Самуил Шатров - Кое-что о Васюковых
— За кастрюлю меня бы старуха убила, — сказал папа, — Насчет сервировки у нас строго.
— А помнишь, какая сервировка была у нас в общежитии? — спросил дядя. — А форшмак в нашей столовой? Его подавали на бумажках!
— Хорошее было время, — сказал папа. — Мы были совсем другие,
— Это точно, — ответил дядя.
— Мы были какие-то чистые, — сказал папа. — На нас совсем было мало пятен и пятнышек.
— А теперь они проступили, как на старом костюме. Носишь, носишь костюм, и вдруг на нем проступают пятна. Даже не припомнишь, где и когда их посадил.
— Что и говорить, — сказал папа. — Дай мне мои двадцать лет и взамен получай всю эту обстановку и сервировку.
— Так не бывает, — сказал дядя.
— В том-то и дело! За нашу встречу! Трень-трень, — стукнулись рюмки. Папа и дядя
замолчали. Потом папа сказал:
— Что ни говори, а есть в ней что-то такое..
— Она антибиотик, — ответил дядя.
Я посмотрел на маму. Она стояла, прислонившись к двери. Глаза ее были закрыты. Она стояла так, будто у нее что-то болело внутри. Дядя Тиша больше не смеялся и не поднимался на цыпочки. Он тоже стоял у двери, и мне показалось, что коротышка дядя стал еще меньше, еще короче, может быть оттого, что втянул свои ручки в рукава пиджака, будто ему было холодно.
— А у тебя не будут «неприятности из-за того, что ты сегодня не выехал в командировку? — спросил дядя,
— Опоздаю ла день, подумаешь, важность! — ответил папа. — Потеряю на билете тридцатку,
.— Деньги — тлен, — сказал дядя. — Махнем еще по одной.
Опять послышалось трень-трень, и папа сказал, что соленый огурец самый лучший овощ на свете и горчичка тоже хороша.
— Ну, выкладывай, как ты живешь? — спросил
дядя.
— Как кум королю и сват министру.
— А если без шуток?
— Жалованье не ахти, но жить можно,
— А женка?
— Женка у меня хорошая, — сказал папа. — Тут-то, брат, я не ошибся.
— Красивая?
— Очень интересная.
— Моя тоже фигурная женщина, — вздохнул дядя. — Вот из-за этого у нас <не ладится.
— Нет, на этот счет я спокоен, — сказал папа.
— Тогда это большое счастье, — еще раз вздохнул дядя.
— Главное, что я спокоен, — сказал папа. — Других из-за этого в командировку не выгонишь. А я спокоен. Мы живем со своей старухой душа в душу. Просто замечательная у меня женка. И сын у меня парень что — надо. И дочь институт кончает. Но женка у меня замечательная.
— А ты сам на сторону не поглядываешь? — спросил дядя.
— Это исключается, — сказал папа. — Аусге-шлоссен! Я, может быть, не такой уж хороший человек, есть у меня разные пятнышки, могу, где надо, словчить, а тут нет. Тут исключается. Тут у меня чисто. Стерильно! Это потому, что женка у меня замечательная. Выпьем за ее здоровье!
— Пусть она живет тысячу лет! — сказал дядя. Я посмотрел на маму. "' Вид у нее был такой,
будто она упала лицом вниз в крапиву. На лице у нее были красные пятна. Дядя Тиша тоже стоял красный, словно ему в лицо плеснули горячую воду.
Опять тренькнули рюмки. Я уже устал стоять в своем углу. Папа и дядя все говорили. Они никак не могли наговориться. Папа не слыхал, что Сенька стал профессором, а дядя не знал, что Петра Ивановича реабилитировали. Папа свистнул, когда дядя сказал, что Савка уже консул, зато дядя заохал, когда узнал, что Лешку проработали. Потом они начали перебивать друг друга: а Гошку повысили, а Яшку перебросили, а Танька растет, а Данила далеко не пойдет, а Мйшка свое возьмет, а Сема уже не подымется, а Митя держится за свою жену, а Пашка за свой «ЗИЛ».
Потом они немного помолчали, и папа сказал:
— А водки все же не хватило! Придется сбегать за подкреплением!
— Я с тобой! — сказал дядя.
Они вышли из комнаты. В передней хлопнула дверь. Тут мама очнулась.
— Слава богу, — сказал дядя Тиша.
— Слава богу, с Лава богу, — передразнила мама. — Нужны мне были ваши ухаживания! Ах, эта прядка! Эх, эти лучики! Идиот! Сексуальный тип!
Дядя Тиша не ответил маме. Он выбежал из комнаты. Он побежал, высоко поднимая коротенькие свои ножки, как бегун на гаревой дорожке. Мама вышла за ним. Я выбрался из-за шкафа. Я начал думать, что мне теперь делать, но так ничего и не придумал. Пока я думал, вернулся папа с дядей. Они опять сели за стол. Я залез на кровать.
— Между прочим, — сказал папа, — куда девался мой сын? Неужели он уже спит?
Когда папа вошел в ком<нату, я закрыл глаза.
— Что с тобой, сыночек? — тихо спросил папа. — Ты не заболел? Почему ты спишь одетый?
Я ничего не ответил/Раздался звонок. Это вернулась мама. Папа рассказал ей про мой сон. Мама испуганно посмотрела на меня. Я молчал. Молчала и мама. А вечером, когда я лежалГ в своей кровати, она подсела ко мне и тихо спросила:
— Где ты был тогда, сыночек?
Я показал глазами на угол за шкафом.
Мама ничего не сказала. На глазах ее показались слезы. Она приложилась щекой к моему лбу и прошептала:
— Хороший мой мальчик! Умница!
Я натянул одеяло на голову. Я не мог заснуть. Передо мной стоял дядя Тиша. Он стоял на цыпочках, вытягивая голову. Мама смеялась таким смехом, будто полоскала горло шалфеем. Тренькали рюмки, и дядя Тиша вздрагивал, словно его били линейкой по коленкам. Лицо у мамы было виноватое. И я подумал, что люблю маму, очень люблю свою маму, но с этого дня, быть может, я буду любить ее чуть меньше, чем раньше.
У меня нет внутреннего мира…
Мы сидели в классе и писали под диктовку слово «корова», Лешка Селезнев не знал, как его писать, и вертелся на парте, будто ворона на заборе, Я бросил ему записочку, а она не долетела. Лешка ногой начал потихоньку придвигать ее к себе, пока это не заметила Клавдия Николаевна. Она всегда все замечает, будто у нее три глаз^ как у бога, которого я видел на снимке в учебнике,
— Кто это бросил? — спросила она и подняла записку.
Тут Танька Сабантеева начала смотреть на меня и хихикать, и фыркать в передник, и давиться от смеха, и это опять заметила Клавдия Николаевна. Я показал Таньке под партой кулак и сказал!
— Это я бросил!
Клавдия Николаевна прочла записку.
— Что ж, Петя, — сказала она. — Ты написал правильно. Но зачем ты помогаешь товарищу исподтишка? Разве это хорошо? Пойди к нему домой, позанимайся с ним. Вот это будет настоящая помощь!
— Он не позанимается, — запищала Танька, — Он такой же лентяй, как и Лешка!
— А я полагаю, — сказала Клавдия Николаевна, — что Петя хороший товарищ.
— Пусть даст пионерское обещание! — еще раз пискнула Танька.
— Я приду без обещания, — сказал я.
Во время перемены я решил побить Таньку. Но Лешка сказал, что с такой ябедой лучше не связываться. И вообще с девчонками не надо иметь никакого дела. На «их и так смотреть противно.
Я тоже сказал, что мне противно, когда я смотрю на всех этих чистеньких, красивеньких девчонок, на их переднички, ленточки, бантики и разные там косички,
— Не надо с ними связываться, — сказал Лешка. — Просто мы назло Таньке начнем заниматься вместе и будем каждый день готовить уроки, и станем отвечать лучше всех девчонок, и они перемрут от зависти, как мухи,
.— Это мы обязательно сделаем, — сказал я. — Пусть не задаются, задаваки несчастные!
— Все говорят, что я способный, — сказал Лешка. — Если бы я хотел, я мог бы учиться лучше всех!
— Я тоже способный. Таких способных надо еще поискать!
— Мы оба способные, — сказал Лешка. — И мы будем заниматься по расписанию и готовить все уроки, пока не станем самыми первыми отличниками.
После школы я пошел домой. Мне хотелось поскорей пообедать и пойти к Лешке заниматься. Я быстро съел суп и начал ждать второе.
— Чего ты давишься? — спросила Лялька.
— Он опаздывает на поезд, — сказала мама.
— У него важные дела, — отозвался папа.
— Ты никогда не покушаешь по-человечески, — сказала мама. — Ты даже не прожевываешь пищи. Ты заглатываешь ее, как удав. В конце концов ты наживешь себе катар желудка.
— У удавов не бывает катаров желудка, — сказал я.
— Он все знает про удавов, — сказал папа. — Что же касается арифметики, то здесь дела у него обстоят не так блестяще.
— Нет, ты все же скажи — куда ты спешишь? — спросила мама.
— Мне надо пойти к Лешке.
— Ему необходимо пойти к Лешке, — отозвался папа. — У них свидание. Они давно не виделись.
— А вот и не свидание. Я иду заниматься. Я должен помочь ему по русскому.
