Елена Сазанович - Нечаянная мелодия ночи
– Мне казалось, вторым ребенком можно все исправить. И я ошибалась, – как-то слишком торопливо продолжила мама, словно не желая оставлять ни нам ни себе времени на раздумья. – Я так хорошо помню этот день. Он был такой же солнечный, такой же ясный. И когда мне сообщили: да, вы действительно беременна, я подумала, что пришел конец этим кошмарам. Что теперь мы все начнем сначала. У нас для этого есть шанс. Мой муж пережил страсть, он повзрослел. Он теперь сможет оценить и меня, и детей. Он теперь может различить где настоящие чувства, пусть неприметные, пусть не такие бурные. И где фальшь, мнимый блеск, мишура.
Помню, я позвонила ему. Я ликовала. Мой голос был такой бодрый, веселый, мне было так хорошо, что я не почувствовала насколько ему плохо. Я настолько уверовала в сказку со счастливым концом, что даже не придала значения его интонациям, его отчаянию. Я попросила его приехать в это кафе. Мне казалось, что именно здесь, в этом спокойном открытом месте, на берегу реки можно все сказать ему, все простить и вместе начать сначала.
Я его ждала. Я смотрела на солнце и от его яркого света текли слезы. Но я старалась не отводить взгляд. Мне хотелось почему-то запомнить именно это солнце. Именно этот день, именно эти слезы, радости и облегчения.
Он так и не пришел. А я все ждала. И ни капельки не тревожилась. Для меня уже не имело значения, когда я открою ему правду. И прощу за его правду. Не помню сколько прошло времени. Помню только, как кто-то легонько коснулся моего плеча. Но это был не он. Я знала прикосновения своего мужа наизусть. И я даже не повернула головы. Я по-прежнему вглядывалась в солнце.
А позади раздался тихий, очень тихий голос. Голос его друга.
– Твой муж, Оля, не придет.
А потом – торопливая извиняющаяся речь. Словно он сам был повинен в случившемся. Но я уже плохо различала слова. И плохо вникала в их смысл. Он умер… Разве он мог умереть в такой ясный день? В день, когда я собиралась сообщить что-то важное? В день, с которого начнется отсчет нашей новой жизни. Нашего нового счастья. Он не мог вот так легко отказаться от счастья. Вот так легко умереть.
Я по-прежнему смотрела на солнце. И по-прежнему по моим щеками текли слезы. И по-прежнему это были слезы от солнца, и не более. Потому что я его ждала. Я не хотела верить этим словам и не верила. И даже не пыталась постигнуть их смысл. Я просто ждала. И когда я теряла сознание, то у меня мелькнула мысль, что я теряю его только от солнечного удара. И не более… Скоро придет мой муж…
Мама замолкла на полуслове и, низко склонив голову, стала старательно размешивать ложкой суп, который превратился в холодную густую кашу. Мне казалось, что мама прячет свое заплаканное лицо. Но я не знала какие слова утешения найти. И мне плакать почему-то не хотелось. Наверно потому, что все услышанное воспринималось мною как чужая история, никакого отношения ни ко мне, ни к моей семье не имеющая. Мелодрама из чужой, незнакомой мне жизни. И я даже подумала, как хорошо, что это произошло не со мной.
Мама слишком резко подняла свое лицо. И вновь выпали шпильки. И она уже их не собирала, а как-то резко, злобно стряхнула их ладонью со стола. И они со звоном посыпались на пол. Слез в маминых глаза не было. Только у левого уголка губ появилась глубокая морщина. Почему я ее раньше не замечала. Или она появилась сегодня? Мама словно физически почувствовала ее. И прикоснулась ладонью к лицу.
– Он умер из-за нее, – сухим, монотонным голосом сказала она. И поморщилась, словно от отвращения. – Он покончил собой из-за нее. Из-за меня он ни разу не умирал. Наша с ним жизнь не располагала к смерти. И для меня он никогда не сочинял музыку. Наша жизнь не располагала к музыке… Он не подумал о детях. Он не подумал обо мне. Ему было плевать на всех нас. И я его ненавижу.
Последняя фраза прозвучала уверенно, без колебаний: «Я его ненавижу».
Мама внимательно посмотрела на нас. И я была уверена, что она звала нас за собой. И призывала к такой же ненависти.
В моем сердце не было ненависти. Как бы я не старалась. Я понимала своего отца. Потому что всегда, в отличие от своего брата, была уверена, что смерть и любовь идут рядом. И зачастую смерть бывает лучшим выходом из несчастной любви.
Но Игнат, похоже думал совсем по-другому. Он привстал с места, и крепко обнял маму за плечи.
– Все у нас хорошо, мамуль. Ты только не волнуйся. Отец был всего лишь слабым человеком, – снисходительно заметил Игнат. – И его можно только жалеть. Он очень узко воспринимал жизнь. И любовь. Только как отношения между мужчиной и женщиной. Поверь, я смотрю на это совсем по-другому. Я люблю саму жизнь. И всегда буду до последнего бороться за нее. И не собираюсь добровольно ее покидать. Я не настолько слаб. И не настолько глуп… Светка со мной согласна. И ее последняя выходка – всего лишь дань первой любви. Правда, Светик?
И Игнат бросил на меня суровый взгляд, не соответствующий ласковым словам, обращенным ко мне. Я его поняла. Мне так хотелось сказать правду. Мне так хотелось закричать, что я не согласна. Что я понимаю отца. Что любовь стоит жизни. И это не слабость! Это поступок! Но слова застряли в горле, когда я посмотрела на маму. Ведь она не зря привезла нас сюда. Она не зря открыла нам всю правду. Она, так и не сумев спасти отца, хотела сегодня спасти нас.
– Мамочка… Мамуля, – я тоже привстала с места и с другой стороны обняла ее. – Игнат прав. Я даю слова, больше это не повториться. Поверь, меньше всего в жизни мне тогда хотелось умирать. Мне просто хотелось, чтобы меня пожалели.
Мы оба обнимали ее. Взрослый сын и взрослая дочь. Не самые плохие на этом свете. И у мамы на глазах появились слезы. По-моему она впервые поняла, что мы для нее значим. По-моему она впервые поняла, что не одинока и что жизнь ее далеко не бессмысленна.
– Игнат, Светочка… Если бы вы знали…
Мы все прекрасно знали. И оставшиеся у нее в душе слова были уже излишни.
– Знаете, давайте каждое воскресенье сюда приходить, – вдруг предложила мама. – Что бы ни случилась. И даже если у вас своя жизнь. Будет своя любовь… Давайте сохраним эту традицию. Единственное, что осталось нам от вашего отца. Да и еще… Не нужно его ненавидеть…
7
Мы сохранили эту традицию. Каждое воскресенье мы приходили сюда. Не говоря больше об отце. Но как бы своим приходом поминая его. И все больше понимая и любя.
А в тот день, когда мы с Игнатом остались наедине, я задумчиво на него посмотрела и заявила.
– А ведь ты все знал об отце!
– С чего ты взяла, Светка?
Он удивленно вытаращился на меня. И его удивление было явно наигранным. И если эту фразу я ляпнула наугад, из ревности, что Игнат очень похож на отца и к тому же способен предчувствовать, то теперь я тут же убедилась в своей правоте.
– Не ври, братишка. Мне хотя бы не ври. Ты прекрасно знал про это кафе, про тайную любовь отца, про его музыку, посвященную другой женщине.
Игнат смирился.
– И как ты только догадалась? Мне рассказал эту правду друг отца. Зачем? Я сам не знаю. Я даже не дал ему слова молчать, настолько был ошарашен. Но потом почему-то промолчал. Наверное, решил, что для всех будет лучше. И все же… Все же ты не во всем права. Про эту музыку, посвященную Жанне я понятия не имел. И меня это неприятно поразило. И все равно я уверен, что он любил маму. Только маму.
Я пожала плечами. Я не была согласна.
– Ну, если тебя это утешает.
– Ну почему ты такая жестокая, Светка? Меня это не утешает. Просто любовь бывает очень разная. И знаешь, когда всем на свете сочиняешь музыку, кроме одного человека. Это возможно означает, что любовь к ней была так глубока и так велика, и в тоже время так естественна, что ему казалось, ничего специально не надо придумывать. Он жил с ней. Рядом с ней сочинял. И наверняка считал, что вся музыка принадлежит только ей…
Игнат задумчиво улыбаясь посмотрел вдаль, за окно, куст сирени уже осыпался. И я даже была этому рада. С запахом сирени у меня были связаны не самые лучшие воспоминания. В отличие от Игната. И я подумала, что он думает именно об этом. Но внимательней поглядев на его загадочное смеющееся лицо, я вдруг подумала, что Игнат мечтает совсем о другом. Да и как же могло быть иначе. О своих возлюбленных он думал редко. Они просто у него были. Он дарил им сирень, играл им на гитаре и прогуливался вечерами под луной. И никому из них не причинил боль. Он расставался легко. И осторожно. Без бурных всплесков и разочарований. Я никогда не встречала людей, которые бы умели так расставаться. И со всеми девушками у него сохранялись дружественные отношения. Он как-то умудрялся им объяснить причину расставаний. И они на него не были в обиде. Возможно еще потому, что он никогда не любил слишком серьезных девушек. Или таковых боялся любить.
Игнат смотрел на умирающие цветки сирени и задумчиво улыбался. Мой самый нежный, мой самый легкомысленный брат. И причину его улыбки я узнала позднее.
![Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]](/uploads/posts/books/154688/154688.jpg)