дерева снимали! Не веришь? Идиотски получилось, конечно… Да давно было. Уговорили меня эти придурки залезть на елку, в раздевалку женскую посмотреть. Да не всерьез, так, прикол был такой. Залезли мы, значит, с Севкой… Друг у меня… был. Утонул. Потом. – (Две затяжки.) – Так вот. И тут слышу, снизу кричат: “Марат, шухер!..”.
Эль в трансе.
– Марат? Ты что, тоже – Марат?!
– Что значит “тоже”?..
Бывает же такое в жизни! Хотя чего здесь странного. У нас в Уфе каждый третий – не Марат, так Ринат какой-нибудь.
Странно другое. Надо же – душу весь день изливаем друг другу, а имя-то и не спросила. Ой!
– А я Элина. Между прочим.
Засмеялся.
– Ну вот мы и знакомы – да?
Привлек к себе и…
Поцеловал.
Какое-нибудь из предсердий всяко этого не выдержало, оборвалось, ухнуло в живот, – она же чувствует!
Они занимались этим долго, бесконечно долго, и такой это был жар, такое совершенство, что… Целовались и целовались. Кто-то прошел через вагоны, грохнул железными дверьми, обдал грохотом поезда. Им дела не было! Взлеты и падения, взлеты и падения, полные сказочного сердцестояния… Высота, прекрасная и такая… А какие слова волшебные – солнечное сплетение!
– О, – только и сказал Мартин, когда голубки вернулись, и вставил наушник на место – они с Лехой делили плеер, это был ритуал, батарейки же экономили. Эль не сразу поняла “О”, а только заглянув потом в зеркальце, – Адидас ойкнул и подсказал… Маленький синячок такой, засос на верхней губе, справа. Она смеялась над собой безудержно, смотрелась и снова валилась в приступе хохота. В этом на лице – для приличной девушки верх непристойности – что-то такое… вольное, счастливое… чего еще не было.
IX
– Спать сегодня ложись у меня.
Закат размазывался по вагону.
– Нет, ну если хочешь, сам я могу лечь на эту твою третью полку, – добавил Адидас, видя ошарашенную Эль. – Но тебя туда я точно не пущу!
Минутное раздумье, – не знала, что ответить. Нашлась, в итоге:
– А посмотрим. Еще ведь не ложимся. Еще вон станция какая-то…
И поезд действительно подъезжал. Тетки забегали, нашаривали тапочки и под подушкой сумки; Верка крикнула откуда-то от кипятка:
– Стоим только семь минут!.. Опаздываем!.. Семь минут!..
– Хочешь чего-нибудь? Рыбку с пивом? Кукурузки вареной, а?
Эль замотала головой.
– Ну я тебе еще яблок куплю, – и Адидас взялся за сигареты…
На перроне, отмахиваясь от безумных бабулек с лотками и сумками, он взял пакет яблок, семеринка, хорошие, сама растила, немного ржавой рыбки и мокрого, скользкого пива из ведра с холодной водой. Заходило солнце, так здесь было прогрето и уютно, хотелось блаженно поежиться и…
– Пошли-ка, – Леха с Мартином взяли его с обеих сторон.
– В чем дело? Э!
– Пошли-пошли, надо поговорить.
– Да в чем…
Ребята деловито отвели Адидаса на дальний конец платформы, где не шныряли взбесившиеся торговки, а пассажиры, важность изображавшие, так далеко опасались ходить. Перильца, а внизу – высота три-четыре метра – кустарник, зелень с черным бубликом покрышки, и что-то мило и патриархально журчало.
– Поставь пакет.
Адидас и дернуться не успел, как Мартин сжал ему руки, а Леха мгновенно вытащил из карманов все самое главное – паспорт, чуть пузатый от перегнутых денег. Радио бубнило что-то про отправление…
– Да вы что!.. Я же…
– Раз-два-взяли!
Подняв Адидаса под мышки, они перевалили его за перила… Шлеп и стон. Ничего, невысоко. Максимум сломал что-нибудь. Он обалдело подымался…
– Быстрей! Да пакет-то, пакет!..
Сильно работая ногами, скалясь от напряжения, они бежали к поезду, набиравшему ход.
– О господи! Горе мое!!! Ну давайте, давайте… Господи…
Верка помогла им забраться.
Когда все лязгнуло и дернулось, Эль в ужасе заметалась меж полок, хотела бежать к стоп-крану, как же, никого нет, но боже, что же делать… уф-ф, вон, возникли в коридоре. Она не сразу поняла, что парни вернулись вдвоем.
Мартин ответил на ее взгляд: подошел к полке Адидаса, опрокинул пакет, и яблоки рассыпались, попрятались в сером железнодорожном белье.
X
Поезд шел, и ночь за ним была непролазная, с редкими, псевдолунного света, огнями вдали. Ночной заоконный пейзаж почему-то один всегда – черные поля, за ними, разноудаленные, черные же стены леса. Эль вспомнила, как прошлым летом ехала с родителями. Было свежо, последождливо, ей разрешили высунуться в окно. Печальные, темные поля, бесконечные. Но удивили странные помосты, в эти поля уходившие. Эль сначала поняла, что это и есть волнорезы, а уж потом заключила, что поля не поля, и так прозаично, на основе одной сухой логики, и состоялось ее знакомство с Морем.
Да, только поняв, что есть что, она разглядела и белую пену, бушевавшую почти под ногами состава (было неспокойно). Потом, уже в
Сочах, она придумала такое, что вечная белая кромка морской воды, даже когда штиль, это, как ноготь – тонкая кромка человеческого пальца… А иногда море выпускало когти.
Но теперь не море.
По вагонным меркам было уже поздно, народ вяло перечитывал газеты, морально готовый к тому, что вот-вот и.о. Господа Бога проводница
Верка объявит ночь и выключит рубильник. Впрочем, половине секций было решительно все равно, при каком свете тихо и осмысленно бухать.
Выпивали и Мартин с Лехой, не будем забывать, что среди боевых трофеев было и пиво. Все в лучших традициях. Победителю достается койка, жратва и женщина. Так они и сидели на нижней Адидасовой полке, негромко трепались о своем мужском, закусывали обнаруженной лапшой быстрого приготовления, от которой жир на ложках стыл ультражелтый.
– Спускайся! – крикнули Эль.
– Спущусь…
Расклад ей уже объяснили. Мучения на третьих полках кончились.
Мартин ляжет с ней на место Адидаса. Разговорчики! А с Лехой вообще умора вышла. Слово за слово, и пожалела его Верка. К себе в купе спать положит. Уже и рюкзак его перетащила, сама (чтоб не убежал).
Ну что же. Мартин ржет и по плечу хлопает. “Брезгуешь еду поднять с асфальта – ну и подыхай…”
Но пока еще Верка не сыграла отбой, Эль полежит здесь. На старом месте. Последние минуты. Как странно, не было больше страха падения, и с Высотой она – как будто? – подружилась. Лампа дневного света над самым ее лицом, даже сдержанное “э-э-э” напряжения слышно сквозь колесный перестук, и если глаза закрыть, то красно, не темно вовсе.
“Ну вот. И солярий почти бесплатно”. Едва улыбка – даже без губ.
До Эль долетало, о чем говорили парни – типовой мужской треп, с нотой самодовольства, с “воспоминаниями о Царском Селе”. И даже в детство залезли.
– А помнишь, как мы по телефону прикалывались, помнишь? “Алло, это морг?” – “Да”. – “Позовите Васю с третьей полки!”
Ржут, а Эль как током дернуло. Да. Она увидела себя. Жесткая, холодная и именно третья полка. Пластом вытянулась. Отпущены все мышцы. Лампа вплотную, с гудением, со светом таким, что губы сиреневы. А над верхней губой, справа, темное пятно, совсем как…
Поезд летел сквозь поля, мимо лесов и кустов, служа и источником света – обжигая мир отблеском окон вагонных и снова бросая его одного в темноте.
