Елена Сазанович - Нечаянная мелодия ночи
Игнат внимательно на меня посмотрел, словно решая продолжать эту тему или нет. И наконец решился.
– Ну, хорошо, сестренка, раз не смог я тебя тогда уберечь от этого чудовища и тупицы… Кстати и не актер он вовсе. Его выперли еще с третьего курса за профнепригодность. И он успешно занимается торговлей. Не дурно для романтического героя? Деньжата он, конечно, имеет, поскольку вечно что-то перепродает и перекупает…
– Ты, – я задыхалась от негодования. Это было слишком. Ну, ладно, отравилась я ради любви. Но зачем все так принижать! Я не могла отравиться из-за какого-то жалкого торгаша.
– Ты просто сплетник, – выдохнула я на одном дыхании. – Может Герман и подлец, я согласна. Но он не торгаш! У него есть идеалы, и он блестяще мыслит!
– Во-первых, у подлеца не может быть идеалов и уж тем более блестящих мыслей, – мой брат по-прежнему улыбался. И это еще меня больше взбесило. Хоть когда-нибудь он может быть серьезным!
– А во-вторых, – продолжал Игнат, – я сказал чистую правду. – И уж совсем зря этого труса прозвали Космонавтом. Только опорочили действительно блестящую профессию. А насчет его интеллектуальных измышлений… Конечно, с первого взгляда он выгодно отличается от других. Но он просто хочет взять реванш за свои неудачи. Эти, хоть какими тупицами бы не были, но они занимаются подобием творчества и поэтому позволяют себе мерзкие мысли и выходки. Он себе этого позволить не может. Он далек от творчества и компенсирует это своим якобы совершенством и начитанностью. А ты… В тебе он увидел искренность, чистоту и природный ум. И не мог удержаться. Ему так захотелось стать на тебя похожим… Но в следующий же вечер у него начисто пропало это желание. Потому что к нему стала клеиться эта девица, дура, но с большими связями среди богемы. А за связи, за возможность попасть в этот снобистский круг этот тип предаст кого угодно. К тому же он по-прежнему всегда все пытается купить за кулек ирисок. Которые, как оказывается потом, – отравлены. Ты меня поняла, Светка?
Я отлично поняла своего брата. И уже не перечила ему.
Как по разному люди воспринимают события! И каждому хочется думать, что только он – единственно прав. Так случилось и со мной.
Я смотрела на эту любовь только своими глазами. И мне казалось, что Герман думает также. И я поняла главное, надо всегда считать, что твои мысли, и слова, и чувства – единственные и неповторимые. И никто не сможет их повторить. И никого не нужно к ним допускать. И при этом учиться смотреть на мир другими глазами.
– Ты обиделась на меня, Светка? – мой брат виновато смотрел на меня. – Поверь, я сказал правду. И правильно сделал. Если б оставалась лазейка… Если бы ты хоть каплю еще думала о нем, как о совершенстве… Как знать, не повторилась бы все снова. Ты бы сумела его оправдать. Но этого делать не надо…
– Спасибо, Игнат. Только прошу обо одном – никогда мне не покупай мятные леденцы. Я их терпеть не могу. И не цитируй пожалуйста, Вольтера.
– Не буду, учитывая, что я его никогда не читал, – Игнат весело смотрел на меня. Он окончательно успокоился за мое сердце. Мое сердце вошло в свой привычный ритм. И я этому была искренне рада. Я вдруг поняла, что теперь по-настоящему стала взрослой. Еще тогда не догадываясь, что в любви взрослыми не становятся. Что от любви не взрослеют.
Все же я знала, что самое неприятное еще впереди. Впереди меня ждал разговор с мамой. Моя мама, человек очень мягкий, немногословный и всегда чуть-чуть грустный, по моим расчетам не должна была задавать лишних вопросов. Она наверняка расплачется, прижмет меня к своей груди и попросит никогда больше не вытворять подобного. И я ей дам слово…
Другого разговора я себе не представляла. И не могла знать, что моя мама тоже посчитает меня уже по-настоящему взрослой.
6
Мама не плакала. Стиснув зубы, она все время молчала, когда мы на такси мчались домой. Игнат попытался разрядить обстановку и отпустил какую-то шуточку, но мама даже не повернула к нему головы. Казалось, она не слышала. Она была какой-то совсем другой. Такой же немногословной, но это немногословие уже скрывало какую-то тайну. Такой же грустной. Но в этой грусти чувствовался застывший гнев. И я начинала понимать, что меня ждет тяжелый разговор. И я не подозревала, что он будет настолько тяжел. Даже Игнат почувствовал неладное и с опаской поглядывал на маму.
Дома она мерила шагами комнату. И ее шаги были твердыми и большими. Словно этим она хотела показать, что вот-вот решиться на главное. Наконец она внимательно на меня взглянула – впервые за нашу встречу после больницы – и низким голосом, не сулящим ничего хорошего, спросила:
– Как ты себя чувствуешь, Светлана?
Я отвела взгляд, мне было стыдно. Чувствовала я себя хорошо, но чтобы меня пощадили, я решила слегка преувеличить бедственность свого состояния.
– Да так, еще голова побаливает, и слабость…
– Но думаю ты не настолько слаба, чтобы не пойти с нами…
– Куда? – одновременно выкрикнули мы с Игнатом.
Это было для нас ново. Поскольку в нашей семье не было заведено правило куда-нибудь ходить вместе. Даже в детстве я не помню, чтобы мама нас куда-нибудь водила. Обычно мы гуляли вдвоем с Игнатом. И я настолько к этому привыкла, что даже не задавалась вопросом, почему мама не хочет быть с нами.
Казалось, мама на секунду замешкалась и стала вновь прежней.
– Куда?… Ну, я подумала, что мы давно вместе никуда не выбирались…
Давно… В моей памяти такого случая не значилось.
Мама же вновь вспомнила, что сегодня она другая. И низким голосом, не терпящим возражения добавила.
– Мы сходим в кафе, например.
– Прекрасно, мамуля, – Игнат ласково обнял маму за плечи. – Ты заслужила этого. Сегодня я вас накормлю прекрасным обедом.
Мама слегка отстранилась от моего брата.
– Это вовсе не обязательно. Просто… Просто найди место, где бы нам никто не мешал.
Мой брат нашел такое место. Оно было чудесным. Открытое кафе на берегу реки, на самой окраине города. Каждый столик с двух сторон был огорожен легкой перегородкой, скрывающей нас от любопытных глаз. А мы могли видеть только тихую речку, переливающуюся в лучах яркого солнца. Вдали виднелся густой лес, и рыбаки, сидящие на берегу синхронно забрасывали свои удочки. В воздухе пахло хвоей и водорослями. Пейзаж был настолько умиротворенным, что мне казалось, тяжелый, суровый разговор нисколечко не вписывается в него. Похоже, мама была со мной не согласна. Хотя начала довольно красиво.
– Как странно, Игнат, – обратилась она к моему брату. – Ты сюда меня привез. Ты словно все время чувствуешь.
Игнат вопросительно поднял брови и улыбнулся.
– Меня ваш отец сюда привозил после каждого сданного экзамена. Чтобы отметить мою очередную пятерку. Я обожала это место, – голос мамы незаметно перешел на шепот. И она с трудом выдавила. – И я обожала вашего отца.
– Может не надо, мамуля? – Игнат слегка коснулся маминой руки.
В ее глазах появился странный блеск. И она гордо встряхнула головой. Шпильки посыпались на стол. И пышные светлые волосы упали на плечи. И я только теперь заметила, как она красива.
– Нет надо, дети, – решительно сказала она. – Вы должны все знать. Вы уже взрослые. И я обязана вам это сказать. Ваш отец… Ваш отец…
– Он был летчиком и погиб, – ляпнула я. И тут же прикусила язык. Игнат бросил на меня укоряющий взгляд. Это звучало как издевка над маминой выдумкой. Мы давно знали, что это неправда, но молчали, чтобы не обижать маму. А правду узнавать почему-то не хотелось. Во всяком случае мне.
Когда говорят, что отец погиб, будучи летчиком, значит либо отца вообще не было, либо он сразу же сбежал от венца, либо он просто был негодяем. Я предпочитала выдуманного летчика, геройски погибшего в сгоревшем самолете.
– М-да… Летчиком… – задумчиво протянула мама. – Пожалуй, по характеру он им был. Здесь я не солгала. Он был отважным, веселым и не боялся смерти. Он был всегда готов на поступок. Вообщим, он был таким, каким мы себе раньше представляли и летчиков, и военных. Впрочем, какими они раньше действительно были.
От моего сердца отлегло. Отважный, веселый, способный на поступок просто не может быть подлецом.
– Ну, вот и все, – Игнат старался говорить весело и беззаботно. – Этого достаточно нам знать про отца. А остальное – не важно.
– Важно, Игнат, – сердито заметила мама. – И странно слышать от тебя такие слова. Тем более, ты на него так похож…
Игнат опустил голову и стал тарабанить пальцами по столу. Нам принесли горячий суп, от которого шел пар, в воздухе вкусно запахло куриными фрикадельками, но к нему никто так и не притронулся, и вишневое мороженное.
– Рассказывай, мама, – тихо попросила я.
Она кивнула и продолжала.
– Он был не летчиком, он был музыкантом. Немножко легкомысленным, очень красивым и каким-то… Очень легким. Эта легкость прослеживалась во всем. В походке, жестах, словах и мыслях. С ним было очень легко. И я не раз задавала себе вопрос, как мог такой человек меня полюбить. Я была круглой отличницей с толстой косой и папкой под мышкой. Очень серьезной, очень задумчивой. Пожалуй, это его ко мне и влекло. Его влекло то, что ему было совсем не доступно. Он обожал слушать меня, особенно когда я читала стихи. Я не скажу, чтобы он был образованным. У него не хватало терпения ни на книжки, ни на науки. Но слушать он умел. А я слушала его музыку…
![Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]](/uploads/posts/books/154688/154688.jpg)